– Это так чувственно, – говорит сестра, когда Ханна рассказывает ей о картине.
– Мне кажется, что это немного порочно, – признается Ханна, смущенная своими воспоминаниями, которые теперь уже в прошлом.
– По-моему, это естественно, – говорит сестра.
Она берет своего ребенка на руки и кормит его синтетической смесью. Ханна говорит, что у детей, находящихся на грудном вскармливании, реже встречаются инфекционные заболевания желудка и кишечника, аллергии и высокое кровяное давление.
– А ты бы стала портить форму груди? – спрашивает сестра, но тут же извиняется, вспоминая, что у Ханны, возможно, никогда не будет детей.
– Ничего, – говорит Ханна и показывает положительный тест на беременность.
– Это что? – спрашивает сестра. – Это твой?
– Мой, – говорит Ханна. Нарисуй мне радость. Нарисуй мне то, что, казалось, никогда не случится…
Вспышка…
Пневмоповозка, гул двигателей, ребенок на заднем сиденье, лето. Ханна видит, как художник переходит дорогу. У него есть картины. У нее – джакузи и ребенок, который без умолку о чем-то болтает на заднем сиденье.
«Нарисуй мне то, чего никогда не было, – думает она. – Нарисуй мне то, что я никогда не смогу забыть».
Ханна улыбается и машет художнику рукой. Художник тоже улыбается.
Все мы заложники своих ожиданий. Все мы заложники своих несбывшихся надежд.
А ребенок на заднем сиденье что-то лопочет и лопочет…
Вспышка…
Глава пятидесятая
Бирс открывает глаза. Ханна смотрит на него и улыбается так же, как мгновение назад улыбалась художнику в своих воспоминаниях. В кабинке для свиданий тихо. Горят свечи, подчеркивая интимность.
– Ну как? – спрашивает Ханна.
– Что как?
– Как тебе перенос воспоминаний? Мне ты понравился, а я тебе?
– Ты мне нравилась и без переноса.
– Вот как? – она улыбается, перебирается к нему на колени.
Бирс целует ее, вернее, отвечает на ее поцелуи, хочет спросить о клиниках, где стирают воспоминания, но не может подобрать подходящий момент.
– Давай сделаем это прямо здесь, – шепчет Ханна, расстегивая ему ремень. – Обещаю, я больше не буду бояться тебя. Мне теперь незачем бояться. Я видела все твои воспоминания. Я знаю все, что тебе нравится. И я знаю, что это нравится мне.
Ханна снова целует его, не получает ответа, хмурится, спрашивает, что не так.
– Как ты думаешь, тебе когда-нибудь стирали воспоминания? – спрашивает Бирс.
– Не знаю, – Ханна растерянна и возбуждена, но возбуждение уже не волнует, а, скорее, вызывает дискомфорт.
– Твой отец. Почему ты не сказала, что он работает в клинике, где стирают воспоминания?
– Ты не спрашивал, – она сильнее хмурит брови. В ее глазах появляется обида. – Так вот почему ты со мной? – Ханна вспоминает то, что видела во время переноса. – Все дело в твоей статье?
– Я не пишу статью. Пока не пишу.
– Понятно. – Ханна пытается подняться с колен Бирса, но он держит ее, не позволяя это сделать. – Я просто хочу сесть на свое место…
– Нет.
– Я все понимаю. Ты журналист…
– Ничего ты не понимаешь. Я сам ничего не понимаю. – Бирс пытается заглянуть ей в глаза. – Как много моих воспоминаний ты видела?
– Достаточно.
– А внешний город? Кланы вуду? Жизнь Эну, которая была в чужих воспоминаниях?
– Я смотрела только на то, что принадлежит тебе.
– Теперь это тоже принадлежит мне.
– В твоем городе не стирают сознание?
– В моем городе не делают это силой.
– Здесь тоже этого не делают. Мой отец работает в одной из таких клиник. Я бы знала…
– А киберлюди?
– Что?
– Я видел воспоминания тех, кто верил, что мертвецы вуду – это всего лишь киберы.
– Байки внешнего города.
– А если нет?
– Что ты хочешь от меня?
– Ты хорошо знаешь Дюваля?
– Нет.
– Его хорошо знает художник.
– Так тебе нужен художник? Тебе нужна его история?
– Мне просто нужно понять. – Бирс хочет еще что-то сказать, сказать много, но Ханна уже уходит. Он один в боксе для свиданий. И он не знает, куда идти. Брина, Розмари, Унси, Ханна… Нет. Ханна ушла. Он все испортил. Подняться на ноги, покинуть этот чертов бар. Покинуть внутренний город.
Темнота сгущается, становится плотной, почти осязаемой. Унси открывает дверь.
– Хунган у тебя? – спрашивает Бирс. Она качает головой. – Хорошо. – Бирс проходит в дом. Унси спрашивает, почему он вчера не остался у нее. – Я был у твоего соседа.
Бирс садится за стол. Молчание. Спросить о Мейкне, спросить о ее ребенке.
