– Цитрамон поди жрал? «Доширак» нежнее аромат дает.
– Леня, ты чего вечно такой воинственный? – спросил я Ромашкина, помешивая ложкой горячую кашу.
– У меня, наверное, «вьетнамский синдром», мне столько всего пришлось пережить, – ответил печальный Ромашкин и даже шмыгнул носом.
– Ой, Леня! До фига же ты перенес – особенно на Ханкале в разведуправе! Целыми днями дрых в палатке направленцев да на рынке разгрузкии камуфляжи примерял, – возмутились в один голос капитаны.
– Не надо на него напраслину наводить, он еще на вылет с ВПШГ на озеро Голубое летал и в Каспийск, – заступился за майора Пиотровский.
– И под капельницей лежал в отряде на второй день после замены, и фонарик «маглайтовский» в сортире утопил, – не сдавались Артемьевы.
– Между прочим, у меня этот синдром с детства, – возмутился Ромашкин, – я в школе во втором классе уже воевал!
– А мы в космос летали и капитана Гранта спасали во втором классе, – парировали капитаны.
– Я серьезно воевал, – тихо произнес Леня, – с американцами…
– Пока делать нечего, почеши нам уши, – подначил я майора.
– Ну, ладно.
Из рассказа майора Ромашкина —непризнанного ветерана Третьей мировой…Было это 10 ноября тысяча девятьсот восемьдесят второго года, поздней осенью. Родители тогда рано на работу уходили, а я взял да и проспал в школу. Смотрю – опаздываю, приду только ко второму уроку. Ну, что делать, чувствую – влетит мне. Поэтому, когда в школу шел с пацанами из второй смены, заигрался в войнушку и совсем припозднился.
Иду в школу, а на душе тревога такая и предчувствие чего-то нехорошего. И на улице как-то вдруг пустынно стало, даже машин почти не видно. Захожу, значит, я в фойе, а в школе тихо так. Обычно кто-нибудь из прогульщиков шарахается или дежурные из старших классов, пионерские патрули или уборщицы. А тут – тишина. И слышу, как где-то далеко-далеко печальная музыка играет. Мне вообще страшно стало. Думаю, наверное, что-то случилось. В класс свой заглядываю. А там… А там, короче, никого, а у нас контрольная должна быть по «матике». Вообще страх на меня напал, капец. Я в другой класс побежал – и там никого. Еще пару классов проверил. Пусто!
Непонятно – куда весь народ подевался? Бегу к учительской; может, там хоть кто-нибудь есть. Слышу – кто-то разговаривает. Я ухо «пригрел» возле двери, толком не разобрать, но слышу, кто-то всхлипывает, и голоса женские и мужские вроде:
– Ой, что же теперь буде-е-ет!.. Наверное, империалисты теперь радуются…
Я понял – это наша школьная «комсомольская вожачиха» рыдает. А ее кто-то успокаивает, по голосу – похоже, физрук (он всех училок женского пола помоложе любил успокаивать):
– Не получится ничего у подлых империалистов бу… бу… бу…
Потом что-то вроде про войну и:
– Ой, Николай Захарович, не надо, вдруг кто войдет. – Затем что-то типа: – Коля! Ой, какой большой…
А у меня в голове слово «война» засело напрочь. А физрук, наверное, «комсомолке» пистолет показывает. Слухи ходили, что все молодые училки болтают, будто у физрука есть большая пушка. Я стучусь так вежливо, а за дверью суета началась, потом замок защелкал, покрасневший физрук такой красный высовывается, видит меня и орет:
– Что ты здесь делаешь?! Тут в стране такое случилось, а ты здесь под дверьми торчишь! А еще октябренок!
– Николай Захарович, а правда война началась? – лепечу я, а самого прямо трясет от страха.
– Да еще какая! – орет он и захлопывает дверь.
