Единственная женщина, которая и впрямь подавала надежды, стояла поодаль от остальных в конце линии. Он была высокой; не красавицей, подумал Каллиадес — с твердым подбородком, тяжелыми бровями и длинными черными волосами, заплетенными в толстую косу, спускающуюся по спине. Но она была сильной, справлялась с тугой тетивой лука и посылала в цель стрелу за стрелой, полная решимости овладеть искусством стрельбы. Каллиадес гадал, кто она такая, потом услышал, как Андромаха назвала ее Пенфиселеей.
Пробыв здесь совсем недолго, Каллиадес понял, что мешает. Присутствие воина-ветерана заставляло женщин смущаться еще больше. Они все время тревожно посматривали на него и перешептывались. Он поспешил покинуть сады и, выйдя, увидел Банокла, который ждал, прислонившись к стене.
— Я мог бы и не смотреть, — сказал Банокл, покачав головой. — От них от всех никакого толку.
— Ты помнишь тот первый день, когда взял в руки лук? — ответил Каллиадес, неожиданно оказавшись в роли защитника Андромахи. — Ты был ничуть не лучше их.
— Я и сейчас не лучше, — признался Банокл. — Да и ты тоже.
Каллиадес зашагал к западной части города, и Банокл последовал за ним. Могучий воин продолжал:
— Люди сказали мне, что прошлой ночью ты толковал о том, чтобы сделать вылазку и напасть на них. На войска Агамемнона, в смысле.
Каллиадес покачал головой.
— Я говорил, что если еще несколько армий махнут на все рукой и отправятся по домам, мы сможем выйти из города и вступить в битву. Но у врагов все еще на каждого нашего воина приходится по пять человек. И они сильнее. У них больше воды.
— Что ж, я собирался сказать, что это глупый план, — ответил Банокл. — И все-таки я бы на него согласился. Мне до смерти надоело сидеть и ждать. Куда мы идем?
Каллиадес прокладывал путь через лабиринт хибарок беженцев. Женщины и дети с отупевшими глазами сидели в дверях или на мешках, наблюдая, как два воина проходят мимо. Младенцы надрывно плакали, но, если не считать этого звука, в городе беженцев стояла тишина.
— В лагерь фракийцев, — ответил Каллиадес. — я хочу поговорить с Хилласом.
— Хорошо. Хотел бы я знать, осталось ли у них еще что-нибудь от этой их выпивки, «горного огня».
— От той выпивки, которая, по твоим словам, на вкус напоминает старые сандалии, оставленные тушиться на всю зиму, а потом подожженные?
— Да, она была хороша. Интересно, осталось ли у них это пойло.
Каллиадес остановился так резко, что Банокл прошел вперед несколько шагов, прежде чем вернуться к нему.
— Что случилось? — спросил он.
— Банокл, ты задумывался о том, что мы будем делать — ты и я — если выживем?
Его друг пожал плечами.
— Отправимся куда-нибудь еще, полагаю. Мы больше не можем вернуться на запад. Мы пойдем на север с Хилласом и фракийцами, возможно, будем помогать им отвоевывать их землю. А что?
Каллиадес глубоко вздохнул.
— Полагаю, я оставлю меч, — сказал он.
— Меч Аргуриоса? Можно, я тогда возьму его себе?
— Нет, я имел в виду, что оставлю воинскую службу.
— Ты не можешь, — нахмурившись, сказал Банокл. — Мы же братья по оружию. Разве для тебя это ничто не значит?
— Помнишь то время, когда мы впервые пришли сюда, в Трою?
Банокл ухмыльнулся.
— То была отличная драчка, верно? Одна из лучших.
— В тот день мы чуть было не погибли, — напомнил ему Каллиадес. — А многие наши друзья и вправду погибли. В том числе Эратрий, о котором ты сказал, что хотел иметь его братом по оружию.
Банокл пожал плечами, а Каллиадес продолжил:
— С тех пор мы через многое прошли, верно?
Его друг кивнул.
— Тогда я думал, что весь мир делится на львов и овец. Мы были львами, и наша сила давала нам власть над овцами, — Каллиадес покачал головой. — Теперь я этого не чувствую. Все гораздо сложней. Но я пришел к заключению, друг мой, что бедствия мира проистекают от таких, как ты и я.
— Мы не начинали эту войну, — у Банокла был озадаченный вид.
— С этим я мог бы поспорить. Или я мог бы возразить, что ее начал Электрион. Или Геликаон. Но дело не в этом. Посмотри на все эти армии за стенами. Некоторые из них ушли не потому, что отступились от войны, а потому, что здесь не предвидится битв и добычи, которую можно захватить. Они ушли в другие места, чтобы убивать и калечить. Мужчины вроде тебя и меня, продающие свои мечи за смерть, славу или за разграбление царства.
