«Странное чувство, — писала она впоследствии в своих воспоминаниях. — Уходя с Галерной, я оставила часть души там. Это не полудетская влюбленность. На сердце скорее материнская встревоженность и забота. А наряду с этим сердцу легко и радостно. Хорошо, когда в мире есть такая большая тоска, большая жизнь, большое внимание, большая, обнаженная, зрячая душа…»
Об этом неожиданном приходе юной незнакомки Блок написал стихи:
В 18 лет, в 1910 году, Елизавета Пиленко выходит замуж за своего двоюродного брата Дмитрия Кузьмина-Караваева, юриста по образованию, который был близок к литературной среде и ввел туда свою молодую супругу. Когда они поженились, то все близкие и знакомые недоумевали: очень они отличались друг от друга и, как говорили, были не парой. Это и сказалось чуть позднее, когда в Кишиневе Кузьмина-Караваева встретила другого человека и полюбила его. Она обратилась к мужу с просьбой дать ей развод, но развода не получила. Когда родилась дочь (Гаяна, что означало: земная), Кузьмин-Караваев дал ей свою фамилию и признал своей дочерью. Но даже это не спасло их брак.
Еще будучи замужней, в 1910 году, Кузьмина-Караваева во второй раз встретилась с Блоком, после чего между ними завязалась переписка. Она писала Блоку: «Когда я была у вас еще девчонкой, я поняла, что это навсегда… а потом жизнь пошла, как спираль… кончался круг, и снова как-то странно возвращалась к вам… С мужем я разошлась, и было еще много тяжести кроме того… и снова человека полюбила… И были вы… Забыть вас я не могу, потому что слишком хорошо чувствую, что я только точка приложения силы, для вас вошедшей в круг жизни. А я сама — ни при чем тут».
Блок ответил ей 1 декабря 1913 года: «Елизавета Юрьевна, я хотел бы написать вам не только то, что я получил ваше письмо. Я верю ему, благодарю и целую ваши руки. Других слов у меня не может быть, не будет долго…»
Кузьмина-Караваева не унимается: «Милый Александр Александрович. Вся моя нежность к вам… Все силы, которые есть в моем духе: воля, чувство, разум, все желания, все мысли — все преображено воедино, и все к вам направлено…»
Последнее письмо к Блоку она направила 4 мая 1917 года:
«…Мне грустно, что я вас не видела сейчас: ведь опять уеду и не знаю, когда вернусь».
Она уехала на юг и уже не вернулась в Россию никогда. О кончине Блока Кузьмина-Караваева узнала в Югославии, где бедствовала с матерью, тремя детьми и вторым мужем. Горе по утрате Блока было беспредельным… Стихи Блока она помнила всегда и часто читала их другим.
Однако вернемся во времени назад. В Петербурге Кузьмина-Караваева бывала на «Башне» Вячеслава Иванова, входила в «Цех поэтов». Посещала кабаре «Бродячая собака» и… заседания религиозно-философского общества (для того времени такой разброс интересов не вызывал удивления). Она дружила с Анной Ахматовой, которая ценила ее как человека «необычайных душевных достоинств», близко знала Гумилева, Волошина, Городецкого.
В 1912 году вышел первый сборник Кузьминой-Караваевой «Скифские черепки», который был замечен, и Кузьмину-Караваеву поставили в один ряд с Цветаевой, хотя Нарбуту книга не показалась: «Стихи-думы… тяжеловаты, сумрачно и однообразно тягучи».
Или вот строки из стихотворения «Послание»:
В первом сборнике Кузьминой-Караваевой особенно поражало необычное сочетание языческого начала с христианством. В 1915 году вышла лирико-философская повесть «Юрали», стилизованная под Евангелие. В уста героя — пророка, певца и сказочника — Кузьмина-Караваева вложила свое кредо: «Отныне я буду нести и грех и покаяние, потому что сильны плечи мои и не согнутся под мукой этой».
В 1916 году вышел второй сборник стихов «Руфь».