Вот тут меня совсем затрясло. Началось! Подлые капиталисты развязали все-таки войну. Все уже, наверное, на фронт записываются, а я еще тут… Хотя какой фронт, все в бомбоубежище убежали и противогазы получают, а я здесь ошиваюсь… Бегу по школе, всего колотит, музыка эта страшная играет, и голос диктора: «Сегодня бу… бу… бу…»
Но я парень-то неробкого десятка. В себя быстро пришел, достал из портфеля свой пистолет с пистонами, добежал до подвала, смотрю – двери закрыты. Наверное, уже ждут прилета американских ракет. А так погибать не хочется в восемь лет – аж жуть. Я постучался – не открывают. Залег тогда на лестнице, забаррикадировался портфелем и жду ядерной войны. Вдруг слышу – идет кто-то. Неужели американские шпионы по школе ползают? Надо стрелять гада – чем я хуже Павлика Морозова? Стану октябренком-героем. Прицелился я из своего револьвера, зарядил пистон. Выскочил из-за укрытия и – бббаахх из пистоля прямо в него. Пистон – как грохнет! «Шпион» – хлобысь в обморок. Смотрю, а это наша техничка баба Люба. Вот продажная бабка! Значит, и она на империалистов работает, я давно ее подозревал. Одного шпиона из строя я вывел. Слышу, еще кто-то идет, заряжаю новый пистон, а там преподаватель по НВП Василий Иваныч ходит, по углам высматривает, наверное, бомбу хочет заложить.
Я выскакиваю и ору:
– Руки вверх, американец!
Он смотрит на меня, а потом как грохнется рядом с техничкой. Он старенький уже был, воевал еще с фашистами. Короче, я уже двоих пособников «мирового капитала» привалил.
А потом меня физрук вытащил из-за баррикады, пистолет отобрал, подзатыльник дал и повел с собой в спортзал. Думаю, скрутили меня все-таки сволочи, на расстрел ведут. Вот так и погибают настоящие октябрята. Иду, плачу, сквозь зубы песню «Орленок» мычу, тоска гложет. А тут меня физрук в спортзал втаскивает. А там… Там вся школа сидит, на стене портрет Леонида Ильича Брежнева с черной ленточкой, и директор речь читает. Короче, не война была, а генеральный секретарь помер. А я, не разобравшись в ситуации, двух «шпионов» уложил. Хорошо, что техничка и учитель по НВП не рассмотрели меня, когда в обморок падали. Их потом «Скорая» увезла – многим в тот день плохо было. А мои одноклассники вели себя совсем не по-октябрятски – радовались, что всех домой с уроков отпустили. Я, в отличие от них, шел домой печальный, пел песню про «Орленка», и была на моей душе первая боевая травма.
Леня продолжал после своего рассказа сидеть-печалиться, Артемьевы настраивали радиостанцию и вполголоса глумились над майором. Пиотровский допытывался у доктора – зачем ему презервативы? Я, разлегшись на коврике, немного задремал. Приплелся лейтенант, отдал мне телефон, слопал банку тушенки с галетами, достал из рюкзака остатки туалетной бумаги и, печально вздохнув, отправился куда-то вниз по склону.
– Угля ему, что ли, активированного дать? – сам себя спросил Аллилуев.
Я снова начал засыпать. «Далеко, далеко-о-о-о ускакала в поле молодая лоша-а-адь!» – запел телефон.
– Лейтена-а-ант, сволочь, ты что за херню поставил?! – заорали все в один голос.
– Кхе-кхе, я, так сказать, поставил песню, целесообразную обстановке, – прокряхтел откуда-то снизу из кустов финансист.
Звонил «свой среди чужих» майор Черепанов. Наш ночной «финт ушами» наделал много переполоха среди руководства учений. Ставки на нас немного подросли, и замкомбриг даже клятвенно пообещал станцевать стриптиз и сбрить усы, если мы на этих «скачках» уделаем «спортсменов». Но суть была не в этом. На встречу с нашим «связником» выехал один из офицеров оперативно-планового отделения, который попался спящим на оперативном дежурстве по реально действующим группам. Что он везет нам в конверте, Вове так и не удалось узнать. Однако он узрел, что, после того как специальный «шпионский» «ЗИЛ-131», кое-как заведшийся и выехавший на сорок минут позже назначенного времени, по причине отсутствия «писарихи» техчасти, не оформившей вовремя путевку, убыл, к замкомбригу прибыли какие-то странные «пехотные» личности на «ГАЗ-66», о чем-то тайно посовещались и поехали в сторону Вахапетовки.
