Говорить сейчас, что я восхищаюсь вашим творчеством, кажется мне нестерпимой пошлостью. Так что пространное хвалебное вступление я опускаю. Но все же хочу сказать, что вы представляете собой одно из самых оригинальных и ярких явлений современного искусства и что ваши акции по-настоящему берут за душу: в обществе, стремящемся все приручить, купить и присвоить, подлинное искусство может быть только свободным, а следовательно, появиться только на улице, и, будучи уличным, должно быть нелегальным и в качестве такового двигаться по территории, свободной от ценностей, которые навязывает современное общество. Истинно как никогда старинное утверждение о том, что подлинное произведение искусства – превыше социальных и моральных законов своего времени.
Я обладаю достаточным опытом и нужными связями. Мне поручено предложить вам участие в проекте, способном позволить вам, не роняя достоинства, направить эту истину в самое ядро системы, с которой вы так энергично противоборствуете. И под любые гарантии безопасности, какие только вы сочтете необходимыми, я прошу вас о краткой встрече, в ходе которой могла бы изложить вам дело.
Я дважды перечитала последний вариант, вымарала из второго абзаца слова «не роняя достоинства», вставила между словами «эту» и «истину» слово «взрывчатую» и по электронной почте отправила письмо Джованне, чтобы та, в свою очередь, переслала его Дзомо. Потом включила телевизор – местный канал продолжал вещать об акции Снайпера в доме Джульетты, – улеглась на кровать и позвонила хозяину «Бирнамского леса» доложиться о своих успехах.
Мобильник Джованны ожил на следующий день, 13 февраля, посреди нашего с ней обеда. Мы сидели в траттории «Мазенини» напротив замка, и официант как раз убирал глубокие тарелки, когда она открыла сумку, достала телефон, ответила и, покуда слушала, адресовала мне улыбку, которая с каждым мгновением становилась все определенней и ярче. Наконец она сказала: «Спасибо, милый!» – дала отбой, спрятала телефон, и все это – не сводя с меня очень довольных глаз.
– Тебе назначено свидание, – провозгласила она.
У меня внезапно пересохло во рту. Недавно съеденные спагетти узлом завязались в желудке. Я протянула руку за бокалом вина, прилагая неимоверные усилия, чтобы она не дрожала.
– И когда же?
– Сегодня вечером, в одиннадцать ровно. На углу переулка Тре-Марчетти.
– Где это?
– Тут неподалеку. За Ареной, то есть за римским амфитеатром.
Я сделала крупный глоток. «Амароне Николис» 2005 года – и в эту минуту я особенно ясно поняла, чему это вино обязано своей славой.
– Дзомо звонил?
– Да. Предупредил, что ты должна быть одна, без диктофона, без фотоаппарата, без мобильника… Впрочем, на месте тебя в любом случае обыщут.
– Что еще он сказал?
– Больше ничего. Только это. – Она тоже взяла бокал и слегка приподняла его, как бы показывая, что пьет за меня. – Похоже, ты в конце концов получишь своего Снайпера.
Мы тихо чокнулись. Стекло вокруг вина цвета крови звякнуло отчетливо и чисто.
– Благодаря тебе, – сказала я.
Джованна глядела на меня ласково и ответила мягко:
– Я тут ни при чем.
Я опять заметила у нее на губах эту смутную ускользающую улыбку. Похожую на мою. Она вспоминает меня, поняла я. Она вспоминает нас.
Снег перестал, но густой белый ковер уже устлал улицы Вероны, и с крыш срывались тяжелые капли. Было без десяти одиннадцать. Поздний час, мороз и безветрие, тонущие во мраке фасады, призрачная бледность улиц, тишина – и оттого особенно громко скрипели по снегу мои подошвы. Я спустилась по улице Маццини, дошла до обширного белого пространства площади и свернула налево – к темной громаде античного амфитеатра. Там, совсем неподалеку от каменных двухтысячелетних арок, брал начало переулок Тре-Марчетти, тянулся под витым железом балконов, под вывеской траттории, сейчас уже закрытой.
