Потом пошел полный перечень того, что сплавлял добрый малый Эдька Кораблев несчастным голодным животным. Следом снова досталось Марье, врунье и стерве, каких мало. И снова о жилищной реформе, перепутавшей все в их государстве так, что найти никого невозможно.
Рита еле держалась на ногах от вони и духоты, забившей в этой квартире каждую щель и трещину в полу. Серегу тоже, видимо, проняло. Он подхватил ее под руку и поволок к выходу, прощаясь с хозяином уже на ходу.
— Меня сейчас вырвет! — простонала Рита, выбравшись на лестничную клетку. — Какой ужас!!!
Как можно так… Ты куда?!
Она еле успевала бежать за ним по крутым ступенькам вниз. Думала, что Пирогов так же, как и она, жаждет глотнуть свежего воздуха. Но он вдруг остановился перед дверью на первом этаже и начал с силой жать на кнопку звонка.
Ага! Собрался в гости к Марье, отрекомендованной соседом как врунья и стерва.
Марья открыла им так же быстро, как и сосед сверху. Маленькая, юркая, с не по возрасту густыми волосами, собранными на затылке в пучок, и удивительно яркими карими глазами. На Марье был турецкий спортивный костюм и кружевной передник.
Из квартиры тянуло сдобой и ароматом жарящегося мяса. Крохотные босые ступни хозяйки нетерпеливо приплясывали по ковровой дорожке, постеленной до самого порога прихожей.
— Здрассти, — пробормотала она, зорко оглядывая их поочередно. Вдруг сделала шаг им навстречу, шумно втянула воздух, принюхиваясь, и с тайным каким-то удовлетворением пробормотала:
— Все ясно! Уже побывали у Васьки!
— Васька — это… — И Серегин палец потыкал воздух у себя над головой. — — Он, а то кто же здесь весь дом провонял! — фыркнула она презрительно. — А вы небось тоже по Эдькину душу?
— Тоже? А кто-то еще его спрашивал? — насторожилась мгновенно Рита.
— Спрашивал, спрашивал, — качнула Марья головой и подбоченилась. — То никого целый год, а то сразу повалили…
— А кто спрашивал-то? — Серега обезоруживающе улыбнулся. — Дело в том, что я его брат.
— Брат, ага. — Она хитро улыбнулась, обнаружив на впалых щеках неожиданные для ее возраста ямочки.
— Ага. Троюродный. По линии отца.
— Давай, давай, заливай дальше! — фыркнула Марья, сделавшись похожей на озорную девчонку. — Брат он, да еще троюродный, да по линии отца!
Эдькин отец родного-то сына знать не хотел, станет он родство держать с седьмой водой на киселе. Так бы и сказали, что Эдька вам нужен, а то брат он!
Девчонка-то его небось? Беременная, что ли? Ишь, зеленая какая…
Подобное предположение Пирогову-младшему совершенно не понравилось, он мгновенно насупился и начал недобро коситься на Риту. Рта он больше не раскрыл, и ей пришлось брать инициативу в свои руки:
— Нужен нам Кораблев позарез, теть Маш! Помогите, а! Обещал позвонить, а все нет его. Может, что случилось… — Рита смотрела на женщину умоляюще, и та сдалась без лишних уговоров.
— Входите, а то я с вами все мясо провороню. — Она посторонилась, впуская их к себе, и забубнила, запирая дверь:
— Эдька, стервец, у меня три сотни занял, перед тем как уехать. А пару дней назад я уже спать собралась, подошла к окну. Глянула, идет, голубчик! Идет, как ни в чем не бывало. Я, не будь дурой, выбегаю в подъезд… Сюда, сюда, проходите.
Комната Марьи по чистоте легко могла соперничать с операционной. Вещей и мебели немного, но ни на них, ни на полу, застеленном добротным старым ковром, ни единой соринки или следа пыли. Рита без опасений села на диван и облокотилась на старомодный валик, затянутый чехлом зеленого бархата. Серега остался стоять у входа в комнату и смотрел на Риту теперь зло и нетерпеливо. Может, вопросы какие появились или новые подозрения, вызванные предположениями Марьи, пойди разберись.