– А в кузове сидела толпа офицеров с пехотного полчка в званиях от летех до капитанов, все такие «про войну», с автоматами, в маскхалатах, с вещмешками, – закончил Вова.
– Ясно, спасибо за информацию, Рихард, слоны идут на север, – поблагодарил я его.
– Слоны идут на хер, а ваш Штирлиц живет в бригаде уже который день… Когда только эта тягомотина закончится, я уже устал на два фронта работать, – заныл Черепанов.
– Не забывайте, Рихард, у нас ваш телефон, а в нем телефоны ваших «телок». А данная информация о вашей работе на «два фронта» будет очень интересна вашей супруге!
– Не шантажируй меня, а то я вам такой «инфы» накидаю, упаритесь ПКП (подвижный командный пункт) искать. И вообще, я только что с ЦБУ – оператор отметил положение «спортсменов» на карте: они в паре километров от вас; может, минут через сорок выйдут к окраине Ваххабитовки-Вахапетовки. Так что спасайте свои булки и – до связи! – испугался Черепанов.
Так, с нашим замкомбригом все ясно, яснее некуда, он в преступном сговоре с противоборствующей нам «группировкой». Если нас просто искать, прочесывая местность по приблизительным направлениям, толку от этого никакого. Ночная стычка показала, что нас просто так не взять – есть еще порох в пороховницах и ягоды в ягодицах. А тут вполне обозначенное место, где нас можно взять на «вилы». Мотострелковый командир для этого дела набрал офицеров помоложе, так сказать, с «задором». Наверняка пехотным офицерам надоело в преддверии учений ежедневно и еженощно проводить строевые смотры, устранять недостатки, белить бордюры, сооружать надолбы и трассировать выдолбы. Реальная возможность «повоевать» – да еще со спецназом! Будь я молодым летехой из мотострелкового полка, я бы с удовольствием напялил маскхалат и побегал за диверсантами. Командир «спортивной группы» наверняка горит желанием отомстить нам за ночной «прокол», да и подзуживают его наверняка сверху. Плюс – СОБР где-то неподалеку. Положение – не позавидуешь. Осталось только Пачишину попасться в лапы «загонщикам» – и вообще красота.
Положение продолжало ухудшаться с каждой минутой. Появился лейтенант с квадратными глазами.
– Командир, там это… сижу это я, в бинокль наблюдаю, природой любуюсь…
Смотрю: по дороге внизу колонна танков идет, маленьких таких, ну, такие, с тонкой пушкой.
– БМП, что ли?
– Ну да, они самые, а я за ними наблюдаю, вижу – остановились; одну БМП с дороги согнали куда-то вниз и там солдаты забегали, потом метров через пятьсот снова остановились и еще одну поставили. Скоро мимо нас проезжать будут.
Точно, обкладывают со всех сторон. Скорее всего, это виденная нами вчера мотострелковая рота. Командир, по всей видимости, получил задачу выставить засады вокруг деревни и не дать нам прорваться. Одного он не знал: на встречу с «агентом» вся группа не ходит, эту миссию должен выполнять специально обученный и подготовленный к взаимодействию человек. В нашем случае – это был техник Пачишин, подготовленный к встрече с бизнесменами-армянами. Группа начала быстренько собираться. На месте остались только связисты, сеанс связи, по не зависящим от нас причинам, откладывался. Мы нацепили на себя рюкзаки и снаряжение.
Группу я рассредоточил в радиусе десяти-пятнадцати метров от дневки и приказал «смотреть и не отсвечивать», а сам с лейтенантом спустился ниже. Действительно, уже неподалеку рычали и тарахтели бронемашины. В бинокль прекрасно видно – идет колонна из пяти БМП. Так, вчера их было десять, как положено по штату в мотострелковой роте на БМП. Значит, пару постов они выставили. Ну, и – берем минус на обычное разгильдяйство и «убитость» техники – наверняка пара машин где-нибудь на СППМ (сборный пункт поврежденных машин).
Колонна на приличной скорости прошла по дороге рядом с нашей сопкой. Я начал накручивать ручки поискового приемника. Ага, поймал частоту. Переговоры мотострелков. Одна из машин в центре колонны пыхнула и остановилась. Две машины, шедшие впереди, ушли вперед, две, шедшие сзади, остановились. Вроде бы рано еще выставлять засаду. Что там говорят?