Я остановилась на углу, огляделась. Хотя на небе не было ни луны, ни звезд, а часть уличных фонарей не горела – то ли за поздним временем, то ли из-за снегопада, – густо выпавший снег сверкал так ярко, что позволял рассмотреть в полутьме заснеженные автомобили у обочин, следы шин, превративших снежный наст в каток; одинокий фонарь неподалеку от Портоне-делла-Бра обрисовывал контуры далеких деревьев и массивные каменные тумбы с цепями, окружавшие котлован амфитеатра.
Прошло уже десять минут сверх срока, и от неподвижного стояния на холодной белой земле ноги у меня начали леденеть. Я терла руки в перчатках, подпрыгивала и топталась, чтобы согреться, и наконец пошла вокруг арены, но так никого там и не увидела. Иногда от фар автомобилей, медленно пересекавших площадь, ложились на снег длинные тени – и кое-какие из них принадлежали прохожим, которые, как и я, осторожно шагали по скользким тротуарам. Но ни один не направился мне навстречу. Мне сделалось как-то не по себе.
По собственным следам я пошла вдоль балюстрады до угла переулка, и тут внизу, в белой чаше амфитеатра, от одного из огромных каменных пилястров, поддерживающих арки, отделился чей-то силуэт.
– Снайпер? – тихо окликнула я.
Ответа не было. При звуке моего голоса силуэт снова замер. Стал бесформенным пятном и растворился во мраке под аркой.
– Я – Лекс Варела, – произнесла я.
Мне почудился короткий сдавленный смешок, но, возможно, то была игра воображения. Возможно, кто-то лишь сипло кашлянул. Потом темное пятно снова чуть выдвинулось из-за пилястра. Я стояла наверху, опершись о парапет балюстрады, а незнакомец – внизу, скрываясь в тени арки. Я огляделась, ища ступени, по которым могла бы спуститься за балюстраду в котлован глубиной метра два, и в этот миг раздался скрип снега. Шаги приближались: кто-то шел по мостовой. Я развернулась спиной к арене, присела на балюстраду. Сначала увидела только черную фигуру, четко выделявшуюся в белом пространстве. Потом, когда она уже почти поравнялась со мной, автомобильные фары на миг выхватили ее из темноты: женщина – высокая, тонкая, в шляпе, в длинной норковой шубе. Покуда фары еще освещали ее, я успела рассмотреть острое сухое лицо. Женщина прошла вдоль балюстрады и скрылась во мраке.
– Снайпер… – снова позвала я, повернувшись к арене.
Несколько мгновений ничего не было слышно: я испугалась, что он ушел. Но вот наконец различила внизу, во тьме, какое-то шевеление. Снова в проеме арки возник черный – на белизне снега – силуэт. Силуэт мужчины с закрытым лицом. Медленно, осторожно он двинулся вперед и остановился у моих ног.
– Где мне спуститься? – спросила я, перегнувшись через балюстраду.
Рука, темнея на фоне снега, поднялась, показывая на что-то справа. Дальше все пошло одновременно. Оттуда, где скрылась во тьме женщина в норковой шубе, послышались стремительно приближающиеся шаги, и вот я уже увидела ее совсем рядом с собой. Но на этот раз она не прошла мимо. Последовал жестокий удар по голове, сбоку – удар, нанесенный с такой силой и так внезапно, что у меня перед глазами, разрывая черноту ночи, вспыхнули и разлетелись во все стороны многоцветные огни. Я потеряла равновесие, ухватилась за балюстраду, чтобы не свалиться на арену, и, взглянув вниз, среди безумных сполохов, плясавших перед глазами, различила, как черный мужской силуэт резко рванулся за колонны, и в тот же миг появилось новое действующее лицо – возникло, двигаясь с необыкновенной быстротой, под пилястрами арок, ринулось к первому. Тут от нового удара – на этот раз по затылку, еще сильнее – я окончательно потеряла равновесие и с двухметровой высоты повалилась вниз, за балюстраду, с явным намерением воткнуться головой в камень арены.
