Недовольные офицеры следовали один за другим с крайне неприятным прилюдным выворачиванием весьма грязного белья. Феллоуз, капитан "Сандерера": большой, злой на вид, краснолицый и черноволосый мужчина появлялся не менее трех раз, в качестве обвиняемого либо обвинителя, Чарльтон с "Суперба" и Мэриотт с "Дефендера" - дважды. С этими случаями трибунал разделался мягко: часто рассмотрение возобновлялось после совещания судей, заместитель председателя говорил "Суд, тщательно и беспристрастно рассмотрев дело, находит эти обвинения частично доказанными, приговором суда вам объявляется выговор за дерзость и рекомендуется быть более осмотрительным и не высказываться подобным оскорбительным образом в будущем, а вам, соответственно, настоящим объявляется выговор и рекомендовано... Но одного молодого человека списали с корабля, а другому, которого спровоцировали дать Феллоузу крайне опрометчивый ответ, сломали карьеру - уволили со службы.
Оба оказались с "Сандерера", и заключительное доказательство, интерпретация поведения лейтенантов и неразумного жеста, поступило от Харта, который говорил с явной неприязнью. Судьи стали рассматривать еще один случай, на этот раз - обыденное пьяное убийство на нижней палубе, и Джек, печально слушая знакомые доказательства, увидел Мартина с напряженным, шокированным выражением на бледном лице. "Если он хотел видеть грязную сторону военно-морского флота, то не мог прийти в лучшее место", - подумал Джек, когда моряк-свидетель молол чепуху: "И я услышал, как погибший оскорблял обвиняемого самыми страшными ругательствами - первым назвал его содомитом с кормой как у голландского галиота, проклял его и спросил, как он попал на корабль или кто привел его, затем проклял того человека, кто его привел. Потом я не разобрал, что еще сказал умерший, поскольку тот жутко ярился, но Джозеф Бейтс, парусный старшина, велел ему поцеловать свою задницу, сказал, что он вообще не моряк... "
Время, пока рассматривались ранние дела, Стивен провел с доктором Харрингтоном, главным врачом флота, старым и уважаемым знакомым, ученым человеком с очень здравыми идеями в части гигиены и профилактической медицины но, к сожалению, немного нерешительным и робким, чтобы эффективно работать на флоте. Они говорили об удивительно хорошем состоянии здоровья в эскадре: цинга отсутствует - Сицилия и ее апельсиновые рощи под рукой, совсем немного венерических заболеваний - корабли редко бывают в порту, и адмирал запрещает всем, кроме самых безупречных женщин, подниматься на борт, да и тех очень немного, конечно, никаких боевых ранений, и на удивление мало недугов, свойственных морякам, за исключением "Сандерера", "Суперба" и "Дефендера".
- Я полагаю, это в основном от использования виндзелей, несущих хоть какой-то свежий воздух вниз, - сказал Харрингтон, - постоянных доз противоцинготного и употребления полезного вина вместо пагубного рома, хотя надо признать, что счастье, сравнительное счастье - самый важный фактор. На этом корабле, где часто танцуют на баке, ставят пьесы и есть отличный оркестр, нет почти никаких болезней, а на трех кораблях, что я уже упоминал, где диета, виндзели и противоцинготные точно такие же, у хирургов работы непочатый край.
- Действительно, влияние ума на тело необычайно велико, - заметил Стивен. - Я наблюдал это снова и снова, и бесчисленные авторитеты от Гиппократа до доктора Чейни подтверждают то же самое. Как бы мне хотелось прописать счастье.
- А я хотел бы прописать здравый смысл, - проворчал Харрингтон. - Это могло бы стать, по крайней мере, первым шагом к счастью. Но в умах государственных деятелей сопротивление изменениям настолько сильно, с таким упрямством и упорством они цепляются за традиции, и того хуже, и сами моряки, что иногда я обескуражен. Тем не менее, должен признать, что адмирал, хотя сам и трудный пациент, поддерживает меня во всех реформах, что я пытаюсь ввести.
- Трудный пациент?
- Я вряд ли преувеличу, если скажу - несносный пациент. Непослушный, всезнающий, сам назначает дозы. Я приказывал ему отправляться домой бог знает сколько раз. С тем же успехом я мог обращаться к носовой фигуре корабля. Мне очень его жаль. Но Торнтон говорит, что прежде консультировался у вас, вы должны знать, что это за пациент.
- И каково его состояние сейчас?
- Когда я сказал, что наличествует сухотка нижних конечностей, - безнадежно махнул рукой Харрингтон, - и общее тяжелое и прогрессивное ухудшение состояния всего организма, то сообщил все, что мог.