— Тогда что ты будешь делать? Станешь жрецом? — пренебрежительно спросил Банокл.
— Не знаю, — печально признался Каллиадес. — Но я знаю, что ты меня понимаешь, Банокл. Не так давно ты говорил о том, чтобы оставить армию и стать земледельцем.
— Это было тогда, — коротко сказал Банокл, лицо его помрачнело.
Он повернулся к Каллиадесу спиной и продолжил путь. Со времени их беседы на поле битвы на равнине Скамандера Банокл не говорил о Рыжей и о своей короткой супружеской жизни. Если Каллиадес пытался об этом заговорить, Банокл просто уходил от него.
Они в молчании добрались до лагеря фракийцев. Он был разбит под западной стеной. Вечерами это было одно из самых холодных мест в городе, но жарким днем фракийцы воздвигали ярко окрашенные пологи, чтобы защититься от свирепого солнца.
Юный Перикл, сын покойного царя Реса, рыжеволосый наследник потерянных земель Фракии, отверг жизнь во дворцах и жил со своими людьми. Мальчику было четырнадцать, и он был зрелым не по годам. Он предпочитал одеваться в традиционный наряд племени киконов, и Каллиадес не сомневался, что, когда мальчик пойдет в бой, каким бы коротким ни было это сражение, он раскрасит лицо, как и его люди.
Только десять фракийцев все еще не были ранены. Остальные пятеро были в лечебнице, но лишь двое из них должны были выжить. Остальные пятьдесят всадников погибли при отступлении через реку и при защите нижнего города.
Оглядев маленький лагерь, Каллиадес подумал: как теперь их вождь относится к своему внезапному решению покинуть Дарданию и привести людей в Трою?
— Добро пожаловать в наш лагерь, друзья, — сказал Хиллас, Хозяин Западных Гор, встав, чтобы приветствовать их. — Мы можем предложить вам немного воды и хлеба.
Каллиадес покачал головой. Тогда, словно прочитав его мысли, Хиллас сказал:
— Я бы не хотел закончить мои дни в чужеземном городе, но не стану жалеть, если такой день придет. В нашей стране говорят: «Старый возраст не так почетен, как смерть, но большинство людей к нему стремятся». Воины киконов не стремятся дожить до старости. Все мои сыновья мертвы. Если мы умрем с честью, неважно, в какой земле мы умрем.
Он сплюнул.
— Я пришел, чтобы попросить об одолжении, Хиллас, — сказал Каллиадес.
— Проси.
— Среди твоих соотечественников есть прекрасные лучники. Мне бы хотелось одолжить одного из них, чтобы он продемонстрировал свое искусство.
Хиллас нахмурился.
— Я думал, микенцы презирают лучников? Почему ты об этом просишь?
— Госпожа Андромаха учит женщин стрелять.
При этих словах люди в лагере разразились криками и гоготом. Банокл ухмыльнулся вместе с ними.
Каллиадес объяснил:
— Царевна прекрасно стреляет, но она делает это интуитивно, и у нее нет опыта в обучении других. И многие луки надо подогнать к силе женщин. Может быть, один из твоих людей?..
Хиллас засмеялся и покачал головой, его борода весело тряслась.
— Нет, друг мой. Мои люди могут научить троянских женщин многим вещам, но не тому, как корчить из себя дур с луком и стрелами.
— Я помогу, — сказал Перикл, подойдя и встав рядом с Каллиадесом. — Город Троя и ее люди дали мне убежище. Госпожа Андромаха была добра, взяла меня и моего брата в свой дом, когда мы впервые здесь появились. Нашей няньке Мирине было дано место в царском жилище, хотя она старая и дряхлая и с ней самой уже нужно нянчиться. Если я могу сделать что-нибудь, чтобы оплатить свой долг народу этого города, я это сделаю. — Он повернулся к вождю фракийского племени. — У тебя есть возражения, Хиллас?
Тот покачал головой.
— Нет, мой царь. Это благородный жест. И ты будешь лучшим учителем, чем любой из этого сброда.
Он с ухмылкой показал на своих людей.
В этот миг неподалеку послышались крики, топот бегущих ног, и снова крики, вопли, лязг металла.
Вытащив мечи, Каллиадес и Банокл побежали туда, откуда раздавался шум.
Вокруг одного из двух колодцев Трои собралась толпа. На земле лежали три человека — двое были явно мертвы, один прижимал к себе сломанную руку. Шесть стражников, охранявших колодец, с мечами в руках стояли лицом к сердитой толпе. На земле валялось пустое ведро, драгоценная вода впитывалась в землю.
— Что происходит? — вопросил Банокл.