Я не вполне ясно помню эти мгновения. Возникло ощущение, будто все передо мной исчезло, потом ужас падения, потом какой-то пустоты во всем теле, сменившейся болью. Потом – в тот миг, когда тело соприкоснулось с землей, – внезапной нехватки воздуха в легких. Думаю, что только благодаря густому слою снега, смягчившему падение, я не переломала себе все кости. Я лежала на боку, не в силах шевельнуться, и, хотя сознания не потеряла, была оглушена до такой степени, что даже не чувствовала боли. Открыла рот, чтобы закричать или вздохнуть поглубже, но не смогла произнести ни звука, впустить в легкие ни капли воздуха. Я вся одеревенела, потеряла чувствительность, словно меня внезапно разбил паралич, оставив возможность только видеть и слышать. Щекой я лежала на снегу. Разноцветные искры погасли, и я разглядела, как упал рядом со мной человек, что прятался под аркой. Я слышала шум короткой борьбы, какое-то урчание, стоны. Удары. Кто-то – без ожесточения, слегка – ногой перекатил меня на спину. Кажется, я слышала вблизи женский голос, но слов разобрать не могла. Ей отвечал мужской. Бесформенный куль рядом со мной перестал ворочаться – или мне так показалось. Узкий, как карандаш, луч фонарика осветил мне лицо и сейчас же нашарил человека, распростертого в шаге от меня. Над ним стоял мужчина: я рассмотрела широкое зеленое пальто, подстриженные усы, светлые глаза. Потом блеснул на миг и погас клинок ножа.
– Ч-черт… – услышала я.
Последовал приглушенный спор – быстрый обмен репликами, для меня лишенными всякого смысла. Потом свет погас, шаги удалились, и все стихло. Несколько минут спустя – на самом деле я не знала, сколько времени прошло, – я попыталась шевельнуться и не смогла. Я все еще была парализована, хотя ничего пока у меня не болело. И это внушило мне страх. Пусть бы лучше болело, подумала я. Тогда бы я, по крайней мере, знала, что не сломала себе хребет. Наконец мне удалось опереться ладонью о промерзшую землю и попробовать приподняться. И сейчас же легкие свела мучительная судорога. Я застонала.
И словно бы в ответ из уст лежавшего рядом тоже вырвался стон. Я ощупала неподвижное тело. Ощутила на пальцах холодную влагу. Будь это кровь, подумала я, она была бы теплой. Вероятно. Почувствовав мою руку, лежавший вдруг подал признаки жизни. Медленно шевельнулся и опять болезненно застонал.
– Снайпер? – окликнула я.
В ответ кратко и энергично выругались по-итальянски.
Я не успела даже осознать, почему по-итальянски, как новые события привлекли мое внимание. Мышцы уже слушались меня, а тело, хоть и ныло от затылка до пяток, обрело возможность двигаться. Я выпрямилась уж как смогла, осторожно ощупала себя, проверяя, все ли кости целы и на месте. Серьезных повреждений вроде бы не обнаружила, если не считать, что я сильно сотряслась от падения и голова болела так, словно мозги свободно болтались в черепе и бились о стенки. Кроме того, я тоже вся вымокла, а потому начала дрожать. Сделав еще одно усилие, привалилась к стене и потянула на себя этого человека, помогла ему подняться, взглянула в лицо.
Он снова выругался.
Никакой это не Снайпер, сообразила я наконец. Сукин сын Снайпер прислал вместо себя Дзомо.
– Может, в полицию заявить? – сказала я.
Дзомо курил, и раскаленный уголек сигареты раз за разом освещал красным нижнюю часть его лица. Услышав мои слова, он скривил губы.