Тем не менее, Харрингтон продолжил и дал более подробную картину разрушений: большая потеря физической силы, несмотря на адекватную работу пищеварительных и выделительных функций, истощение ног, недостаток физической активности или вообще ее отсутствие, иногда морская болезнь - внушает беспокойство после стольких-то лет в море и опасна при таком ухудшениисостояния: недостаток сна, крайняя раздражительность.
- Есть ли признаки слабоумия?
- Боже, нет! Его ум четок и ясен как никогда. Но стоящие перед ним задачи выходят за рамки возможностей человека его возраста - это не по силам человеку любого возраста, если он не в полном здравии. Можете ли вы себе представить, что адмирал заправляет не только большим и зачастую беспокойным флотом, но и всеми делами в Средиземном море? Особенно в восточном Средиземноморье с его хитрой, изменчивой политикой. Командующий в этом по четырнадцать-пятнадцать часов в день, едва находя время, чтобы поесть, еще меньше, чтобы переварить. И все это требуется от человека, у которого образование моряка, не более. Ему понадобятся многие годы, чтобы закончить. Удивляюсь, что напряжение не прикончило его раньше. Мои предписания, моё ворчание и стальная воля могут чуть поправить дело, но, пока он не имеет возможности уехать домой, есть только одна вещь, которая поставит его на ноги.
- И что это?
Битва с французами, победоносное сражение флотов. Недавно вы говорили о влиянии ума на материю: я убежден, что если бы французы вышли из Тулона, если бы им можно было навязать сражение, сэр Джон отбросил бы свою слабость, снова бы ел, занимался бы спортом, стал бы счастливым, энергичным и молодым. Я помню, как изменился Лорд Хоу после битвы Первого июня. Ему было около семидесяти, и выглядел он старше своих лет, в начале боя сидел в кресле с подлокотниками на юте старой "Шарлотты", смертельно усталый от нехватки сна. А в конце битвы пребывал в расцвете сил, следя за каждым движением, отдавая четкие точные приказы, которые принесли победу. Так Хоу и продолжил многие-многие годы. Черный Дик, так мы его прозвали... Доктор Харрингтон посмотрел на часы. - Тем не менее, вы увидите нашего пациента через некоторое время, и, возможно, укажете на какой-то грешный орган, который я пропустил. Но перед этим я хотел бы показать вам очень странный случай, случай или, скорее, труп, который меня озадачивает.
Он повел его вниз, и там, в маленькой треугольной каюте, освещенной светом из люка, лежал предмет разговора: молодой человек, выгнувшийся назад так, что только голова и пятки касались палубы, на лице застыла агонизирующая ухмылка, рот растянулся почти до ушей. Заключенный все еще оставался в кандалах, а поскольку корабль стоял на ровном киле, широкие ножные кандалы удерживали его в этом положении.
- Это клерк, мальтиец, - сказал Харрингтон, - лингвист, нанятый секретарем адмирала для документов на арабском и тому подобного. Возникли какие-то вопросы, что он как-то неправильно их использовал. Я не знаю подробностей, но те бы выплыли на трибунале, если бы писарь остался жив, чтобы предстать перед судом. Что вы об этом думаете?
- Я бы безо всяких колебаний сказал, что это столбняк, - произнес Стивен, исследуя труп. - Вот самый характерный опистотонус, какой только можно желать, тоническая судорога жевательной мускулатуры, спазм лицевых мышц, напоминающий ухмылку, раннее окоченение. Если это только не дикая передозировка бобов Святого Игнатия или отвара из их компонентов.
- Именно так, - сказал Харрингтон. - Но как он мог добраться до них с руками в кандалах? Это меня озадачивает.
- Позовите доктора Мэтьюрина, позовите доктора Мэтьюрина, - призыв пробежал вдоль палубы от каюты адмирала и достиг докторов, когда те стояли, глядя на труп.
В предыдущие годы Стивен часто видел адмирала, когда сэр Джон являлся членом Адмиралтейского совета, ответственным за разведку младшим лордом. Адмирал знал причину присутствия Стивена в Средиземном море и сказал:
- Я понимаю, что ваши возможные встречи на французском побережье - дело не самого ближайшего будущего, и что вы хотите до этого посетить Барселону. Что касается Барселоны - ничего сложного, любое из наших судов снабжения может высадить вас и вернуть обратно в Маон, когда пожелаете. Но французское побережье, очевидно, дело для военного корабля, и, поскольку мне очень не хватает шлюпов и aвизо, я подумываю, чтобы возвращение одного из линейных кораблей в Маон совпало с вашим визитом. Вероятно, "Сандерер" в этом больше всего нуждается.