— Колодец пересох, полководец, — ответил ему один из стражников. — Эти люди сражались из-за последнего ведра воды.
— Колодец пересох, полководец, — ответил ему один из стражников. — Эти люди сражались из-за последнего ведра воды.
Глава 25 Засада!
Далеко к югу от города Скорпиос лежал на животе на каменистой земле у вершины хребта, глядя вниз на длинную цепочку повозок, растянувшихся по равнине Скамандера.
Скорпиос улыбнулся. За все годы, что он был разведчиком в Троянской коннице, он никогда еще не видел такой удобной добычи. Он насчитал сорок повозок, запряженных осликами; за ними следовали еще десять, которые тащили быки. Караван охраняли больше трехсот всадников, вооруженных копьями и пиками. Но позади Скорпиоса, в лесах, ожидали его донесения почти шесть сотен воинов Троянской конницы — в два раза больше.
Скорпиос гадал, что именно везут быки. Может, тяжелые доспехи для микенской пехоты или слитки меди с Кипра? Или кувшины вина с Лесбоса?
Он перевернулся на спину, в животе его заурчало. Скорпиос был голоден и давно уже не пробовал вина. Последней их добычей была та, что они захватили после атаки на конвой, шедший от Троянской бухты к вражескому лагерю под стенами города. С тех пор Агамемнон научился осторожности. Каждый караван на этом оживленном пути был окружен армией сопровождающих — тяжеловооруженных, ощетинившихся пиками и копьями.
Гектор нехотя отменял атаки. Вместо этого он сделал своей мишенью отряды, которые Агамемнон посылал в леса и долины у подножия Иды, чтобы выследить Троянскую конницу. Конники Гектора знали поросшую густым лесом страну куда лучше, чем захватчики, и часто увлекали врага в рискованные погони, заманивая в кончающиеся тупиком овраги, чтобы там напасть и убить противника; или же троянцы скрывались через тайные проходы, когда, казалось, уже оказывались в ловушке. Преследования эти всегда завершались смертью врага. В результате цари, союзники Агамемнона, отказывались посылать свои отряды в леса Иды даже для того, чтобы срубить дубы, необходимые для починки кораблей и как топливо для костров.
Но лето шло, и припасы самого Гектора начали истощаться. Повозки, за которыми наблюдал Скорпиос, были первыми за тридцать дней, появившимися так далеко к югу.
Скорпиос снова перекатился на живот и снова заглянул через гребень. Караван теперь почти поравнялся с ним. Возглавлял его высокий всадник в черном шлеме и черных доспехах. Скорпиос попытался припомнить, что Местариос, правая рука Гектора, говорил им о вражеских доспехах. Ахилл всегда носил черные доспехи, все это знали, но Скорпиос сомневался, что Ахилл Убийца возглавляет медлительный караван с припасами. Некоторые из мирмидонцев Ахилла и его телохранитель тоже носили черное, чтобы выказать уважение к своему предводителю, хотя большинство из них имели обычные фессалийские доспехи. Единственный воин, кроме Ахилла, всегда носивший черное, был Мерионес, друг Одиссея, помощник царя Крита. Скорпиос не видел внизу никаких критских доспехов.
Он услышал, как за его спиной зашуршали камни, и Джустинос взобрался наверх, очутившись бок о бок с ним.
— Ну что, парень? Как ты думаешь, кто они такие? — спросил богатырь, осторожно выглянув за край.
— Не могу сказать. Но там пятьдесят повозок.
— Хм-м-м, — проговорил Джустинос. — Может, какой-нибудь чужеземный торговец решил, что получит прибыль, послав припасы войскам Агамемнона. Я думаю, стоит рискнуть. Они, должно быть, вытащили свои корабли на берег где-нибудь на юге.
Скорпиос зевнул. Этой ночью они встали лагерем далеко к югу отсюда и скакали с рассвета. Гектор всегда заставлял их двигаться. Каждую ночь — новый лагерь. Дни были долгими и трудными, ночи короткими. И Скорпиос ничего не ел со вчерашнего рассвета.
— Я голоден, — пожаловался он не в первый раз. — Тут я согласен с Баноклом. Нельзя сражаться на пустой желудок.
— Тогда, если Банокл все еще жив, он должен ныть громче тебя, парень. Но эти повозки могут означать прекрасный пир для нас вечером. Было бы приятно поесть чего-нибудь, кроме конины.
Они поползли прочь от кряжа и спустились по каменистому склону туда, где были привязаны их верховые. Скачка к прогалине, на которой ожидали Гектор и Троянская конница, была короткой. Некоторые всадники сели верхом, едва заметив разведчиков, но Гектор остался у лагерного костра, полируя золото и серебро своего огромного нагрудника.
