Знаешь, я никогда раньше не понимал, что значит быть раздавленным или опустошенным. Я полагал, мы испытали опустошенность, когда потеряли Хоуп. Случившееся с ней было для нас настоящей трагедией, но наши тогдашние чувства не идут ни в какое сравнение с тем, какие переживания ты доставила маме. Она опустошена до предела; это слово приобретает здесь новый смысл. Хорошо бы употребление его ограничивалось подобными ситуациями. Нелепо, что люди используют его для описания других ситуаций, помимо той, когда мать теряет своего ребенка. Потому что это единственная ситуация, для которой подходит данное определение.
Черт побери, я так по тебе скучаю! Мне очень жаль, что я подвел тебя. Прости за то, что не мог разглядеть происходящего у тебя в душе каждый раз, когда ты говорила мне, что у тебя все хорошо.
И… ну да. Почему, Лесс? Зачем ты это сделала?
Х.Глава 2 3/4
Лесс,
мои поздравления. Ты стала очень популярной. Из-за тебя была забита парковка не только у дома, где проходила гражданская панихида, но и у соседнего, и у обеих церквей на улице. Так много было машин.
Я старался держаться в основном ради мамы. Папа выглядел немногим лучше ее. Похороны в целом были какими-то чудны́ми. Я стал думать: а если бы ты погибла в автокатастрофе или умерла от болезни, люди относились бы к этому как-то иначе? Если бы ты не приняла умышленно слишком большую дозу лекарства (такую формулировку предпочитает мама), тогда, полагаю, люди не вели бы себя так странно. Было такое ощущение, будто они боятся нас или, быть может, думают, что передозировка лекарства заразна. Они обсуждали это так, словно нас тут нет. Все эти взгляды, шепот и сочувственные улыбки. Мне просто хотелось схватить маму и увести оттуда, оградив ее от повторного переживания твоей смерти при каждом объятии, каждой слезе и каждой улыбке.
Разумеется, меня не могла не терзать мысль, что все приглашенные в чем-то винят нас, потому и ведут себя подобным образом. Я догадывался, о чем они думали.
Почему родные не предвидели, что это может случиться?
Как могли они проглядеть приметы?
Что это за мать?
Что это за брат, который не замечает подавленного состояния своей сестры-близняшки?
К счастью, едва началась гражданская панихида, внимание присутствующих сразу же переключилось с родственников на демонстрацию слайдов. Было показано много твоих и моих снимков, и на всех ты выглядела счастливой. Были также твои снимки с друзьями, и на них ты тоже выглядела счастливой. Твои фотографии с родителями до развода, твои снимки с мамой и Брайаном после повторного брака мамы, твои фотографии с отцом и Памелой, его второй женой.
Но только когда на экране появилась последняя фотография, до меня дошло. На этом снимке мы с тобой сидим перед нашим старым домом. Это тот самый снимок, который был сделан через полгода после исчезновения Хоуп. У тебя на руке браслет – такой же, как ты подарила ей в тот день, когда ее увезли. Я заметил, что ты перестала его носить пару лет назад, но никогда тебя об этом не спрашивал. Знаю, ты не очень любишь говорить о ней.
Но вернусь к той фотографии. Я обнимаю тебя за шею, и мы оба улыбаемся в камеру. На всех других снимках ты сияешь той же самой улыбкой. Это навело меня на мысль, что на всех фотографиях ты улыбаешься в точности так же. Нет ни одной твоей фотографии, где у тебя хмурый или смущенный вид. Создается впечатление, что всю жизнь ты пыталась сохранять это притворное выражение лица. Для кого – не знаю. Может, ты боялась, что камера навсегда запечатлеет какое-то истинное твое чувство. Потому что давай признаем: ты не была постоянно счастлива. А все эти вечера, когда ты засыпала, наплакавшись вволю? Все эти вечера, когда я обнимал тебя, пока ты плакала, но ты отказывалась сказать мне, что случилось. Ни один человек с искренней улыбкой не станет так рыдать в одиночестве. Лесс, я понимал, что у тебя были проблемы. Понимал, что наша жизнь и происходящие с нами вещи действуют на нас с тобой по-разному. Но каким образом мог бы я узнать, насколько серьезны твои проблемы, если ты никогда не говорила мне о них?
Может быть… Мне больно об этом думать. Но, может быть, я не знал тебя по-настоящему. Думал, что знаю, но не знал. Не то чтобы совсем не знал. Я знал девушку, которая плачет по ночам. И ту, которая улыбается на фотографиях. Но не знал девушку, у которой улыбка могла сочетаться со слезами. Понятия не имею, почему ты сияла притворными улыбками, но плакала неподдельными слезами. Когда парень любит девушку, в особенности свою сестру, он должен знать, что заставляет ее улыбаться, а что – плакать.