- Я понимаю, что ваши возможные встречи на французском побережье - дело не самого ближайшего будущего, и что вы хотите до этого посетить Барселону. Что касается Барселоны - ничего сложного, любое из наших судов снабжения может высадить вас и вернуть обратно в Маон, когда пожелаете. Но французское побережье, очевидно, дело для военного корабля, и, поскольку мне очень не хватает шлюпов и aвизо, я подумываю, чтобы возвращение одного из линейных кораблей в Маон совпало с вашим визитом. Вероятно, "Сандерер" в этом больше всего нуждается.
- Если только эта потребность не особенно срочная, сэр, - сказал Стивен, - было бы неизмеримо лучше послать "Ворчестер". Действительно, с моей точки зрения, это оказалось бы идеальным решением. Принимая во внимание меня и тех, кого я, возможно, захвачу с этого побережья, вероятно, дело предстоит тонкое, а капитан Обри уже привык к экспедициям такого рода: мы почти всегда плавали вместе. Он также человек очень осторожный, что является делом немаловажным для любых будущих предприятий подобного рода.
Мопс смотрел на Стивена с самого его появления, нюхал идущий от него воздух, а теперь протопал по палубе, покачиваясь и размахивая, тем, что у него считалось хвостом, тяжело вспрыгнул ему на колени и сел там, дыша со свистом, глядя в лицо и источая зловоние.
- Я знаю, что он хороший моряк, и, возможно, никто не поставит под сомнение его мужество, - сказал адмирал с чем-то вроде улыбки, озарившей серое лицо, - но не думаю, что слышал, как его называли осторожным.
- Возможно, я должен прибавить уточнение - в море. Капитан Обри очень осторожен в море.
- Хорошо, - сказал адмирал, - я посмотрю, что можно сделать. Он надел очки, сделал пометку, держа её на расстоянии вытянутой руки, и положил в одну из многочисленных куч аккуратно выровненных документов. Затем, вытирая очки, сказал, - вижу, Табби вы понравились - она разбирается в людях. Я очень рад, что вы приехали, Мэтьюрин. Я сильно нуждаюсь в разведке, хотя мистер Аллен, мой секретарь, и набрал определенное число местных талантов, и у нас был коллега сэра Джозефа - мистер Уотерхаус, пока французы не поймали его на берегу и не расстреляли. Ужасная потеря.
- Он знал о моём приезде?
- Знал, что кто-то приедет, не более. Но если бы даже и знал, что этот кто-то - доктор Мэтьюрин, то не думаю, что вы должны опасаться разоблачения: Уотерхаус являлся самым скрытным человеком, что я когда-либо знал, хотя и казался таким открытым - volte sciolto, pensieri stretti [19] действительно. Мы с Алленом многому у него научились. Но даже несмотря на это, мы часто бродим в потемках, а у французов имеется несколько очень толковых ребят в Константинополе и Египте и даже, боюсь, на Мальте. У Аллена работал клерк-мальтиец, который, должно быть, в течение многих месяцев продавал им копии наших документов, прежде чем мы его поймали. Его будут сегодня судить, - сказал он, взглянув вверх, на большую капитанскую каюту, где заседал военно-морской трибунал, - и, должен признать, что я с тяжелым сердцем ожидаю итогов. Мы не можем просить собрание английских морских офицеров принять саму суть raison d'Etat [20], мы не можем повесить его без их приговора. С другой стороны, мы не можем предъявить документы - уже и так слишком много ненужной болтовни, и не можем заткнуть парню рот, чтобы предотвратить дачу показаний, которые слишком много раскроют. Как я надеюсь, Аллен умно урегулирует этот вопрос, он выучился на удивление многому от господина Уотерхауса.
- Уверен, что так и есть, - сказал Стивен. - Я знаю мистера Аллена как человека способного и решительного.
- Он именно такой, слава Богу, и делает все возможное против нарушителей, которые превращают трудную ситуацию в плохую.
- Вы намекаете на господ из Министерства иностранных дел, я полагаю?
- Да. И еще некоторые из службы лорда Уэймонта. Армия тоже доставляет мне некоторые неприятности странными несанкционированными союзами и обещаниями, но это только на Сицилии и в Италии, в то время как консулов и работников консульств можно найти повсюду, каждый со своим собственным маленьким заговором и своим местным союзником пытается поставить собственного правителя, особенно в небольших Берберских государствах... Боже мой, вы можете подумать, что мы преследуем полдюжины различных стратегий сразу, без центрального руководства или направления. Во Франции подобные вещи организованы лучше.
Стивен подавил сильное желание возразить и сказал:
- Теперь, сэр, еще одна не менее важная причина моего присутствия на борту этого корабля - проконсультироваться с доктором Харрингтоном по поводу вашего здоровья. Я услышал его мнение, теперь я должен вас осмотреть.