– Арбалет-100, Арбалет-100! Я – Арбалет-113! У меня заглохла машина! Арбалет-100, у меня…
– Да какого хрена, сто тринадцатый, у тебя опять случилось?! – раздался в наушнике чей то бас. – Рябушкин! Пиджачила! Я тя урою!..
– Арбалет-100, она не заводится…
– Воздухом заводи! Скорость надо вовремя переключать! Обороты опять не выставил, придурок! Понял меня – воздухом! Аккумуляторы на сто тринадцатой вообще никакие.
– Арбалет-100, не заводится…
– Летеха! Ты меня в гроб раньше времени вгонишь! Спешивай пехоту, щас тебя в жопу стукнут! Если не заведешься, сам с «механом» остаешься. Место здесь тоже неплохое, сто двадцать третий – на связь…
– Сто двадцать трэтий на связы, – ответили с кавказским акцентом.
– Анварка! Попробуй стукнуть в жопу сто тринадцатого. Если не заведется, бери на жесткую – стаскивай ее в кювет! Пехоту Рябушкина к себе сади – и догоняй вместе со сто тридцать третьей, мы ждем.
– Йэсть, – ответил сто двадцать третий.
– Быстрее, быстрее!
Ага, ясно – одна из машин заглохла, сейчас ее попытаются завести «с толкача». Если не получится, оставят здесь и поедут дальше выставлять взводы для засады. А потом подцепят «бэху» другой броней, выставленной раньше, и уволокут. Действительно, при наблюдении в бинокль было видно, как из десанта начали вываливаться мотострелки, облаченные в зимние бушлаты, валенки, каски, с вещмешками за спиной и автоматами. По ребристому листу бегала нескладная фигура – наверняка того самого лейтенанта-«пиджака» Рябушкина, облаченного так же, как и его бойцы. Машина, следовавшая за заглохшей, подскочила и, уткнувшись носом в корму, протолкала БМП вперед. Толкач остановился, из люка выпрыгнул маленький солдатик, заскочил в соседнюю машину, выволок наружу механика-водителя и начал того дубасить по шлемофону, не обращая внимания на лейтенанта. Офицер попрыгал рядом, успокаивая разбушевавшегося (по всей видимости, тот самый Анварка). «Сто тринадцатую» быстро зацепили жесткой сцепкой и отволокли в кювет. Бойцы, суетившиеся рядом, попытались залезть в десант работающих «сто двадцать третьей» и «сто тридцать третьей», но их, видно, внутрь не пустили, и они, неуклюже карабкаясь, полезли на броню и расселись «по-походному». Несколько минут – и две оставшиеся БМП умчались, поднимая за кормой веера снежных брызг. Видимо, командир мотострелковой роты все же не промах: вон как быстро принял решение, да и люди у него натасканные. Анварка хоть и настучал по шлемофону – наверняка водитель «сто тринадцатой» младше по призыву, – зато оттащил поломанную машину, очень быстро и умело загнал ее в кювет, умудрившись развернуть так, чтобы ее не видно было с поля перед Вахапетовкой.
Вот еще одна проблема. Пачишин будет возвращаться именно этим путем. Если его не заметят с других мест, то тут он будет как на ладони и мимо БМП не пройдет по-любому.
Слава богу, «пехоту» ротный забрал с собой, поэтому в случае чего нейтрализовать лейтенанта и его бестолкового механика-водителя будет нетрудно. Надо быстренько собрать всех, распределить народ в подгруппы захвата и обеспечения. Пока я думал, высматривая в бинокль то удаляющиеся машины, то снежное поле, лейтенант толкнул меня в бок и прошептал:
– Сюда идет, вверх полез.
Лейтенант Рябушкин, повозившись возле открытого ребристора, явно заскучал и полез вверх осматривать окрестности. Того и гляди, наткнется на наших связистов. Мы отползли чуть повыше и кинулись на полянку. Артемьевы вели интенсивный радиообмен с Центром.
– Командир, еще пять минут, сеанс надо закончить, мы цифровые группы передаем, уже за следующий выход на связь Васю приболтали, тяни время, – пробормотал один из братьев, оторвавшись от кнопок станции и своего блокнота.
