Однако после случая с Раисой Юлик задумался. Ему не понравилось то, что ему понравилось. Поначалу он думал, что неожиданно полученное им удовольствие никак не может идти в зачёт, поскольку носило прощальный характер, подводило итог определённому этапу затянувшегося знакомства и плюс к тому опиралось на памятные приёмы военного прошлого. Всё это могло быть вполне приписано к варианту сентиментально-романтической драмы, а это не может не быть прощено по-любому. Правда, озадачило другое, случившееся через неделю после исчезновения из его жизни обеих буфетчиц. Позвонила оттопырка, та самая, «возрожденческая», которых обожал Веласкес и которую год назад так и не получилось затащить к себе на Октябрьскую с Гвидоновой выставки. Как выяснилось, оттопырка имела невероятно красивое имя — Любовь. А в Москву приехала на неделю, в каникулярный студенческий промежуток между семестрами учебы в Рязанском педагогическом училище. Сказала, в будущем видит себя воспитательницей детского сада, после чего за сорок минут с небольшим добралась до Крымского Вала. Там Шварц её и встретил, и уже оттуда оба бодрым шагом дотопали по московскому морозу до его полуподвала, захватив по пути два сухого, портвейн, колбасный сыр и зелёный горошек. Очень хотелось, чтобы такой шикарный стол оказался с последствиями. Правда, на всякий пожарный в подвале в неприкосновенности всегда хранилась бутылка водки.
— Юлий, а вы женатый? — робко поинтересовалась будущая воспитательница, закинув ногу на ногу.
— Нет, — честно соврал Шварц, не желая усугублять посторонними темами такое романтическое начало. Одновременно подумал: «Не задавай вопросов — не буду врать…» И тут же перебил неправильное настроение гостьи своим вопросом: — Может, по глотку водочки? Свежая, «Столичная».
— Нет, — решительно мотнула головой Любовь, — водка она крепкая.
— Так и что? — неподдельно удивился художник. — За тем её и пьют, что крепкая и забористая. В этом суть. И цель напитка. А ты против такой концепции?
— Нет, я не против. — Она совсем не удивилась ни вопросу, ни предложению. — Просто крепкое я водой запивать должна, с газом. А у нас минералки нет.
— А обычной если? Ну, допустим, кипяченой, если ты микроорганизмами брезгуешь.
— Нет. — Она отрицательно покачала головой и на полном серьезе растолковала суть отказа: — В обычной рыбы совокупляются, её пить нехорошо, сами понимаете. — Шварц от удивления повёл головой влево. С таким витиеватым поведенческим алгоритмом ему ещё не приходилось сталкиваться у себя в полуподвале. Он даже сразу не сообразил, как реагировать на такую обезоруживающую правду водной жизни. Но оттопырка выручила сама — продолжила разговор, зарядившись его разъяснением насчёт отсутствия жены. — Это приятно, — сказала и подлила обоим сухаря. Они выпили и легонько поцеловались. Чисто по-дружески, но в губы. — А вы курите? — спросила она, заодно, так… для поддержания очередного светского разговора и получения встречного вопроса на ту же тему. Однако ни ответа, ни встречного вопроса не дождалась, а потому тут же саморазоблачилась: — А я вот не курю. И никогда не курила. Считаю такое занятие неуместным и непедагогичным. И на детородную функцию отрицательно влияет, если с медицины посмотреть. — И слегка икнула.
Шварц не успел ответить, потому что в эту минуту напряжённо размышлял, выдержит ли нестойкая тахта его сегодняшний напор, к которому он уже приготовился самым нешуточным образом. А ещё успел сделать такой предварительный вывод: курить она, может, и не курит, но зато всё остальное делает, зуб готов дать.
— А вот ещё хотела у вас спросить, Юлий. — Она чуть смутилась, но уже как-то нетрезво. — Планы у вас есть? Ну-у-у… в общем, завести семью, стать женатым человеком, детей заиметь и вообще…
— Есть такие планы, — снова немного, но искренне недоврал Шварц, — очень даже есть.
Он и на самом деле не раз за последние месяцы представлял себе, как Триш когда-нибудь родит ему сына. Нет, лучше дочку, потому что… Ну, в общем, дочку лучше. Дочка для мужчины правильней. И как он с трепетом осторожно погладит любимый живот, надувшийся будущей наследницей, и прислушается к таинственным звукам, издаваемым изнутри маленьким существом. И даже почему-то мама приснилась, Мира Борисовна, которая благодарно гладит его по голове, как бы одаривая милостью за появление на свет внучки, одновременно улыбаясь, прихлёбывая из трехлитровой банки разливное пиво и приговаривая с загадочным выражением лица: «Наша… наша будет…»
Оттопырка скинула ногу, одну с другой, и придвинулась ближе. Робко спросила:
— А я вам правда нравлюсь, Юлий? Или вас просто моя фигура так привлекла? Она многих интересует, я в курсе. Рост такой… линия сама… и прочее… Но только я подумала, вы художник… Вы прекрасное хотите в человеке понять, а не только что у него в виде самой персоны имеется. Ну… вы понимаете, что я затрагиваю… Мне надо знать, что именно во мне вам понравилось? Какая изюминка?