- В другой раз, - сказал адмирал. - Я пока вполне в норме: старость и слишком много бумажной работы - мои единственные беды, у меня нет и получаса для себя. Но сердечные капли Мунго поддерживают меня в приличном виде. Я осознаю собственное состояние.
- Пожалуйста, снимите сюртук и штаны, - сказал Стивен нетерпеливо. - Личные склонности значения не имеют: здоровье командующего имеет большое значение для всего флота, всей нации. Также не годится, чтобы его оставляли в некомпетентных руках. Давайте забудем о сердечных каплях Мунго.
После долгого и тщательного обследования не нашлось ни одного грешного органа, но обнаружилась общая дисфункция всего организма, перегруженного донельзя.
- Когда я проконсультируюсь с доктором Харрингтоном, - сказал он, наконец, - то принесу кой-какие лекарства, и посмотрю, как вы их примите. Но должен вам сказать, сэр, французы - вот лекарство от болезни.
- Вы правы, доктор, - воскликнул адмирал. - Я уверен, вы совершенно правы.
- Есть ли вероятность, что они выйдут из Тулона в ближайшие два-три месяца? Я говорю два или три месяца умышленно, сэр.
- Думаю, есть. Но мне не дает покоя мысль, что французы могут выскользнуть без нашего ведома. Господа в Лондоне не могут понять, что блокада такого порта, как Тулон, - вещь очень рискованная. Французы разместили наблюдателей с подзорными трубами на высотах за городом, чтобы увидеть, когда ветер задует с севера, и нас сдует с наших позиций, куда нас отнесет и, таким образом, смогут избежать встречи с нами. При северном ветре видимость почти всегда ясная, и оттуда они могут смотреть на пятьдесят миль. Я знаю, что в прошлом месяце выскользнули два их корабля, а может быть, и больше. Если их флот от меня ускользнет, это разобьёт мне сердце, а что гораздо хуже - может склонить чашу весов всей войны. И время работает против меня: эскадра быстро ветшает. Каждый раз, когда задувает мистраль, мы теряем некоторые детали рангоута, наши драгоценные мачты расшатываются, а корабли изнашиваются все сильнее, в то время как французы отсиживаются в порту, занимаясь строительством, быстро, как никогда. Если нас одолеют не французы, так погода. Одеваясь, адмирал кивнул на палубу наверху и сказал: - Там дьявольски долго об этом болтают.
Он снова сел за свой стол, собираясь с мыслями.
- Я управлюсь с этим, пока мы ждем господина Аллена, - произнес Торнтон, вскрывая письмо. Посмотрев на него, он сказал: - Мне следует взять очки посильнее. Прочтёте мне это, Мэтьюрин? Если это то, на что я надеюсь, то нужно немедленно начать готовить ответ.
- Это от Мохаммеда Али, египетского паши, - сказал Стивен, взяв письмо и помогая мопсу снова улечься на колени. - Датировано: Каир, второе число этого месяца, и начинается так "Лучшему из начальников христианских держав, Арбитру князей религии Иисуса, Обладателю мудрости и яркого таланта, толкователю истины, Образцу любезности и нашему истинному и настоящему другу, Торнтону, адмиралу английского флота. Пусть его кончина будет счастливой, а путь отмечен блестящими и великими событиями. С большой благодарностью, ваше Превосходительство, мы информируем Вас, самого прославленного друга, что получили ваши любезные письма, переведенные на арабский, прочитали их и поняли Ваш совет (выраженный настолько изящно, насколько же и мудро) в отношении управления и защиты наших портов. Ваши гарантии того, что вы сохраните уважение к старым и искренним друзьям, и Ваши мудрые советы наполнили нас бесконечным удовольствием и радостью. Вы всегда будете иметь доказательства нашей плодотворной дружбы и нашего почтительного внимания, и мы просим Аллаха содействовать этому и хранить вас вечно в почтении и уважении.
- Любезности, - проворчал адмирал. - Но, конечно, он уклоняется от вопроса: ни слова о реальной цели моего обращения.
- Вижу, паша говорит о письмах на арабском.
- Да. В основном, военный флот пишет иностранцам на английском, но когда я хочу, чтобы все происходило быстро, то посылаю им неофициальные копии на языке, который они могут понять, даже если я не могу. Даже без того несчастного мальтийца у нас есть клерки для арабского и греческого. С французским мы и сами справимся, и его достаточно для большинства других целей, но нам крайне не хватает турецкого. Я бы многое отдал за действительно надежного турецкого переводчика. А теперь вот это, если вы будете столь любезны.