А я не знал. И не знаю. Лесс, мне жаль. Так жаль, что я позволил тебе притворяться, будто у тебя все хорошо, когда на самом деле это было далеко не так.
Х.Глава 3
– Бет, почему ты не ложишься спать? – спрашивает Брайан мою мать. – Ты измотана. Иди поспи.
Несмотря на просьбы отчима, мать качает головой и продолжает хлопотать на кухне. У нас в холодильнике еды хватит на целую армию, но она упорствует в своем желании приготовить свежую, чтобы нам не приходилось питаться остатками с поминок, как она это называет. Меня уже тошнит от жареной курицы. С того самого утра, как умерла Лесс, то есть уже четыре дня, я питаюсь только жареной курицей.
Подхожу к плите и забираю у матери ложку, помешиваю в кастрюле, а свободной рукой глажу маму по плечу. Она со вздохом прислоняется ко мне. Вздох этот как будто говорит: «Больше не могу».
– Пожалуйста, садись на диван. Я сам закончу.
Она кивает и машинально идет в гостиную. Я наблюдаю из кухни, как она садится и, прислонившись к спинке дивана, смотрит в потолок. Брайан опускается рядом и привлекает ее к себе. Даже не прислушиваясь, я знаю, что она снова плачет. Это видно по тому, как она приваливается к нему и вцепляется в его рубашку.
Я отвожу взгляд.
– Дин, может быть, тебе стоит пожить у нас, – предлагает отец, облокотившись на кухонную стойку. – Немного. Смена обстановки может пойти тебе на пользу.
Он единственный продолжает звать меня Дином. С восьми лет я предпочитаю зваться Холдером, и, пожалуй, он по привычке использует имя, поскольку меня назвали в его честь. Я вижусь с ним раза два в год, так что мне это не слишком досаждает, хотя я по-прежнему терпеть не могу свое имя.
Смотрю на отца, потом снова на мать, которая все так же прижимается к Брайану на диване в гостиной.
– Не могу, папа. Не могу ее оставить, особенно сейчас.
Со времени развода родителей отец пытается уговорить меня переехать к нему в Остин. По правде говоря, мне больше нравится здесь. После переезда я нисколько не стремился вновь увидеть родной город: слишком многое там напоминает мне о Хоуп.
Но, боюсь, теперь слишком многое будет напоминать мне о Лесс – здесь.
– Что ж, мое предложение остается в силе. Ты это знаешь.
Киваю и выключаю плиту:
– Готово.
Брайан возвращается на кухню с Пэм, и все мы садимся за стол, но мама остается в гостиной и на протяжении всего ужина тихо плачет на диване.
* * *Машу на прощание рукой отцу и Пэм, и в это время к дому подъезжает Эми. Она ждет, пока не отъедет машина отца, потом выруливает на подъездную дорожку. Я подхожу к водительской двери и открываю ее.
Эми несмело улыбается и опускает голову, вытирая тушь под оправой черных очков. Уже больше часа, как стемнело, а на ней по-прежнему солнцезащитные очки. Это можно означать лишь одно: она плачет.
За последние четыре дня я почти не разговаривал с ней, однако нет нужды спрашивать, как она держится. Целых семь лет они с Лесс были лучшими подругами. Если и есть кто-то, вполне разделяющий мои чувства, так это она. А я даже толком не знаю, держу ли я себя в руках.
– Где Томас? – спрашиваю я, когда она выходит из машины.
Она отводит от лица белокурые волосы и поднимает очки на лоб.
– Дома, после школы помогает отцу с уборкой двора.
Не знаю, сколько времени эти двое встречаются, но они были вместе еще до того, как мы с Лесс сюда переехали. А мы тогда учились в восьмом классе, то есть несколько лет назад.
– Как твоя мама? – Едва сказав это, Эми смущенно трясет головой. – Холдер, прости. Глупый вопрос. Я обещала себе, что буду стараться не быть похожей на этих людей.
– Не волнуйся, ты и так не похожа, – заверяю я и показываю в сторону дома. – Зайдешь?
Она кивает, смотрит на дом, потом на меня:
– Не возражаешь, если я поднимусь к ней в комнату? Ничего, если ты не против. Просто у нее было несколько снимков, которые мне хотелось бы забрать.
– Да, хорошо.
Принимая во внимание ее дружбу с Лесс, Эми имеет такое же право находиться в спальне, как и я. Я знаю, Лесс позволила бы Эми взять все, что той захочется.
– Да, хорошо.
Принимая во внимание ее дружбу с Лесс, Эми имеет такое же право находиться в спальне, как и я. Я знаю, Лесс позволила бы Эми взять все, что той захочется.