Рита решила пока не обращать внимания на его дурное настроение, а сразу приступила к допросу:
— Вы вышли из квартиры, и что было дальше?
Что сказал вам Кораблев?
— А ничего! Поулыбался, поздоровался. Правда, чудно как-то. Раньше-то бывало: здрассте, тетя Маруся. Это он меня так из вредности своей называл.
Я с детства не терплю этой самой Маруси, а Эдька всегда меня так называл. А тут: добрый вечер! Скажите пожалуйста, какие церемонии на сон грядущий!
Это был не он! Сразу сообразила Рита. Это был тот самый человек, что поселился в квартире Пироговых и с которым она так необдуманно провела ту самую роковую ночь, когда погибла Зиночка.
— Я ему говорю: Эдька, когда долг вернешь?
— А он?
— А он молча достал новый бумажник… — Тут Марья замялась, будто вспоминая, потом поправилась:
— Может, и не новый, но не такой, что у него раньше был; Тот, который раньше-то у Эдьки был, я помню. Черный такой, весь потрепанный. А этот пухлый, полон деньжищ. Вот таких денег у Эдьки никогда не бывало. Достал пятьсот рублей и спрашивает: хватит. Ну, а я говорю, ты мне триста был должен, но сдачи у меня нет. Нужно разменять. А он: не нужно, это проценты. И пошел к себе. Чудной он был. Изменился как-то. И к Таньке не зашел. Изменился…
— А Таня — это… — Рите изо всех сил хотелось быть деликатнее, мягче, но, обретя почву под ногами, она уже вовсе не печалилась Серегиной реакции, она принялась забрасывать Марью вопросами:
— Это его невеста, жена, подруга? Как вы узнали, что он не был у нее? Она вам сама рассказала или Кораблев как-то намекнул, что не пойдет к ней? Сколько времени он пробыл дома? Когда он уехал? Вы видели, как он уезжал.
— Э-э, милая. Как тебя разобрало-то! — Марья озадаченно прищелкнула языком и, кивнув в ее сторону, обратилась уже к Сереге:
— Видать, насолил ей Эдька! Сильно насолил! Вопросами почище милиционера сыпет.
— Какого милиционера?! — снова не удержалась Рита от вопроса.
— Был тут сегодня с самого утра. Все расспрашивал, что да как? — Марья брезгливо поморщилась. — Неприятный какой-то, все с ухмылочками да с причитаниями. Не понравился он мне. Кстати, про вас спрашивал.
— Про меня?!
Рита мысленно ахнула: Милевин ее опередил.
Неспроста высадил ее, не завозя во двор. Помчался наверняка в паспортный стол или в ЖЭК, где Кораблева прописывали. А потом…
— А что он про нее спрашивал? — вставил ворчливо Серега.
— Да ничего особо. Просто говорит: не крутилась ли тут во дворе рыженькая такая, смазливенькая. А я говорю, не было. А кого, говорю, надо-то, Кораблева или рыженькую? А он засмеялся так неприятно, и говорит: обоих. Во как! Вы че с Эдькой-то натворили?
— Ничего мы не натворили, — опечалилась Рита, то, что она натворила, никакого отношения к Кораблеву не имело, к настоящему Кораблеву, во всяком случае. — Мне просто нужно знать, где он сейчас. Может быть… Может быть, Татьяна знает, она ему кто?
— Ты, девонька, не ревнуй, — поспешила успокоить ее Марья, спохватившись, убежала в кухню и принялась греметь там сковородкой и противнями, громко выкрикивая уже оттуда:
— Танька ему эта и подружка школьная, и кем-то вроде сестры была, и другом, и собутыльником одно время. Вместе за одной партой сидели, вместе в кино бегали, из кафе их наш участковый не раз выволакивал за уши. Она одно время даже замуж за него собиралась, только он не взял ее.
— Почему? — выпалили одновременно Рита с Пироговым.