– Я давно не видела их, – говорит Унси.
– Она же твоя сестра.
– Я знаю, но… Я просто Унси. Здесь.
– Айна.
– Что?
– Твое имя. Айна. Я видел воспоминания мужа твоей сестры. Я видел вашу жизнь. Знаю вашу жизнь.
– Ты думаешь, что знаешь, но это не так.
– Скажи мне тогда, где твоя сестра и ее ребенок?
– Я уже сказала, что не знаю.
– Я тебе не верю.
– Сейчас ты похож на Эну.
– Вот как?
– Ты сойдешь с ума и убьешь себя? Я бы не хотела, чтобы ты умер. Ты мне нравишься.
– Почему я должен убить себя?
– Потому что ты задаешь слишком много вопросов. Нельзя задавать так много вопросов.
– Это тебе твой Хунган сказал?
– Это мне сказали духи лоа.
– Я не верю в духов.
– Эну тоже не верил.
– К черту! – Бирс достает синтетическую сигарету, закуривает. Унси подходит к нему, касается его щеки. – Отстань!
– Ты больше не хочешь меня?
– Я уже не знаю, чего я хочу.
– Мы можем поужинать и лечь в кровать.
– Я не хочу есть.
– У тебя есть другая женщина?
– Что это меняет?
– Ничего. У меня тоже есть другой мужчина. Я не обижаюсь.
– Не обижаешься? На что ты должна обижаться?! – Бирс пытается выдавить из себя смех.
Унси молчит, стоит рядом с Бирсом и смотрит на него большими черными глазами. Бирс тоже молчит. В комнате темно и тихо. Лишь где-то далеко бьют барабаны.
– У меня есть немного синтетической водки, – осторожно предлагает Унси. – Иногда это помогает.
– Нет. – Бирс идет к выходу.
– Куда ты?
– Не знаю.
– Ты не сможешь вернуться ночью во внутренний город.
– Переночую на улице.
– Чем плоха моя кровать?
Унси ждет ответа, но ответа нет. Бирс уходит. Дверь закрывается.
Глава пятьдесят первая
Утро. Замок лорда Бондье. Типография.
– Ты что, ночевал на улице? – спрашивает Брина. Бирс встречается с ней взглядом, и она читает ответ в его глазах. – С Ханной поругался?
– Со всеми.
– Почему тогда не пришел ко мне?
– А почему я должен был идти к тебе?
– Мы коллеги по работе. Я считаю себя твоим другом.
– Мы не друзья.
– Это ты так думаешь. Всегда думаешь, – Брина улыбается. – Я видела это в твоих воспоминаниях. Тебе нравится роль одиночки. Даже в твоем родном городе. Поэтому ты пришел сюда.
– Я пришел сюда, потому что меня позвал лорд Бондье.
– Так почему же ты не делаешь то, что требует от тебя Бондье?
– Я делаю.
– Нет. Ты гоняешься за миражами, призраками, мертвецами… Ханна рассказала мне… – Брина взмахивает руками, пытаясь изобразить не то раздражение, не то непонимание. – Зачем тебе это? Клиники, мертвецы, жизни наркоманов внешнего города? – она видит, как Бирс пожимает плечами. – А художником ты почему интересуешься? Он ведь неудачник.
– Ты предлагала этому неудачнику свое тело за то, чтобы он нарисовал тебя маслом.
– И что? – Брина улыбается, но в глазах появляется обида. Бирс поворачивается к ней спиной, закуривает синтетическую сигарету. – Наверное, ты был прав, – говорит Брина. – Тебе не следовало делать переносы. Ты не готов к ним.
– Или же этот город не готов, чтобы его изучал кто-то посторонний. – Бирс подходит к печатному станку и говорит, что самым лучшим сейчас будет продолжить ремонт. Брина не возражает.
Они работают с коротким перерывом на обед до позднего вечера, пока не приходит Ханна.
– Думаю, я вчера немного погорячилась, – говорит она.
– Он ночевал на улице в прошлую ночь, – говорит Брина.
– Тогда точно погорячилась, – Ханна улыбается, протягивает Бирсу картридж с отпечатком сознания. – Кажется, тебя интересовали мертвецы? Думаю, воспоминания местного патологоанатома смогут ответить на многие твои вопросы.
– Патологоанатома? – Бирс берет картридж, крутит его в руках. – Где ты это взяла?
– У отца.
– Понятно…
– Так я прощена?
– Я не был обижен.
– Значит… – Ханна косится на Брину, делает осторожный шаг вперед, обнимает Бирса за шею. – Значит, мы можем попробовать еще раз?
Она говорит, что отправила ребенка к родителям, говорит, что у нее лежит пара настоящих сигарет, а он должен ей пару оргазмов.
– За ту первую ночь, когда я боялась. Помнишь?
– Я лучше пойду! – смеется Брина.