Удивительно, как чувствовала молодая женщина грядущую беду. Беда стояла у порога России, и в ее судьбе не могла не участвовать Кузьмина-Караваева. Она вступает в партию эсеров, становится головой Анапы. Как художник и график изготавливает фальшивые документы для эсеров-боевиков, по одному из таких пропусков Фанни Каплан и проникла на завод Михельсона. Попадает в лапы к белым за сотрудничество с большевиками, ее должны были судить и расстрелять, однако за нее вступился казачий деятель Скобцов-Кондратьев и спас ее. Кузьмина-Караваева стала его женой, и они вместе в 1919 году покинули Россию.
С 1923 года обосновались в Париже. Кузьмина-Караваева сразу активно включилась в общественно-литературную жизнь эмиграции. Много писала и много издала: автобиографическую повесть «Равнина русская» и «Клим Семенович Барынькин» о гражданской войне, в 1927 году вышла «Жатва духа. Жития святых», монографии о Хомякове, Достоевском и Владимире Соловьеве.
Татьяна Манухина вспоминала Кузьмину-Караваеву до ее монашеского пострига: «Внешне Е.Ю. напоминала нашу курсистку-революционерку того старомодного стиля, отличительной чертой которого было подчеркнутое пренебрежение к своему костюму, прическе и бытовым стеснительным условиям: виды видавшее темное платье, самодельная шапочка-тюбетейка, кое-как приглаженные волосы, пенсне на черном шнурочке, неизменная папироса… Е.Ю. казалась такой русской, такой, до улыбки, русской! Можно было только удивляться, как она сумела сохранить в Париже, в центре моды и всякой внешней эстетической вычурности, всем нам знакомый облик русской эмансипированной женщины. И лицо у нее было тоже совсем русское, круглое, румяное, с необыкновенно живыми, „смеющимися“ глазами под темными круглыми бровями, с широкой улыбкой, но улыбкой не наивно-добродушной, а с той русской хитринкой, с той умной насмешливостью, которая отлично знает относительную ценность слов, людей и вещей».
В 1932 году, после церковного развода со Скобцовым, Кузьмина-Караваева стала монахиней, приняв при постриге имя Марии — в честь Св. Марии Египетской. С тех пор она выступала в печати под именем «монахиня Мария», «мать Мария». Но ее монашество, как все, что она делала, было весьма своеобразным: сочетание иночества с материнством. Она утверждала, что путь к Богу лежит только через любовь к человеку, и на Страшном суде только и спросят: «Накормила ли я голодного, одела ли голодного, посетила ли больного и заключенного в тюрьме?»
Кузьмина-Караваева с головой ушла в благотворительную деятельность, стремясь помочь всем слабым и страждущим. «Для социальной христианской работы всюду и везде беспредельные возможности, — говорила она. — Нужда во всем вопиющая: в просвещении, в нравственной поддержке, в юридической защите, в материальной помощи. В какие трущобы приходилось мне попадать! С какими горестями встречаться!..»
Она пыталась быть матерью всех, кто нуждается в материнской помощи, охране, защите. Она открыла сеть общежитий, столовых, больниц. Одно из первых общежитий — дом на авеню де Сакс. Самый большой приют для бедных помещался на рю Лурмель, 77, здесь жили все — молодежь, дряхлые старушки и даже семейные с детьми. Мать Мария не только управляла этим беспокойным хозяйством, но и сама закупала продукты, готовила еду, мыла помещения, красила стены, топила печи. Общий стиль ее обители был не монашеский, а скорее вольной артели.
Удивительно то, что Кузьмина-Караваева продолжала писать стихи и религиозно-философские статьи, ее духовным отцом был Сергей Булгаков. В 1937 году вышел ее сборник «Стихи».
Внешне Кузьмина-Караваева оставалась деятельной оптимисткой, а в душе… Обращаясь к Создателю, она говорила:
Иногда в ней прорывалось и беспредельное отчаянье:
Судьба наносила Кузьминой-Караваевой безжалостные удары: умерла от менингита младшая дочь Настя, уехала в Москву и там скончалась от тифа старшая дочь Гаяна. Потеряла она сына Юрия, но, правда, он погиб чуть позже самой поэтессы.