— Не того поля ягода Танька, чтобы Эдька на ней женился. — Марья вернулась из кухни с раскрасневшимся лицом, в одной руке она несла целое блюдо пирожков, другой прижимала к себе запотевшую бутылку молока. — На вот, девонька, закуси.
А то на тебя смотреть страшно, какая ты зеленая.
Неужели и правда Эдькина работа?..
Пирожки дышали ароматом малиновой и абрикосовой начинок и просто таяли во рту. Рита съела целых три штуки и выпила пару чашек молока. Серега от угощения наотрез отказался, надо полагать, выражая подобным образом своеобразный протест против назойливого сватовства пожилой женщины.
Они еще какое-то время посидели, выслушав подробный отчет о детстве, отрочестве и юности шалопая Кораблева, потом засобирались. Адресом Эдькиной подружки Марья их снабдила напоследок, подробно рассказав, где и как нужно свернуть, чтобы отыскать пивной ларек, где Танька добросовестно обсчитывала местных пьянчужек.
Ларек отыскался в паре кварталов от дома Кораблева. Шикарный крытый павильон, в котором в настоящий момент обретался всего один посетитель, уже знакомый им Васька из соседней с Кораблевым квартиры.
— О! А я че говорил?! — завопил тот, тыча пальцем в сторону приближающейся парочки, а другой рукой хватая высокую продавщицу за рукав форменного халата. — Я же тебе говорил, что эта сволочь их щас сюда направит! Глянь, Танька, идут, идут…
Худощавая высокая женщина выпрямилась над столом, который вытирала мокрой тряпкой, и, сунув руки в карманы халата, посмотрела в сторону, куда указывал грязный ноготь непутевого Васьки.
Если верить словам Марьи, Татьяна училась в одном классе с Кораблевым, была его подругой и одногодком соответственно. Но выглядела так, что легко могла сойти если не за его мать, то за старшую сестру точно. Причем старшую намного. Коротко стриженные черные волосы мылись, вероятно, неделю назад и торчали в разные стороны неряшливыми клоками. Халат был в пятнах, что плохо вязалось с аккуратным интерьером павильона. В довершение ко всему Татьяна имела весьма непривлекательное выражение лица — выражение угрюмого недовольства и неприязненного отношения ко всему, на что смотрела. В настоящий момент неприязненно она взирала на Серегу Пирогова и Маргариту Жукову, несмело переступающих порог пивного павильона.
Если верить словам Марьи, Татьяна училась в одном классе с Кораблевым, была его подругой и одногодком соответственно. Но выглядела так, что легко могла сойти если не за его мать, то за старшую сестру точно. Причем старшую намного. Коротко стриженные черные волосы мылись, вероятно, неделю назад и торчали в разные стороны неряшливыми клоками. Халат был в пятнах, что плохо вязалось с аккуратным интерьером павильона. В довершение ко всему Татьяна имела весьма непривлекательное выражение лица — выражение угрюмого недовольства и неприязненного отношения ко всему, на что смотрела. В настоящий момент неприязненно она взирала на Серегу Пирогова и Маргариту Жукову, несмело переступающих порог пивного павильона.
— Добрый день. — Серега лучезарно улыбнулся хмурой Татьяне. — Пива можно?
— Какого? С чем? — Из кармана мгновенно был выужен засаленный блокнотик и огрызок карандаша. — И сколько?
Серега заказал пол-литра «Балтики», пачку фисташек и присел к столу, уже облюбованному Ритой.
Татьяна скрылась за прилавком, вскоре вернулась, с грохотом обрушила на стол сделанный Пироговым заказ и, подбоченясь, с плохо скрытой неприязнью спросила:
— Ну, и чего вам от Эдика нужно? Говорят, всех соседей переполошили с утра. Сначала мент какой-то смазанный все вынюхивал, теперь вы. Так что нужно-то?
— Мне?! — Серега округлил глаза над краем пивного бокала и тут же поспешил замотать головой:
— Мне он тысячу лет без надобности, девушка!