Шварц нежно привлёк Любовь к себе, улыбнулся и обнял:
— Да ты сплошь из изюминок состоишь, милая. Ты вся практически кекс. А если серьёзно, ты самое прекрасное, что может вылепить Создатель, — прошептал он ей на ухо, ничуть не лукавя, поскольку обращался в этот момент не к ней, а непосредственно к её оттопырке. — Спасибо, что ты меня нашла… — Но обратился и к ней, поэтому слегка позволил себе и полукавить для пущей волнительности ситуации: — Знаешь, чего я сейчас хочу больше всего? — И тут же, не дав ей ответить, прошептал: — Измерить твой рост своими губами… Твоя душа — загадка… а тело — сплошной ребус… — Они опустились на разваленную тахту, тут же, перед натюрмортом из открытого зеленого горошка, колбасного сыра и бутылок зелёного стекла, и он нежно положил ей руку на грудь. — Вот это я и затрагиваю в тебе сейчас… Видишь? — Он ласково покрутил пальцем вокруг её воображаемого соска, как бы лаская его заочно. И почувствовал, как она вздрогнула. Всей персоной. Целиком. — Это и есть самое прекрасное. Если не брать в расчёт душевное начало. Да?
— Да… — прошептала оттопырка, уже плохо схватывая суть льстивых Юликовых комплиментов. Ей уже было не до слов. Наверное, подумал Юлик, потому что она не курила и сохранила в нетронутости большую часть основных инстинктов. А ещё подумал, мысленно хмыкнув, что всё же он неплохой, наверное, человек, поскольку не путает обыкновенное блядство с художническим разнообразием. И подвёл промежуточный итог своих блиц-размышлений. Разумеется, про себя: «Напилась — веди себя доступно, солнышко…»
После этого они поцеловались уже по-настоящему, и Шварц, перед тем как начать расстёгивать оттопыркины пуговички, сообразил вдруг, что такой натюрморт, с горошком на этикетке, хорошо не продашь. По крайней мере, сейчас. Может, ближе к лету, когда начнётся уличная торговля и народ подвалит разновсякий, и среди прочих найдётся ценитель грубой и натуралистичной манеры письма…
Несмотря на внешнюю сдержанность и благочинные заходы насчёт нравственности, в любовных делах оттопырка оказалась особой чрезвычайно искушённой, как он и предполагал. Наверное, — ещё дополнительно прикинул Шварц, когда утром ставил чайник и прикидывал, как бы поскорее выпроводить эту самую педагогическую Любовь, — просто нереально для женщин, имеющих подобное устройство организма, не отличаться от всех прочих повышенным чувственным градусом. Самая оттопырка не позволит. Те самые ягодичные мышцы, эти крепенькие рельефные полужопки, из-за которых порой рушатся планы, надламываются судьбы, совершаются предательства и творятся преступления, в корне меняя и круша жизнь хорошим и честным мужчинам.
Студентку удалось выпроводить к обеду под предлогом срочного отъезда на пленэр. Сказал, с голой женщиной спорить, конечно, трудно, но не ехать не могу, люди, мол, ждут, ученики. И вообще, пора приводить в порядок планету.
Та покидала подвал явно расстроенная, что художник не перешёл к разговору о совместной жизни и не предложил ей ключ от подвала. Но перед тем, как закрыть за собой дверь мастерской, всё же намекнула, не скрывая грусти, но и не отпуская от себя надежду:
— А вообще, ты нормальный, это хорошо. Мудак у меня уже был. Я ему врала-врала, а потом обманула — вконец меня заколебал. И ещё, знаешь, чего скажу? Лучше мужчины может быть только другой мужчина. Вот!
Получилось смешно, но Юлик не был уверен, что сказано это было в шутку. Слишком остроумно для оттопырки. Скорей, просто совпало. И, не желая нагнетать прощальный градус, решил частично снять напряжение, театрально продекламировав в ответ недавно сочинённую им шутку:
— Знаешь, мы всё же не можем с тобой встречаться.
— Как это? Почему? — Оттопырка замерла в дверях с неподдельным ужасом в глазах.
И тогда хозяин полуподвального помещения весело засмеялся, давая понять, что сейчас будет сюрприз. И выдавил через смех:
— Как это? Почему? — Оттопырка замерла в дверях с неподдельным ужасом в глазах.