Эми идет вслед за мной в дом и поднимается по лестнице. Мамы на диване больше нет: должно быть, Брайан наконец уговорил ее лечь спать. Я поднимаюсь вместе с Эми, но у меня нет никакого желания заходить с ней в комнату. Киваю в сторону своей спальни:
– Если понадоблюсь, буду у себя.
Она делает глубокий судорожный вдох и, выдыхая, кивает.
– Спасибо. – Она бросает робкий взгляд на дверь спальни Лесс.
Делает неуверенный шаг, а я поворачиваюсь и иду в свою комнату. Закрываюсь, сажусь на кровать, беру тетрадь Лесс и прислоняюсь спиной к изголовью. Сегодня я уже писал ей, но вновь берусь за перо, потому что не нахожу ничего лучшего. По крайней мере, ничего другого мне и делать не хочется, поскольку я вновь возвращаюсь к мыслям о ней.
Глава 31/2
Лесс,
у нас сейчас Эми. Она в твоей комнате, перебирает твое барахло.
Интересно, имела ли она хоть малейшее представление о том, что ты собиралась сделать? Я знаю, иногда девчонки делятся с подругами секретами, которые ни за что не рассказали бы никому другому, даже брату-близнецу. Ты когда-нибудь говорила ей о своих истинных чувствах? Хотя бы намеком? Надеюсь, нет, потому что иначе ее сейчас грызет жуткое чувство вины. А она не должна чувствовать себя виноватой из-за того, что ты совершила, Лесс. Она семь лет была твоей лучшей подругой, и я, блин, надеюсь, ты подумала, прежде чем принять столь эгоистичное решение.
Я чувствую себя виноватым в том, что ты сделала, но я это заслуживаю. Брат отвечает за сестру, а вот подруга, даже лучшая, – не обязательно. Это я должен был оберегать тебя, а не Эми. Поэтому пусть она не чувствует себя виноватой.
Может быть, проблема была во мне. Возможно, я слишком старался защитить тебя от Грейсона, не подумав, что на самом деле опасность была в тебе.
Х. * * *Услышав негромкий стук, я закрываю ноутбук и кладу его на тумбочку. Эми толкает дверь, и я сажусь в кровати. Жестом приглашаю ее войти, и она проскальзывает в дверь, и та захлопывается за ней. Эми подходит к комоду, раскладывает на нем отобранные фотографии и поглаживает пальцами верхнюю. По ее щекам медленно струятся слезы.
– Иди сюда. – Я протягиваю руку.
Она подходит, берет меня за руку и, заглянув мне в глаза, разражается слезами. Я притягиваю ее на кровать и обнимаю. Безудержно рыдая, она припадает к моей груди, вся сотрясаясь от горького плача.
Я зажмуриваю глаза, стараясь не поддаваться эмоциям, но как это трудно! Я сдерживаюсь ради матери, потому что ей нужна моя поддержка. А вот Эми этого не нужно. Если Эми чувствует то же, что и я, то ей просто надо знать: есть человек, так же как и она, убитый горем.
– Ш-ш! – Я глажу ее по волосам.
Она не хочет, чтобы я утешал ее пустыми банальностями. Ей просто нужен человек, понимающий ее чувства, и я, пожалуй, единственный, кто действительно их понимает. Я не уговариваю ее перестать плакать, потому что знаю: это невозможно. Прижимаюсь щекой к ее голове, ругая себя за то, что теперь тоже плачу. Мне здорово удавалось сдерживаться, но больше я не могу. Я по-прежнему обнимаю ее, а она прижимается ко мне, потому что так хорошо найти утешение в этой жуткой безысходности.
Слушая плач Эми, я вспоминаю, что точно так же утешал по вечерам Лесс. Она не хотела, чтобы я расспрашивал ее или уговаривал перестать плакать. Лесс лишь хотела, чтобы я обнимал ее и дал выплакаться, хотя я не имел представления, зачем ей это было нужно. И вот сейчас, утешая Эми, я переживаю знакомое чувство нужности, как это бывало с Лесс. Я не испытывал этого с тех пор, как Лесс решила, что ей не нужен никто.
– Мне так жаль, – глухо произносит Эми.
– Жаль чего?
Она переводит дух, пытаясь сдержать слезы, но тщетно.
– Холдер, я должна была догадаться. А я не имела об этом понятия. Я была ее лучшей подругой, и теперь мне кажется, что все винят меня, и… не знаю. Может быть, так и надо. Не знаю. Может, я была погружена в свои отношения с Томасом и не услышала то, что она пыталась мне сказать.
Я продолжаю гладить ее по волосам, сопереживая каждому слову, слетающему с ее уст.
