Одиссей не ответил. Он снова повернулся к полю боя и услышал, как заиграл рог Гектора — два коротких звука повторялись снова и снова, давая сигнал к отступлению.
«Хорошо, — подумал Одиссей. — Ты не можешь победить, Гектор. Равнина Скамандера принадлежит нам. Отступай в боевом порядке, пока можно».
Но троянцы сражались на каждом шагу, защищая своих раненых, пока медленно отходили к реке и к перекинутым через нее четырем мостам, ведущим в относительно безопасное место.
По деревянным мостам успело отступить не больше сотни воинов, когда среди них, как огромный факел, вспыхнуло яркое пламя. Весь мост разом запылал, и запылали находившиеся на нем люди; они вопили и метались в муке.
Многие прыгнули в Скамандер, но продолжали гореть, и крики их были ужасны.
Потом вспыхнул второй мост. Прошло всего несколько мгновений — и все четыре моста, единственный для троянцев путь к отступлению, неистово пылали.
Ошеломленный этим зрелищем, Одиссей повернулся к Агамемнону.
— Твоя работа? — спросил он, но микенский царь покачал головой, не менее удивленный.
Они наблюдали, как отчаявшиеся троянцы, запертые между наступающей армией врага и рекой, начали кидаться в быстрый поток, как некоторые помогали переправляться раненым, а другие просто плыли, спасая свою жизнь. Раненых утаскивало под воду и несло к бухте, они были слишком слабы, чтобы бороться с могучим течением.
Потом Агамемнон показал на Гектора — тот снова был верхом на великолепном Аресе, и жеребец шагом входил в Скамандер далеко от горящих мостов. Гектор направил коня к середине реки и остановил там; вода пенилась вокруг. Остальные воины Троянской конницы присоединились к нему, приведя своих коней, чтобы остановить их рядом с Аресом и уменьшить напор течения.
Вскоре тридцать боевых коней стояли в реке, выдерживая натиск ударяющей в них воды.
Всадники имели только щиты, чтобы защитить себя и своих лошадей от стрел и копий врага, и трое верховых упали в Скамандер и были унесены прочь, но большинство твердо стояли, позволяя троянским раненым перебраться через реку в безопасное место. Фригийские лучники побежали вдоль берега, чтобы защитить лошадей дождем стрел, выпущенных в приближающегося врага.
Одиссею захотелось разразиться радостным криком, и он улыбнулся про себя, увидев гневное лицо Агамемнона.
— Гектор жив, — прошипел микенский царь. — Неужели никто не может его убить?
— Он напал на целую армию и все-таки выжил, — со счастливым видом сказал Одиссей. — Вот почему Гектор — это Гектор, а мы — цари, которые просто стоят тут и наблюдают.
Сытый по горло обществом Агамемнона, Одиссей заковылял в сторону поля боя, тяжело припадая на раненую ногу. Теперь на поле появились носильщики, забиравшие раненых. Одиссей увидел, что лекари и хирурги помогают раненым из западных войск, а воины добивают раненых троянцев.
Земля была густо перемешана с грязью и кровью, и Одиссей почувствовал, что быстро устает. Потом он увидел знакомого человека: толстый воин в доспехах огромного размера лежал в грязи, прислонившись к боку убитой лошади. Одиссей дотащился до него.
Царевич истекал кровью из дюжины ран.
— Ну, ну, Одиссей, — слабым сиплым голосом проговорил он, — ты пришел, чтобы меня прикончить?
— Нет, Антифон, — ответил царь Итаки, устало присев рядом. — Я просто хотел поговорить со старым другом.
— А мы с тобой разве друзья? — спросил царевич.
Одиссей пожал плечами.
— Сейчас друзья. Завтра будет другой день.
— Завтра я буду мертв, Одиссей. Это день моей смерти, — Антифон показал на рану в боку, из которой лилась на землю темная кровь. — Тощий человек уже бы умер.