И тогда хозяин полуподвального помещения весело засмеялся, давая понять, что сейчас будет сюрприз. И выдавил через смех:
— Мы ведь с тобой такие разные. Я мужчина, а ты женщина.
Она ушла, не зная, как ей следует реагировать на эту шутку. Юлик же между делом отметил про себя, что сегодня ночью он отлично не выспался. И ещё успокоил себя тем, что партнёры меняются, а любовь всё равно остаётся вечной. На том и договорился с самим собой. Потом задумался. Тем для раздумий было две. Первая — как должен строить интимную жизнь мужчина в отсутствие любимой женщины. Решил, что позволительно забегать в пельменную, по случаю, но всё равно отдавать предпочтение домашней кухне: лучше не приготовит никто, как ни старайся. И второе. Что, скажите на милость, прикажете делать с Гвидоном, про которого знал точно — в случае, если чувство у того настоящее, измена его не коснется. Ни по какому. Так делиться с ним свежей новеллой или не делиться? Или поделиться, но напомнить, что даже если влюбился в ямочку на щеке, то это совсем не означает, что следует жениться на всей женщине целиком. И добить постулатом, насчёт того, что раскаяться, к примеру, никогда не поздно, а вот согрешить можно и не успеть.
Но отчего-то не возникало больше желания помусолить с лучшим другом эту привычную для обоих тему: кто, кого, когда, сколько раз и каким способом. И как ни странно, понимал, что уже не сможет предугадать реакцию Гвидона на свои повествования. Так что решил по второму вопросу пока помалкивать, не делиться, просто не затрагивать тему, как несуществующую.
Потом не раз и не два Юлик задавал себе один и тот же вопрос, всякий раз отгоняя прочь возникающее в кишках неудобство: предательство или не предательство? И каждый раз сам себе отвечал утвердительно. Правда, в зависимости от настроения именно так он отвечал то на первую часть вопроса, то на вторую.
Так или иначе, к апрелю какие-никакие деньги собрались: получилось довольно внушительно на кармане у Юлика и послабей — у Гвидона. В общей сумме достаточно, чтобы, не думая об обстановке, начать главное — возведение дома под крышу с одновременным переустройством бабкиной части. Решили стартовать от погоды, когда нормально просохнет и не будут ожидаться дожди, чтобы не залило ямы под фундамент. Глина же под ногами, не уйдёт вода, будет стоять до второго пришествия.
Начали с закупки материала. Договорились с транспортом, подобрали бригаду мужиков: плотники, каменщики, все кто нужен. Гвидон, подумав, спросил:
— А ты что, просто хочешь купить унитаз и приладить его вместо дырки? Отбить дно и воткнуть? Думаешь, девок устроит?
Юлик почесал затылок:
— Чёрт, а правда, как решать-то будем? Одно дело мы сами, а другое — Приска с Тришкой. Они же нас не поймут, они же внучки советника её величества. У них дедушка — рыцарь Англии. И сэр.
Гвидон взял паузу, после чего решительно произнёс:
— Нужен водопровод. Слив уже имеем, — он кивнул на овраг.
— Слушай, мы же не в Риме, и не до нашей эры. Мы в Жиже. Забыл? — удивился Юлик. — Тут ближайшая колонка — на краю Боровска. Это ж сколько оттуда тянуть!
— И протянем! — не отступался Гвидон. — А то девки нас пошлют куда подальше и в Лондон свой вернутся. Нам это надо?
— А ты что предлагаешь, я никак не врублюсь?! — искренне не понял Шварц.
— Ордена свои почисти. И медальки, — серьезно ответил Гвидон. — И я тоже. К власти пойдём. Пусть вмешается. В прошлый раз не получилось, может, в этот получится.
— А на что брать будем? — с сомнением в голосе спросил Юлик и хмыкнул. — Одним шпионством тут не отделаешься.
— Ну, как на что? — удивился друг. — Пообещаю им, к примеру, стелу поставить на въезде в Боровск, пусть профинансируют работу и материалы, а проект за мной. А ты… Ты председателю исполкома портрет напишешь. Масло, холст, 90×60. Как тебе идея?
— Не сработает, — твердо возразил Юлик. — На хера им и стела твоя, и мой портрет. Им надо район прославить как-то. Чем-то выпендриться. Вот только чем? — Внезапно его осенило: — Ты не поверишь, кажется, я знаю! Помнишь ту девочку в лесу?
— Ниццу? Само собой, как её забыть, смешную такую.
— А помнишь, она сказала, что у них в детдоме языкам не учат?
— И что с того? — не понял Гвидон.
— Так вот, мы им уроки английского организуем, с преподаванием из первых рук. Так сказать, от носителей языка. От первоисточника. С кембриджским дипломом. А?