– Ты и я, мы оба, – вздыхаю я и тыльной стороной ладони вытираю слезы с глаз. – Знаешь, я пытаюсь заострить внимание на моментах, которые могли бы изменить последствия. Слова, которые я мог бы сказать ей или она мне. Но даже если бы я мог вернуться назад и изменить что-то в прошлом, я не уверен, что это повлияло бы на последствия. Ты этого тоже не знаешь. Лесс единственная знает наверняка, зачем она довела дело до такого конца, и, к несчастью, ее с нами нет, и некому нас просветить.
Эми издает негромкий смешок – непонятно, по какому поводу. Она немного отодвигается и с серьезным видом смотрит на меня:
– Пусть радуется, что ее здесь нет, потому что я просто в бешенстве. – Она подносит руку к глазам, готовая вновь разрыдаться. – Я так злюсь на нее за то, что она мне не доверяла, и чувствую, что могу сказать об этом только тебе, – шепчет она.
Я отвожу ее ладонь от лица и заглядываю ей в глаза, потому что не хочу, чтобы она подумала, будто я осуждаю ее за это замечание.
– Эми, не вини себя. Ладно?
Она кивает и сочувственно улыбается, потом опускает взгляд на наши руки, лежащие между нами на подушке. Накрываю ее ладонь своей и начинаю ободряюще гладить. Я понимаю ее чувства, она понимает мои, и хорошо испытать это хотя бы на мгновение.
Мне хочется сказать ей спасибо за то, что все эти годы она была с Лесс, но благодарить ее как-то неуместно, когда она вовсе не чувствует себя заслуживающей благодарности. Вместо этого я молча подношу руку к ее лицу. Не знаю, дело ли тут в значимости момента, или в том, что она заставила меня почувствовать себя нужным, или просто в том, что я много дней нахожусь в оцепенении. Как бы то ни было, это происходит со мной, и я не хочу, чтобы оно исчезло. Я лишь всецело отдаюсь этому желанию и, медленно наклонившись вперед, прижимаюсь губами к ее рту.
Я не собирался ее целовать. По сути дела, я могу в любой момент оторваться от нее, но не делаю этого. Жду, что она оттолкнет меня, но напрасно. Едва я прикасаюсь к ее губам, как они раскрываются, и она вздыхает, словно именно этого и ждала от меня. Как ни странно, теперь мне еще сильнее хочется ее поцеловать. Я помню, что она лучшая подруга моей сестры. И у нее есть бойфренд. При любых других обстоятельствах я не стал бы так себя вести.
Она проводит ладонью по моей руке и запускает пальцы в рукав моей рубашки, легко прикасаясь к рельефу мускулов. Я передвигаю ее ближе к середине кровати, продолжая целовать. Чем больше мы целуемся, тем яснее постигаем тот факт, что желание и необходимость в ком-то – единственная вещь, способная ослабить печаль. Наше нетерпение синхронно нарастает, и мы делаем все возможное, чтобы избавиться от печали. От каждого прикосновения ее ладони к моей коже я все больше теряю голову и погружаюсь в этот момент. Я безрассудно целую ее в надежде, что она сможет полностью отвлечь меня от теперешней жизни. Когда я просовываю руку ей под блузку и трогаю грудь, она стонет и, выгнув спину, впивается ногтями мне в плечо.
Насколько я понимаю, это означает «да».
Когда она принимается стаскивать с меня рубашку, а мои руки нетерпеливо теребят молнию на ее джинсах, у меня в голове мелькают только две мысли.
1. Нужно раздеть ее.
2. Томас.
Обычно я не думаю о других парнях, когда занимаюсь любовью с девчонками, но у меня и нет привычки встречаться с девчонками других парней. Эми не моя девушка, и мне нельзя ее целовать, но тем не менее целую. Совсем не мое дело помогать ей раздеться, но я помогаю. И я не должен засовывать руку ей в трусики, но…
Трогая ее, я отрываю губы от ее рта. Она стонет и прижимается головой к моей подушке. Одной рукой я продолжаю делать то, что делаю, и, наклонившись над кроватью, другой рукой вытаскиваю из ящика презерватив. Зубами разрываю упаковку, ни на миг не сводя с нее глаз. Я понимаю: мы оба сейчас на неверном пути, а иначе этого не происходило бы. Однако наши стремления совпадают. По крайней мере, я на это надеюсь.
Я понимаю: невероятно глупо спрашивать девушку о ее бойфренде, когда она готова совершенно забыть о нем, но я должен это сделать. Не хочу, чтобы она слишком сильно сожалела обо всем.
– Эми, – шепчу я, – а как же Томас?
Она тихонько всхлипывает, не открывая глаз, и кладет ладони мне на грудь.
– Он дома, – бормочет она, причем упоминание его имени не вызывает у нее ни малейшего желания прекратить то, чем мы занимаемся. – Он должен был после школы помочь отцу прибрать двор.