Царь Итаки кивнул.
— Что случилось с мостами? — спросил он.
Антифон сердито нахмурился, его бледное лицо слегка потемнело.
— Этот дурак, мой отец. Приам втайне велел Орлам поджечь мосты, если наши войска начнут отступать. Он говорит: троянцы не отступают.
Одиссей почувствовал отвращение.
— Теперь он окончательно спятил? — спросил он, потрясенный безжалостной жестокостью троянского царя к своим войскам. — Порой трудно отличить безумие от хладнокровной жестокости.
Антифон попытался сесть, но был слишком слаб и снова соскользнул на землю. Одиссей увидел, что поток крови, текущей из его раны, стал меньше. Он знал, что царевичу недолго осталось жить.
— Царь жесток и эгоистичен, как всегда, — вздохнул Антифон. — Порой у него мутится в голове. Мы думаем, это из-за вина, потому что он почти не ест. Потом ему в голову приходят безумные идеи, такие, как эта. Гектор просто не обращает на них внимания. Но это… — он указал в сторону реки. — Приам все еще хитер, как видишь. Он не сказал об этом никому, кроме своих Орлов. А те покончат с собой, стоит ему отдать приказ.
К ним подошел микенский воин с мечом, красным от крови, выискивающий раненых врагов. Одиссей махнул ему, веля уходить.
Антифон некоторое время молчал, и Одиссей подумал, что он уже умер. Потом богатырь сказал с отчаянием в голосе:
— Троя падет. Ее нельзя спасти.
Одиссей печально кивнул.
— Агамемнон победит, и город падет. Как только мы достигнем великих стен, город будет осажден, это только вопрос времени. И тогда найдется предатель. Предатель всегда находится.
— Я думал, что Троя простоит тысячу лет, — слабым голосом сказал Антифон. — Было пророчество…
Одиссей раздраженно ответил:
— Всегда есть какое-то пророчество. Я не верю в пророчества, Антифон. Через тысячу лет Золотой город превратится в прах, стены его разрушатся, и дикие цветы будут расти там, где когда-то стоял дворец Приама.
Антифон слабо улыбнулся:
— Это как раз похоже на пророчество, Одиссей.
Царь наклонился к нему:
— Но Троя не умрет, Антифон. Я тебе обещаю. Ее история не будет забыта.
В его голове уже сплеталась история о гневе воина и смерти героя.
Теперь глаза царевича закрылись. Он прошептал:
— Я был предателем…
И умер.
Одиссей устало поднялся.
Он увидел, что воин, которого он отослал прочь, нашел другого троянца, жестоко израненного, неспособного спастись. Микенец пронзил его прямо в сердце, потом двинулся дальше. Увидев лежащего ничком в грязи молодого человека, он пошел к нему. Одиссей увидел, что у юноши рыжие волосы и на нем нет доспехов. Одна рука его слабо шевелилась, как будто он пытался перевернуться. Когда микенский воин поднял меч, Одиссей сказал:
— Стой!
Тот помедлил, с сомнением посмотрев на царя.
— Он один из моих людей, воин. Ты ведь знаешь меня?
— Ты Одиссей, царь Итаки. Все тебя знают.
Воин опустил меч и двинулся прочь.
Мальчик был облеплен грязью и кровью и, похоже, получил сильный удар по голове. Одиссей опустился рядом с ним на колени и помог ему перевернуться на спину.
— Ксандер! Никак не ожидал увидеть тебя здесь, — сказал Одиссей. — Снова геройствуешь, парень?
Ксандер внезапно очнулся и обнаружил, что лежит на песчаном берегу и уже наступил вечер. Он слышал шум волн, разбивающихся о скалы, отдаленный звук арф и флейт и тихие голоса неподалеку.
— Лежи тихо, дурак, — сказал глубокий голос, — и дай ране зажить. Она могла задеть жизненно важные органы.