Все, что я посмел сделать, так это продать ему свою квартиру. А он вместо того, чтобы жить там, как все нормальные люди, начал пакости творить.
— То есть?! — Из глаз Татьяны впервые за все время исчезло неприязненное выражение, уступив место тревожной озабоченности. — Какие пакости?
— Для начала попытался соблазнить мою девушку. — Серега сделал широкий жест в сторону насупившейся Маргариты. — Потом принялся соблазнять другую, тоже, кстати, соседку. В результате вторую находят мертвой в подъезде. А первую… — последовал выразительный взгляд опять-таки в сторону Жуковой. — А первую стараются обвинить в убийстве второй! Как вам такая история, девушка? Вас, кстати, Таней зовут?
— Уж не знаю, кстати ли? — хмыкнула она, заметно потеплев в адрес Пирогова. — Но зовут Татьяной…
Она обернулась на Ваську-соседа и погрозила ему кулаком.
— А я-то че?! — завопило тщедушное создание, успевшее переодеться в огромных размеров куртку-плащовку и жадно считающее теперь каждый сделанный Пироговым глоток. — Он мне назвался братом, а это, говорит, баба моя! Как мне сказали, так и я тебе!.. Опять я виноватый!
— Ага, брат! — фыркнула Татьяна. — Я всю родню Эдькину знаю, как свои пять пальцев… Значит, говоришь, соблазнить пытался… Убийство… Ну, а что же девушка-то твоя молчит? Ишь ты, рыженькая… Прямо как Сонька Эдькина была… Только она его на богатого жениха променяла, Эдьку-то. Он и…
Да и ладно, старая это история…
Татьяна вернулась за прилавок, выложила на него толстую общую тетрадь и принялась что-то подсчитывать, бодро щелкая калькулятором. Разговор она сочла оконченным. Сосед Василий, пометавшись между прилавком и столиком, за которым в молчаливом раздумье восседали Серега с Ритой, незаметно растворился за дверью.
— Мы сейчас закроемся на санитарный час, — не обращаясь ни к кому конкретно, оповестила Татьяна и зазвенела посудой. — У вас ровно десять минут.
Серега неторопливо допивал пиво и сосредоточенно шелушил фисташки. Судя по внешнему виду, его все устраивало, и предпринимать он больше ничего не собирался. Рита разнервничалась.
— Татьяна, — позвала она громко, когда отведенный им временной отрезок начал истекать. — Вы должны нам помочь!
— Да? С какой стати? — Та подняла от прилавка недобрые серые глаза. — Чтобы с вас сняли подозрения, а начали подозревать Эдьку? Так, что ли?
— Нет, не так. Это совсем не ваш Эдик… Это кто-то другой. И этот «кто-то» на днях был в вашем городе и отдавал долг из другого бумажника!.. — Ритины доводы были нелепы и смешны, но она все равно продолжала выкрикивать их, пытаясь перетянуть Татьяну на свою сторону. — Мы должны с вами, Таня, вместе помочь ему, понимаете! Вот скажите, Кораблев на какой руке обычно носил часы?
— — Эдька? Ну, на правой, и что с того? — Взгляд ее снова поменялся, сделавшись задумчивым.
— А то, что человек, который поселился в квартире напротив моей, носил часы на левой. Вот! И Николаша заметил эту особенность, когда мы были у него на даче с Кораблевым. Он говорил, что Эдька никогда не менял своих привычек, — выпалила Рита на одном дыхании и умолкла, ожидая реакции Татьяны.
— Не менял, — эхом откликнулась она и, выйдя из-за прилавка, подсела к ним. — Он левшой был, левшой и оставался. И часы всегда носил на правой руке. Ему так было удобнее. И никогда, ни при каких обстоятельствах не надевал их на левую. Лучше в кармане понесет… И кто же тогда тот человек?
— Я не знаю! Погибшая девушка называла его Романом.
Рита не могла скрыть разочарования. Она из последних сил надеялась на то, что Татьяне было хоть что-то известно. Но та, несколько раз повторив чуждое ей имя, отрицательно покачала головой.