Когда началась Вторая мировая война, организованное матерью Марией братство «Православное дело» помогало многим: швейная мастерская давала работу, а сотням евреев предоставило убежище. По рукам ходило стихотворение Кузьминой-Караваевой «Звезда Давида». А она сама рыскала по городу, доставая продукты, деньги, вещи, приготовляла посылки для уже сидевших в лагерях, доставала документы для тех, кто еще находился на свободе, и отправляла их в провинцию. Во время массового еврейского погрома в 1942 году, когда тысячи евреев, включая детей, были загнаны на велодром д’Ивер, Кузьмина-Караваева проникла туда и спасла нескольких детей. Но себя она не спасла. Ее отправили в концлагерь Равенсбрюк за укрывательство евреев.
В лагере мать Мария нашла в себе силы поддерживать других, ободрять отчаявшихся. Злу она противопоставила любовь. И с любовью к людям и к Богу погибла в 53 года.
В Париже существует «Общество друзей матери Марии», оно издало в 1949 году ее второй посмертный сборник «Стихи». А первый — «Стихотворения, поэмы, мистерии. Воспоминания об аресте и лагере Равенсбрюк» был издан в 1947 году. На родине матери Марии мы впервые узнали о ней со страниц журнала «Даугава» в 1987 году. У нас в пророках ходил железный Феликс Дзержинский, а отнюдь не какая-то там мать Мария.
КУПРИН Александр Иванович 26. VIII(7.IX).1870, г. Наровчат Пензенской губернии — 25.VIII.1938, Ленинград
26 сентября 1907 года Лев Николаевич Толстой читал вслух своим родным и гостям рассказы Куприна «Ночная смена» и «Allez!». По окончании чтения Толстой сказал: «Как это верно! Ничего лишнего. Из молодых писателей нет ни одного близко подходящего Куприну».
К толстовской оценке Александр Куприн шел долгим и извилистым путем. Родом он был из небогатой дворянской семьи. В раннем возрасте начал сочинять стихи. Но в дальнейшем пошел не по литературной, а по военной части. Учился в Московском кадетском корпусе и Александровском военном училище. Стал «военной косточкой», что сразу угадывалось в зрелом Куприне. Он был широкоплеч, коренаст, среднего роста с неизгладимыми чертами военной выправки и, как его герой Ромашов из «Поединка»: «всегда подтянут, прям, ловок и точен в движениях».
Пришлось Куприну послужить в военном полку в Подольской губернии, и, после неудачной попытки поступить в Академию Генерального штаба, он вышел летом 1894 года в отставку в чине поручика. А дальше начались поиски своего места в жизни. Осенью 1894 года Куприн приехал в Киев и начал регулярно выступать в печати (стихи и рассказы он писал еще в военном училище). Несколько лет Куприн скитался, меняя города и профессии, был грузчиком, землемером, псаломщиком, корректором, суфлером в театре и даже сделал попытку стать зубным врачом. То есть повидал и понюхал жизнь.
В 1897 году вышел первый сборник рассказов Куприна «Миниатюры». Но более привлекли к себе внимание читающей публики его очерки «Киевские типы». Из ранних произведений писателя выделялся рассказ «Дознание», где впервые появился любимый герой Куприна — молодой человек, мягкий, интеллигентный, рефлектирующий, совестливый, горячо сочувствующий «меньшому брату» (солдату, мужику, рабочему) и в то же время — безвольный, трагически подчиняющийся давящей силе среды и обстоятельств.
После остро социальной повести «Молох» (1896) Куприн обратился к теме прекрасной, дикой и величественной природы — повесть «Олеся» (1898). Надо отметить, что Куприн всегда любил природу, простор лесов, буйство трав. В 1925 году из Парижа он писал своей первой жене Куприной-Иорданской: «Если бы мне дали пост заведующего лесами Советской республики, я бы мог оказаться на месте…»
В конце ноября 1901 года Куприн приезжает в Петербург, и начинается наиболее яркий и плодотворный период его творческой жизни. Он пишет свои лучшие рассказы «В цирке», «На покое», «Мирное житие», «Белый пудель» и другие. В мае 1905 года появляется повесть Куприна «Поединок». Шла русско-японская война, поражения следовали одно за другим, и «Поединок» весьма громко прозвучал в обществе. Демократически настроенная критика встретила повесть восторженно, а консервативно настроенная — определила «Поединок» как клевету на русскую армию.