— Тогда я мертвец, — ответил второй раздраженно. — Если я должен идти по Темной дороге, я не собираюсь делать это трезвым. Дай мне тот кувшин.
Голова Ксандера невыносимо болела, и, когда он попытался сесть, мир вокруг него покачнулся, и мальчик снова со стоном лег.
— Как ты себя чувствуешь, Ксандер? — спросил голос.
Ксандер чуть приоткрыл глаза и с удивлением увидел Махаона, смотревшего на него сверху вниз — лицо целителя было в тени, так как солнце светило ему в спину.
— Где мы, Махаон? — спросил мальчик. — Почему мы на берегу?
Он снова попытался сесть, на сей раз успешно. Оказывается, его кожаная сумка лежала у него под боком.
— Выпей, — сказал целитель и, встав рядом с ним на колени, поднес к губам Ксандера чашу со вкусно пахнущей жидкостью. Мальчик отхлебнул, потом жадно выпил все. Жидкость была теплой и напоминала на вкус, как ему подумалось, летние цветы. Он никогда не пробовал ничего такого вкусного.
Ксандер почувствовал, что в голове его немного прояснилось, и огляделся по сторонам.
Оттуда, где он сидел, он мог видеть только воинов: некоторые из них, раненые, лежали, другие сидели вокруг костров, смеялись и шутили. Черные корпуса кораблей, вытащенных на песок, заслоняли от Ксандера море, но он ощущал запах соли. В животе его все сжалось, когда он понял, где он.
— Мы на берегу, который вы зовете бухтой Геракла, и я не Махаон, — сказал лекарь.
Усевшись, он налил густую жидкость из глиняного горшка в чашу с водой, греющуюся над огнем. Потом поднял глаза. Ксандер видел теперь, что это не лицо его наставника, хотя двое мужчин были очень похожи. Этот человек был старше и почти лысый, и один его глаз выглядел странно — глазное яблоко было бледно-жемчужным.
— Мы на берегу, который вы зовете бухтой Геракла, и я не Махаон, — сказал лекарь.
Усевшись, он налил густую жидкость из глиняного горшка в чашу с водой, греющуюся над огнем. Потом поднял глаза. Ксандер видел теперь, что это не лицо его наставника, хотя двое мужчин были очень похожи. Этот человек был старше и почти лысый, и один его глаз выглядел странно — глазное яблоко было бледно-жемчужным.
— Меня зовут Подалириос, а Махаон — мой брат, — сказал целитель. — Ты, несомненно, знаешь его, Ксандер. С ним все хорошо?
— Нет, — печально признался мальчик. — Когда я в последний раз его видел, он был очень болен, господин. Хотел бы я, чтобы в моих силах было ему помочь. Он всегда был добр ко мне. Почему я здесь, среди врагов?
При этих словах раздался взрыв смеха, и кто-то сказал:
— Ты в лагере фессалийцев, мальчик. Ты должен гордиться, что ты с Ахиллом и его мирмидонцами, самыми прекрасными воинами в мире.
Тот, кто это сказал, был стройным молодым человеком со светлыми волосами, заплетенными в косу, притянутую концом к шее. Он смывал кровь с рук, но Ксандер догадался, что это чужая кровь, потому что на воине не было ран. Рядом с ним сидел огромный темноволосый боец, одетый в черное, а между ними лежал бритоголовый человек с заплетенной в косу рыжей бородой. Его грудь была перевязана, и Ксандер видел, как кровь просачивается сквозь толстые повязки, пятная белую ткань. Его взгляд лекаря отметил серый оттенок кожи этого человека и лихорадочный блеск в глазах.
— Подалириос, — спросил Ксандер целителя, — я не знаю, как я сюда попал, но могу я теперь вернуться в Трою?