— Не знаю никакого Романа. Родственников у него с таким именем не было. Друзей и сокурсников тоже. Правда, тут недавно…
— А может, вы чего-то не знали? Может, он скрыл что-то от вас? — не дала ей договорить Рита.
— Нет! — Татьяна снова покачала годовой. — Я все про него знала. Все! Я была своеобразным архивом для него. Архивом его прошлого, части его настоящего, его настроения, его вкусов. Я все буквально коллекционировала. Все! До какой-то поры…
— Тогда вам тем более должно быть известно, куда он подевался! Может, этот самозванец его убил или… — возмутился вдруг Пирогов. Бесполезность их поездки была очевидной, ему хотелось побыстрее убраться из этого павильона, из этого города и из всего того, что называется частным расследованием.
— Нет. Он жив, — с полным основанием заявила Татьяна и, порыскав в кармане, достала оттуда свернутый до размеров почтовой марки листок бумаги. — Он звонил мне на этой неделе вот с этого телефона. У меня аппарат с определителем, я взяла и записала. Зачем, сама не знаю. Он уехал, оставил меня… Ладно, это вас совершенно не касается.
Серега, перехватив у Риты инициативу, развернул бумагу и принялся рассматривать накорябанные Татьяной цифры.
— Это какой же город? — потыкал он пальцем в четыре цифры, записанные перед номером.
— Это?.. — Татьяна невесело ухмыльнулась. — Это, господа мои хорошие, очень далеко! Это за Уралом! Я сверялась со справочником. И даже точное название города теперь знаю. И я звонила туда, но мне никто не ответил. Потом позвонила в справочную и спросила, кому именно принадлежит этот номер.
— И кому?! — снова одновременно выпалили Серега и Рита, наклонившись через стол.
— Баловневу Роману Ивановичу. Как вам такой расклад, а? Уж не о том ли Романе речь? — Татьяна потянулась к растерзанной пачке с фисташками и, подхватив несколько штук, принялась перекатывать их на ладони. — Кто такой Баловнев? Откуда он взялся? Что там делает Эдька? Может, он вынужден жить там под другим именем? И та девушка, что называла его Романом, знала его под этим именем? Ничего не понимаю!
— А больше вы ему не перезванивали? — нарушила Рита молчание, повисшее над столом минут на пять.
— Перезванивала! Трубку взяла какая-то старая грымза и, когда я пригласила к телефону Кораблева, дослала меня куда подальше, попросив не надоедать приличным людям. Но… Но Эдька же звонил оттуда! Именно оттуда!.. — Унылые глаза Татьяны неопределенного тускло-серого оттенка наполнились вдруг слезами. — Он был краток. Как дела, говорит. Скучаю, потом еще добавил. А голос был такой… Такой усталый, грустный, я даже бы сказала. Это совсем на него не похоже, понимаете! Он же непотопляемый был, Эдька-то! Когда Сонька его бросила, он переживал всего неделю! Потом с головой ушел в учебу. Работал и учился, как одержимый. Он хватался буквально за все! У него появилась навязчивая идея доказать этой рыжей, что он чего-то стоит. «Она пожалеет и будет просить меня вернуться, — говорил он, — но я ее не прощу…»
— Она и просилась. Он не простил, — заметила Рита, вспомнив рассказ дачника. — Она утонула, эта девушка.
— Да знаю я! Вся эта лав-стори на моих глазах разыгрывалась. Эта Соня сама не знала, чего она хотела. Есть, знаете, такая категория женщин, что всю свою жизнь мечутся от берега к берегу, не зная, к которому пристать. Вот она свой и нашла… — Татьяна швырнула на стол фисташки, быстро глянула на часы и вдруг проговорила:
— Вот что, уважаемые… Я сейчас закрою эту богадельню, все равно посетителей часов до пяти не будет, и мы дойдем до меня. Я тут недалеко, за углом живу. Эдька оставил у меня свой ноутбук. Если разбираетесь, поройтесь в нем. Я ни бельмеса…