– В задницу твою полицию.
Мы сидели почти в полной тьме на ступенях закрытого входа в кафе на площади. Избитые и сбитые с толку. Я пыталась привести в порядок мысли, глядя на призрачные очертания деревьев вдали и на внушительную угрюмую громаду амфитеатра. В слабом свечении снега виднелись сложенные штабелем столики и стулья на пустой веранде, а время от времени фары проезжавшей мимо машины на миг выхватывали нас из темноты. У Дзомо оказалось длинное и узкое – что называется, лошадиное – лицо. Шерстяная шапочка на бритой голове, на плечах флотский бушлат. У ног стоял маленький рюкзак.
– Так что же это вышла за хрень такая? – спросил он.
– Искали Снайпера.
– А ты тут при чем?
– Ни при чем.
– Не свисти.
– Честное слово, ни при чем.
Он глубоко затянулся сигаретой, удостоив меня лишь скептическим молчанием.
– С ним хотят свести счеты, – сказала я. – Вот он и прячется.
– Да знаю. Отец того малого, который сыграл с крыши в Испании… Давно уже идет охота… Но сегодня они перестарались… – Он вытянул ноги, тотчас осекся и закряхтел от боли. – Если ты не с ними заодно, – сказал он через мгновение, – чего тут делаешь?
– Они знают, что я его разыскиваю. И, кажется, следят за мной еще с Мадрида.
– Ох, мать… Значит, взялись за дело серьезно.
– А что тебе сказал Снайпер обо мне?
– Да ничего особенного не сказал. Сказал, какая-то баба жаждет с ним связаться. Сходи, повстречайся с ней, узнай, что ей нужно. Ну, вот я и сходил.
Он переменил позу, стараясь устроиться поудобней, и опять застонал. Тем не менее ему все же досталось меньше, чем мне: он не падал с двухметровой высоты на заледенелую землю. Голова по-прежнему просто раскалывалась, да и вообще казалось, что меня на славу отделал копытами взбесившийся мул. То и дело я ощупывала ребра и сама не верила, что умудрилась ничего себе не сломать.
– Такого я не ждал, – сказал Дзомо. – Да, сдается мне, и Снайпер тоже. Надеюсь, по крайней мере, что это и для него сюрприз… Эти скоты меня чуть не убили.
– Не верю, что он знал. Не могу его в таком заподозрить.
– Наверняка не знал… На него непохоже – послать товарища в ловушку… Снайпер – парень с понятиями.
– И поэтому вы все за него горой?
Автомобильные фары на миг ослепили нас. Дзомо ковырял носком башмака снег.
– Что такое вы все в нем находите? – напирала я. – Откуда такие горячие симпатии? С чего? Почему все о нем молчат и помогают чем могут?
Он ответил не сразу:
– Я же говорю: он правильный парень, он никого никогда не продавал. Он – настоящий истребитель, притом с гениальными идеями… Он сто раз плевать хотел с высокого дерева на все правила и законы. Его ничем не купишь. И еще есть у него такое, чего ни у кого больше нет.
– Что, например?
– Он знает людей. Знает подходцы к ним. Знает, как затронуть за живое.
– А где он сейчас? – решилась я. – Еще в Вероне?
Последняя затяжка высветила улыбку на его лице. Потом огонек описал дугу в воздухе и погас где-то далеко в снегу.
– Очень важно его увидеть, – настойчиво проговорила я.
– Кому важно? Тебе?
– Ему. А после того, что случилось, – особенно.
– После того, что случилось, сомневаюсь, что он вообще захочет кого-нибудь видеть. Да и я тоже.
Он подобрал рюкзак и с трудом выпрямился.
– Ты куда?
– Дела у меня.
Я тоже поднялась, держась за стену.
– Можно я с тобой?
– Да еще чего! Нет, разумеется. У меня своя дорога, а ты иди своей.