Гвидон ненадолго замер. И медленно добавил:
— И уроки музыки заодно. Игры на пианино. Тоже с дипломом. Тоже Кембридж.
— И девок повяжем по рукам и ногам. Теперь не сбегут, точно? — захохотал Шварц.
— И гадить будем в унитаз, а не в глину? — сложил свой хохот с Юликовым Гвидон.
Теперь они уже надрывались оба, согнувшись в три погибели. Затем оба повалились на траву и покатились в разные стороны, неудержимо хохоча. Ирод прыгал вокруг друзей, заливчато лая на всю Жижу, так как не мог взять в толк, что такое приключилось с его хозяевами. Параша, вышедшая из избы на Иродов лай, удивлённо обозревала непривычную картину у палисадника. Смотрела и качала головой. Отсмеявшись, они поднялись и отряхнулись. И Гвидон сказал:
— Но боевые цацки на всякий случай прихватим…
Идея образцово-показательного детского дома, единственного в своём роде, городской власти пришлась по душе. Тем более что выдвинули идею фронтовики, орденоносцы, творческие представители столичного искусства. Смущало на первых порах, что преподавание должно вестись силами иностранных гражданок, но, узнав, что браки с ними заключены на законном основании, с получением необходимых разрешений и выдачей свидетельств о регистрации, успокоились. Договорились с Районным отделом народного образования, что преподавание будет вестись на общественных, так сказать, началах, дважды в неделю, в течение летних месяцев, поскольку детдомовцы проживают там постоянно. Начиная, наверное, со следующего лета, а то им пока и жить-то негде, самим учителям. И, скажем, последующие лет пять. А дальше вопрос сам решится: вузы подготовят преподавателей и произойдет плавная безболезненная смена одних педагогов на других. Но зато те придут на уже хорошо унавоженную почву. Ну, а английские педагоги как построятся, то, проживая на даче в деревне Жижа, смогут пользоваться водоснабжением в целях поддержания личной гигиены и санитарии. А как же иначе? Мы тут тоже не пальцем деланные. Пойдёт учение сирот нормально — про обогрев будем думать, а пока на первых порах с дровами поможем, с другим топливом, уголька там, торфика формового. Всё ж союзники были, вместе Гитлера громили, вместе второй фронт открывали. Теперь вот вместе языкам и искусствам поучимся, по-мирному уже, по-культурному.
Райком партии, со своей стороны, инициативу снизу одобрил. Обещал посодействовать с азбукой ихней, может, учебники какие подберём, хотя вопрос сложный с языками. Сами знаете, и немецких-то учителей раз-два-обчёлся осталось, в войну всех повыбило, кто призывался: переводчиками, в разведку и так, на подхват. А уж английских-то отродясь у нас тут не было, ближе Калуги не найдёшь. И новых ещё не наготовили: только-только жизнь налаживаться стала, не до языков, понимаешь. А дело нужное, это ясно. И с музыкой похожая история. Но культура в массы тоже, разделяем, не последний вопрос. Тем более для сирот, для детей войны и трудового тыла. Пианино с дома культуры доставим, там оно стоит — пылится только, мух пугает. Ноты-шмоты какие надо, скажите — поищем, позаказываем.
Таким образом, строительство жижинского филиала семей Иконниковых и Шварцев началось с протяжки двухкилометровой дюймовой нитки водопровода от городской системы водоснабжения до колонки перед домом Прасковьи Кусковой плюс разрешение на стационарное снабжение того же дома от проложенной сети. Оставалось главное — дождаться Приску и Триш, чтобы получить от них подтверждение своего участия в авантюрных планах законных мужей.
— А не пошлют они нас? — озадачился Шварц, когда рабочие дотянули канаву до поворота на Жижу и остановились из-за временного отсутствия труб.
— Моя не пошлёт, — пожав плечами, решил Гвидон. — А твоя — не знаю…
— Ну, моя-то уж точно не пошлёт, — театрально сыграв недоумение, отреагировал Юлик, — моя гигиену любит не меньше, чем меня самого, так что не надейся.
Как только ощутимо подсохло, решили начать с Парашиной избы. Сам сруб надо было оставлять как есть, на своём фундаменте. Однако крышу требовалось развалить, материал заменить, стропила перестроить, под один общий скат, так чтобы прежнее строение подшилось к новому, словно они были припаяны друг к дружке всегда и жили испокон веков единым целым. Имущество бабкино, что понежней, перетащили в амбар и разместили на сене. Остальное прикрыли брезентом. Теперь надо было что-то делать с самой Прасковьей, отселять куда-то на время переустройства крыши, недели на три. Та в крик — с коровой делать чего? Обещали присмотреть, встречать со стада, туда же по утрам провожать. На дойку, сказали, будет приходить тётя Маруся, самогонщица, что через две хаты, будем проставлять ей трудодни.