Мужчины вокруг снова засмеялись, а Подалириос ответил:
— Зови меня Белоглазым, Ксандер. Все меня так зовут. Тебя принес сюда Одиссей с Итаки. Он нашел тебя без сознания на поле боя и доставил в безопасное место. И ты не можешь вернуться в Трою. Теперь ты лекарь и хирург воинов Фессалии. Это Ахилл, царь Фессалии, — целитель указал на одетого в черное гиганта, — и теперь ты его слуга.
Ксандер удивленно уставился на легендарного воина.
— Господин, — смущенно проговорил он, — я не жрец Асклепия, давший торжественное обещание помогать больным и раненым везде, где их найду. Я простой помощник Махаона. Я должен быть в Трое.
Ахилл нахмурился.
— Одиссей сказал мне, что ты тренировался вместе с Махаоном в Доме змей. Если такой знаменитый целитель посылает тебя на поле боя, чтобы помочь троянским раненым, он должен верить в твои навыки. И ты говоришь, что не будешь помогать моим раненым воинам? Тщательно обдумай свой ответ, мальчик.
Пристыженный, Ксандер сказал:
— Прости, господин. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь.
Ахилл обратился к Белоглазому:
— На рассвете, когда мальчик отдохнет, отведи его в Радость царя. Там он будет полезен.
Целитель кивнул и двинулся прочь.
К костру подошел слуга, предлагая воинам блюда с мясом и пшеничным хлебом. Одно блюдо он поставил рядом с раненым, но тот не прикоснулся к еде, только жадно выпил свой кувшин вина. Ахилл показал на Ксандера, кивнул, и слуга подал мальчику еды. То была жареная свинина, подогретая в жирной подливке, с соленой хрустящей корочкой, очень вкусная. Ксандер почувствовал, как у него заурчало в животе от восхитительного запаха. Он вспомнил, что не ел весь день, вернее, весь вчерашний день. Ксандер подумал: а когда он вообще ел в последний раз? Потом забыл об этом и вонзил зубы в сочное мясо.
Пока воины ели, царило молчание. Потом Ахилл сказал раненому:
— Я велю перенести тебя в Радость царя, Тибио. Ночью на берегу может быть холодно. По крайней мере, там ты будешь под крышей.
Тибио покачал головой.
— Здесь, у огня, мне будет хорошо. Я не хочу быть наверху, с мертвыми и умирающими.
— Я царь и могу тебе приказать, — мягко проговорил Ахилл.
Тибио фыркнул.
— Ты сам хотел бы находиться там, в этом дворце муки?
Ахилл покачал головой и больше не заговаривал об этом.
Светловолосый воин толкнул его локтем.
— Мы ходили однажды туда, когда были детьми. Помнишь, посещали Радость царя вместе с твоим отцом? Я не знаю зачем.
Ахилл кивнул, прожевал мясо и проглотил.
— Помню, Патрокл.
— Тогда это было красивое место, — продолжал Патрокл, — белые стены, расписанные яркими картинами, изображавшими богов. Там были мягкие ковры на мраморных полых — я никогда раньше не видел таких ковров — и повсюду мерцали золото и драгоценные камни. То было удивительное зрелище.
Ахилл согласился.
— А теперь воины Агамемнона превратили это место в свинарник, — сказал он. Потом улыбнулся: — Помню, как нас отругали за то, что мы играли на высоком балконе, с которого упала Елена.
Патрокл с восхищенным удивлением покачал головой:
— Этого я не забуду и по ту сторону Темной дороги — как царевна бросилась навстречу смерти вместе со своими детьми.
Тибио фыркнул.
— Они бы все равно умерли, ее дети. Агамемнон позаботился бы об этом.
— Но Елена не должна была умирать, — заспорил Патрокл. — Несправедливо, что такая красавица разбилась о камни внизу.
Ксандер изумленно слушал этот разговор. Он встречался с царевной Еленой только один раз, в покоях Геликаона, когда Золотой был жестоко болен. Он видел пухлую, простую женщину с милой улыбкой. «Может, они говорят о другой Елене», — подумал он.