Молча и не очень твердо стоя на ногах, мы смотрели друг на друга в темноте. Похожи на двух боксеров, мелькнуло у меня в голове.
– Скажи ему: я тут совершенно ни при чем. И еще скажи, что мне нужно с ним увидеться.
Он на миг призадумался.
– Сказать – скажу, мне это нетрудно. Но дело не в том, что тебе нужно, а в том, чтобы ему было нужно.
– Передай ему, пожалуйста…
Он устало вскинул руку:
– Послушай… Я не знаю, кто ты, что ты и откуда, и знать не хочу. Пришел сюда сегодня, потому что Снайпер попросил. Меня измордовали до полусмерти, чудом не убили… Так что мне теперь и ты, и он до лампочки… И с тобой я это дело прекращаю. Сделал, что надо было, и сматываюсь.
Вблизи проехал еще один автомобиль. Очень медленно. Слишком медленно. Я следила за ним недоверчиво, но потом догадалась, что водитель просто осторожничает на обледенелой дороге. Свет фар исчез за площадью.
– Еще одно.
– Ну?
– Что будет завтра? Что припас Снайпер на День святого Валентина?
Он, кажется, удивился:
– А ты что знаешь?
– То, что ходит в Интернете и передается эсэмэсками. Людей созывают на акцию… Знаю еще, что история со статуей Джульетты – это были всего лишь цветочки. И что в Верону со всей Италии съезжаются райтеры.
Я говорила, а Дзомо открыл рюкзак и рылся в нем.
– Завтра уже наступило, – сказал он.
И вытащил из рюкзака два баллончика с краской. Встряхнул их, как полагается, и я услышала тихое звяканье шариков внутри. Потом повернулся к металлической рифленой шторе на витрине кафе и черным вывел на ней огромное сердце. Полюбовался на него, встряхнул второй аэрозоль, заполнил контур красной краской и сказал со смехом:
– День всех влюбленных.
Сунул баллончики в рюкзак, закинул его за спину и исчез во мраке.
По дороге в отель я наблюдала удивительное зрелище: от арены до Корсо Борсари улицу за улицей старой Вероны заполняли крадущиеся тени, которые выводили сердечки на каждом фасаде, на каждой стене, на каждом памятнике, что попадался им под руку. Слышала легкий топот, шепот в темноте, позвякиванье и свист, с каким краска выходит из баллончика, вдыхала ее свежий запах и видела, как кровью на снегу, забрызгивая стены, горят тысячи красных пятен. Кое-где на перекрестках пульсировали мигалки полицейских машин и рвался морозный воздух от воя сирен. Весь центр города оказался, что называется, в зоне боевых действий, наводнен отрядами стремительных безликих существ, за которыми тянулся неизгладимый след в виде красных сердечек всех размеров: они пестрели на Виа Маццини, на церкви Ла Скала, Сан-Томио, на улице, где стоял дом Джульетты, на пьедестале памятника Данте, на фасаде палаццо Маффеи, на колонне, увенчанной венецианским львом. Эта планомерная бомбежка не щадила ничего. И наконец, на площади Эрбе – заполненной в это самое время карабинерами в касках и с дубинками (специальные силы по борьбе с беспорядками) и кучками задержанных райтеров, поставленных лицом к стене – их рюкзаки с баллончиками валялись у ног, – я поняла, в чем дело: непостижимым образом кто-то (потом узнала, что это был Снайпер собственной персоной) сумел подняться на крышу ратуши, где высилась башня Ламберти, и у ее подножия, заметного издали, а теперь еще и подсвеченного на манер какой-то ультрасовременной инсталляции беспрестанным пульсированием полицейских мигалок, нарисовать огромное, вызывающе алое сердце с иллюзией трехмерного изображения, а ниже приписать: Vomito sul vostro sporco cuore, что значило: «Блюю на ваше грязное сердце».