— Вы можете сказать, что они везут? — спросил он, когда разведчики соскользнули с лошадей.
Джустинос покачал головой:
— Повозки плотно закрыты холстом. Но их примерно пятьдесят. И они тяжело нагружены.
— А охрана?
— Добрых три сотни. Их командир весь в черном.
Гектор приподнял брови.
— Есть вероятность, что это Ахилл?
Джустинос покачал головой:
— Я никогда его не видел, но говорят, что он великан, такой же большой, как ты, господин.
Гектор кивнул.
— Тогда это не Ахилл, — сказал Джустинос. — Этот воин высокий, но худощавый.
Гектор некоторое время сидел, погрузившись в размышления, пока один из всадников не спросил:
— Ты боишься ловушки, Гектор?
— Возможно, — ответил тот. — Если бы я устроил ловушку, то как раз в виде большого, медленно движущегося каравана. Но он заманчивая добыча. Наши разведчики не обнаружили врага, скрывающегося в засаде. К югу от нас нет никаких войск, в этом мы можем быть уверены.
Джустинос добавил:
— И мы разведали все к северу, вплоть до места, с которого уже видна Троя.
Гектор принял решение и встал.
— Тогда давайте убьем их всех, — мрачно сказал он.
Всадники рысью направили лошадей обратно к вершине хребта. Скорпиос почувствовал, как в животе его разгорается знакомый жар страха, когда он подумал о предстоящей битве. В их главном отряде осталось шестьсот всадников, да еще два отряда поменьше Гектор отправил в земли к северу и к востоку от Трои. При таком численном перевесе они легко одолеют всадников, охраняющих повозки, однако Скорпиоса мучили дурные предчувствия. Он покрылся холодным потом, у него заболела голова. Он знал, что слабость пройдет, когда разгорится битва. Так бывало всегда.
Достигнув перевала, он увидел, как Гектор ударил пятками коня и поскакал вниз по пологому склону к реке. Караван с припасами находился на другом берегу Скамандера, но река превратилась в жалкую струйку. Шесть сотен всадников галопом пересекли ее, взметнув огромную тучу пыли.
Скорпиос прильнул к шее лошади и постарался разглядеть что-нибудь сквозь пыль. Он увидел, что повозки замедлили ход и остановились. Охранявшие их всадники были вооружены копьями и мечами. Они держались твердо, оставаясь рядом с повозками и повернувшись лицом к нападающим, вместо того чтобы отделиться от каравана и встретиться с атакующей конницей.
Скорпиос увидел, как Гектор, высоко подняв меч, выписывает им круги над головой. Окружайте их!
Скорпиос, скакавший бок о бок с Джустиносом, отразил щитом летящее копье и направил свою верховую галопом вокруг задней части каравана. Выбрав одного из вражеских всадников, он ринулся на него. Этот человек пустил в ход копье, когда Скорпиос на него набросился, но прицелился плохо, и троянец легко уклонился от копья, а потом вонзил свой меч в горло врага. Отбив направленный в голову неистовый выпад меча другого конника, Скорпиос сам рубанул по руке противника и наполовину ее отсек.
Потом он круто повернулся — как раз вовремя, чтобы увидеть направленную на него пику и подставить под нее щит, но сила удара сбросила его с лошади, и Скорпиос тяжело грянулся о землю.
Многие ослики испугались и попытались убраться прочь от схватки, волоча повозки во все стороны. Скорпиос откатился от колеса тяжелой повозки, прогрохотавшей мимо, встал на ноги и огляделся в поисках своей лошади.
И тут все изменилось. Холст, покрывавший повозку перед Скорпиосом, был прорван изнутри острыми ножами, и двадцать или больше воинов ринулись наружу. Из повозок по всему каравану выпрыгивали воины с мечами в руках.
Это была ловушка.
Два микенских воина в кожаных нагрудниках выскочили из повозки и побежали к Скорпиосу с поднятыми мечами. Тот отразил рубящий удар краем щита и отбил другой мечом. Из тучи пыли появился всадник. Это был Джустинос. Он убил одного из микенцев, полоснув по основанию его шеи сзади.
Скорпиос увернулся от колющего удара мечом, нанесенного первым микенцем, пригнулся и воткнул клинок в пах этого человека.
Глаза Скорпиоса жгло от носившихся в воздухе пыли и песка; он снова огляделся в поисках лошади. Вражеский всадник появился из облака пыли, пятясь к Скорпиосу и защищаясь от неистовой атаки троянского конника. Враг не видел Скорпиоса, и тот, схватив его за лодыжку, сдернул с лошади. Вогнав меч в лицо сброшенного человека, Скорпиос взлетел на его лошадь. Он повернул животное и галопом поскакал к передней части каравана, где видел высокого воина в черных доспехах.