— Она не была красавицей, — задумчиво сказал Тибио.
— Нет, была, просто тебе не нравятся пышнотелые, Тибио, — с ухмылкой ответил Патрокл. — Ты любишь тощих женщин, похожих на мальчишек, — он подмигнул другу.
— Это верно, — дружелюбно согласился Тибио. — Но я имел в виду, что она не так красива, как дорогая шлюха…
Патрокл засмеялся, но вмешался Ахилл:
— Я знаю, что ты имел в виду, Тибио. У Елены и вправду не было красоты золотоволосой Афродиты. Она скорее походила на суровую и ужасную Геру, перед которой способны дрогнуть даже боги.
— Она заставила меня ощутить себя маленьким мальчишкой, — согласился Тибио. — Она была словно мать, которую любишь, но гнева которой страшишься. Остальные люди, что были на балконе, сказали то же самое. Все они толковали потом о ней.
Тибио слишком много разговаривал, и это заставило его раскашляться. Приступ кашля оказался мучительным, раненый обеими руками схватился за грудь, краска отхлынула от его лица, он застонал. Ксандер увидел, что красное пятно на повязках стало больше. Взяв свою лекарскую сумку, он встал и сказал раненому воину:
— Господин, может быть, я могу тебе помочь, если ты позволишь.
Глава 20 Выбор Андромахи
Андромаха стояла на носу «Ксантоса» и вдыхала свежий соленый воздух, пока огромный корабль скользил по легким волнам. Она всегда любила весенние дни, когда снега тают на великой Иде, реки и ручьи вокруг Фив становятся полноводными и поблескивают прозрачной ледяной водой, когда лесистые холмы и долины неподалеку одеваются в покровы бледно-зеленых омытых дождями листьев.
Посланная отцом на Теру в качестве жрицы, она считала родным домом Гипоплакейские Фивы. Но к тому времени, как Андромаху, к большому ее сожалению, отправили в Трою, чтобы выдать замуж за Гектора, ее домом уже стала Тера. И вот теперь она на «Ксантосе», меньше чем в дне пути от Золотого города… «И где твой дом теперь, Андромаха? — подумала она. — В Трое, где ты жаждешь снова держать на руках сына? Или на этом корабле, где ты жила и любила долгие дни бесконечной зимы — дни страха, и страстного желания, и блаженства?»
Как только команда привыкла к тому, что на борту корабля находится женщина, как только ее перестали звать царевной или жрицей и перестали украдкой поглядывать на ее ноги и груди при каждом удобном случае, этот большой корабль стал ее домом. Андромаха по ночам присоединялась к мужчинам, сидящим вокруг лагерных костров, делила их трапезы, раздавала фляги с водой, когда корабль шел на веслах, помогала обливать водой палубы. Ее даже попросили зашить огромный разрыв в парусе после нелегкого дня в штормовом море.
— Я дочь царя и жена Гектора, — ответила она, смеясь, — а вы моряки. Вы лучше меня разбираетесь в шитье!
Однако она сделала все, что могла, орудуя врученными ей острой иглой и крепкой нитью, и притворилась, будто не замечает, как ее неумелые стежки переделывает седеющий моряк, чьи пальцы двигались проворнее.
Однажды спокойным днем Ониакус предложил научить ее гребле, и Андромаха, схватив огромное весло, стала учиться двигать им. Но вскоре ладони ее покрылись кровоточащими пузырями, и Геликаон сердито велел ей прекратить.
Геликаон! Андромаха не обернулась, потому что знала — он стоит на корме корабля, держа одну руку на рулевом весле, и наблюдает за нею. Закрыв глаза, она смогла представить каждую черточку его лица, его тонкие темные брови, очертания его губ, форму ушей. Перед ее мысленным взором встала его бронзовая от загара рука с мягкими, выцветшими от солнца волосками, лежащая на рулевом весле; она видела это сотни раз.