– Мля, пацаны, сейчас этот «дятел» сюда дойдет, спалит нас по-любому!
– Командор, не ссы! Чего нам какой-то мабутей – мы СОБР разделали! Валим его, и все, – вынырнул из-за кустиков Леня.
– Так, короче, где все?
Все оказались поблизости и на связи. Порядок действий определили очень быстро, ибо «пиджак» Рябушкин был уже поблизости и во все горло распевал песню «Я знаю точно, невозможное возможно-о-о»…
Поднявшись на полянку, лейтенант обалдел. Под сосной на ковриках возлежали два военных возле развернутой радиостанции и что-то колдовали, не снимая наушников и не отрываясь от каких-то блокнотов.
– А вы кто? – растерялся Рябушкин.
– Догадайся с трех раз, – сказал один из военных, сняв наушники, довольно потянулся и, закинув ногу за ногу, закурил.
«Близнецы!» – отстраненно подумал Рябушкин.
Второй военный, точная копия первого, тоже сбросил наушники и сказал:
– Все, б… сеанс отработали! Дай закурить, чумаход…
– Я не чумаход, – обиделся Рябушкин.
– Да это не тебе. Успокойся, маленький, – рассмеялся незнакомец и вырвал у своей точной копии сигарету из пальцев.
– А-а-а! – взвыл лейтенант. – Вы радисты-диверсанты из спецназа, вы на учениях тут!
– Есть такая буква в этом слове, – сказали в один голос неизвестные.
– Тогда я вас, я вас щас возьму, эээ…
– О, да! Возьми нас, возьми нас поскорей, грозный варвар-пехотинец, – забился в экстазе на коврике один из близнецов.
– Только будь с нами ласков и нежен, – добавил, корчась от смеха, второй.
– И меня тоже возьми, ненасытный! – выскочил из-за ствола сосны Леня Ромашкин.
– Ты с нами потом будешь встречаться? – спросил подкравшийся сзади Аллилуев.
– Так вот для чего доктору «презики» нужны были, – нарисовался Пиотровский.
– А это не ты с Милкой Феофановой из пединститута в прошлом году мутил? – задал вопрос лейтенант-финансист, возникший, как ниндзя, из ниоткуда и уперший ствол «ПКМа» в живот резко побледневшему летехе.
– Здравствуйте, лейтенант Рябушкин, – закончил я комедию. – Вы захвачены в плен группой специального назначения и по условиям учений обязаны отвечать на все наши вопросы.
Летеха открыл рот, вздохнул и запричитал:
– Теперь меня ротный совсем сгноит. «Бэха» встала, меня в плен захватили, сейчас пытать будете… Мне рассказывали, что вы можете. Я ведь не знаю ни хрена-а… А вы даже мою фамилию знаете и Милку Феофанову!..
Пришлось лейтенанта успокоить и даже угостить аскорбинкой. Аллилуев сказал, что Рябушкин пока может ничего не бояться, так как презервативы ему еще не принесли.
Летеха оживился, однако с опаской посматривал на нашего финансиста, злобно поигрывающего пулеметом и встающего в разные воинственные позы. Чтобы успокоить пленного, пришлось отправить Ромашкина и нашего «начфиненка» захватить еще «языка» в лице механика-водителя. Личный состав головного дозора обрадовался, чуть посовещался и скрылся из глаз.
Допросы и расспросы лейтенанта ни к чему не привели. Он и вправду ничего, кроме того, что его рота должна участвовать в ловле «диверсантов», не знал. Тут как раз и привели механика. Бедолага, пуча глаза, пытался выплюнуть изо рта промасленную рукавицу. Рябушкин, увидев своего подчиненного, снова покраснел и скуксился. Бойца пришлось тоже успокаивать и угощать аскорбинками. Механик слопал полпачки, попросил водички и сигарету и сказал, что его все называют Зюзик и он, вообще-то, водитель «ЗИЛа» в автороте, но, за отсутствием нужного количества механиков, за штурвал посадили его, и служит он всего полгода. Никто его не бил, взрывпакеты в штаны не засовывал, и относились вполне дружелюбно.