Далее выходят в свет такие знаменитые вещи Куприна, как «Гамбринус» (1907), «Суламифь» (1908), «Гранатовый браслет» (1911). Как написал Дон-Аминадо, «пользовался немалым успехом нарочито сентиментальный, чуть-чуть слащавый „Гранатовый браслет“ Куприна».
В феврале 1909 года увидела свет первая часть повести «Яма», где уже не было ни грамма сентиментальности и слащавости, — зато явный перегруз натурализма. Создавая свою «Яму», Куприн поставил перед собой высокую цель — помочь обществу очиститься от язвы проституции, считая ее «еще более страшным явлением, чем война, мор и т. д.» Но при этом Куприн вынужден был признать, что «к сожалению, мое перо слабо, и я только пытался правильно осветить жизнь проституток и показать людям, что нельзя к ним относиться так, как относились до сих пор». Купринская «Яма», как и «Поединок», была оценена неоднозначно.
В 1912–1915 годах в издательстве Маркса вышло полное собрание сочинений Куприна в 9 томах, а затем в другом издательстве — в 11-ти томах. К Куприну пришли и слава, и деньги, и у него закружилась голова. Репортеры «желтой прессы» обожали Куприна за его кутежи и скандалы. По двум столицам гуляла шутка: «Если истина в вине, то сколько истин в Куприне?» Гулял и пил Куприн, как говорится, без просыпа. Утро начинал с шампанского, а завтракал с водкой. Обожал гнать лихачей и устраивать пиры в ресторанах — в «Норде», «Капернауме», а особенно в «Вене» на углу Гоголя и Гороховой.
так кто-то из остряков написал о писателе. А он тем временем гулял напропалую с цыганским табором и устраивал в пьяном виде дебоши, однажды даже бросил пехотного генерала в бассейн (это случилось в ресторане «Норд»).
Первая жена Куприна — Мария Давыдова, впоследствии Иорданская, пыталась остановить и образумить писателя, но не смогла. Это удалось второй жене — Елизавете Гейнрих, незаконной дочери писателя Мамина-Сибиряка. Она стала пестуньей и целительницей Куприна. Как вспоминает одна мемуаристка: «Совсем не пить он уже не мог, но от сплошного, дикого пьянства она его отвела».
Приведем воспоминания и хорошо знавшей Куприна другой мемуаристки Ариадны Тырковой-Вильямс: «Привязать на веревочку общительного и независимого Куприна было нелегко. Ему надо было всех и все повидать, всюду побывать. Он был полон любопытства к вещам, к происшествиям, к людям, к зверям. Цирк любил больше, чем театр… Несмотря на свои разгулы, Куприн был джентльмен и людей зря не задирал. Если кто-нибудь ему был не по душе, он старался с ним не разговаривать, становился вежлив до дерзости».
Все это, конечно, детали, особенности личности Куприна, главное другое — его писательский талант. Современный критик Борис Евсеев отмечает: «Куприн неподражаем. Даже велик. Велик — как чистый беллетрист-изобразитель, а вовсе не как пророк-мыслитель. Он — Репин прозы. Его славянско-тюркский „хищный“ глазомер — не слабей бунинского. А вот слог — доходчивей, теплей, потаенней, стремительней. В этой тайностремительной доступности — секрет особой любви русского читателя к Куприну» («Книжное обозрение», № 26, 1999).
Но вернемся к биографии Куприна. В 1918–1919 годах он работал в созданном Максимом Горьким издательстве «Всемирная литература». Жил в собственном особняке в Гатчине, а потом в Гатчину пришли белые войска, и Куприн стал редактировать газету, издаваемую штабом армии генерала Юденича. Будучи возмущен жестокостью большевистского режима и участием его в разрушении традиционного уклада русской жизни, Куприн в октябре 1919 года уехал сначала в Финляндию, потом в Париж и 17 лет пробыл в эмиграции.