– Я тоже пойду, – Ханна смотрит Бирсу в глаза. – Ты знаешь, где я живу. Когда закончишь с воспоминаниями патологоанатома, придешь. Я буду ждать.
– Я тоже пойду, – Ханна смотрит Бирсу в глаза. – Ты знаешь, где я живу. Когда закончишь с воспоминаниями патологоанатома, придешь. Я буду ждать.
Глава пятьдесят вторая
Бар для свиданий. Отдельный бокс. Машина для переноса отпечатков сознания. Специальные капли для глаз, зажимы для век, зеленые лучи. Воспоминания единственного патологоанатома в этом городе, которого Бирс уже видел в воспоминаниях Эну. Видел, когда умерла старуха Мамбо.
Холодильник открыт. Черный бокор смотрит куда-то в пустоту. Ассистент помогает перенести закоченевшее тело на стол для вскрытия. Процедура едина для всех. Смерть уравнивает в правах лучше любого закона. Скальпель разрезает плоть. Внутри старухи Мамбо кишат крупные черви. Патологоанатом знает, что это нормально. Девяносто процентов вскрытых им трупов кишат крупными червями, простейшими и одноклеточными микроорганизмами.
Патологоанатом знает, что бронхиальная астма имеет паразитарную природу: причиной является печеночный паразит – сосальщик. Знает, что сахарный диабет имеет паразитарные корни. Болезнь суставов – это тоже паразиты. Паразиты поражают плод еще в утробе матери. Паразиты вызывают аллергию. Человек может являться хозяином более 2000 видов паразитов: в легких, печени, мышцах, суставах, желудке, пищеводе, мозге, крови, коже и даже в глазах.
Патологоанатом улыбается и говорит ассистенту, что кровососущие паразиты в волосах являются причиной педикулеза. Улыбается как-то странно и добавляется, что не только в тех волосах, что растут на голове. Самка приклеивает гниды нижним концом к волосу настолько прочно, что после выхода личинки пустая оболочка остается на волосе еще долгое время. Говорит, что самки крупнее самцов, и снова как-то загадочно улыбается. Говорит, что у детей вши чаще всего живут в ресницах и веках. Он чешет косматую бороду и говорит, что вши могут селиться и в бороде, а если площицы поселятся в ресницах, то потом ресницы придется смазывать вазелином целую неделю по два раза в день.
– Вши заедали и многих великих диктаторов: римского Суллу, иудейского царя Ирода, испанского короля Филиппа Второго. Вшей использовали для лечения желтухи: надо было проглотить полную столовую ложку живых головных вшей. Считалось, что насекомые доберутся до печени и очистят ее…
Еще он говорит, что вши не любят перепада температур, поэтому если человека сильно лихорадит, то они сбегают.
Его ассистент слушает и кивает. Ассистент, которого Бирс видел в воспоминаниях Эну. Ее зовут Инесс. Она похудела и перестала пользоваться косметикой. По крайней мере, на работе. И у нее все еще нет детей. И мужа. Бирс знает это, потому что это знает патологоанатом.
У самого патологоанатома жена и дочь, которая любит читать старые, затертые до дыр журналы, одолженные у подруг. Читать, пока нет отца. Ему не нравятся эти журналы, особенно после того, как он прочитал в одном из них статью про однополую любовь. Там говорили, что когда парни или девушки впервые понимают, что их привлекают люди одного с ними пола, они, как правило, пытаются от этой мысли избавиться. Но получается не всегда, и тогда может начаться внутренний разлад.
«Как же быть, спрашивается, в этой ситуации? Прежде всего, успокоиться – с вами все в порядке. Вместо того чтобы переживать по этому поводу, лучше просто научиться доверять своим чувствам. Каждый имеет право на свой сексуальный выбор».
Патологоанатом решил, что это ненормально. С тех пор его дочь прячет от него журналы – просроченные статьи, покрытые плесенью советы и сплетни о кинозвездах, которых давно нет в живых. Но новых журналов тоже нет. И нет альтернативы.
– Хочу прическу как у Никки Хилтон, – говорит дочь.
– Кто такая Никки Хилтон? – спрашивает патологоанатом.
– Можно как у Кэтти Пери, – говорит дочь. – Я еще не определилась.
Она принюхивается и говорит, что на кухне что-то горит. Патологоанатом пожимает плечами. Он давно ничего не чувствует. Особенно запахи тела – всего лишь мясо, которое он режет каждый день.
– И я не буду есть мясо. Даже синтетическое, – говорит дочь, прочитав в одном из журналов статью о защите животных, которые в действительности почти все давно вымерли.
– Люди должны есть мясо, – говорит патологоанатом и вспоминает мозги волосатой женщины, мышцы грудного младенца, пухлую задницу школьницы, повесившейся из-за недостатка внимания, как она написала в предсмертной записке. Нет, с его дочерью такого не будет. Она нормальная.
– А ты знал, что не все йогурты полезны? – спрашивает дочь и сует ему журнал, где говорится, что на упаковке йогуртов должны быть четко обозначены активные культуры, такие как lactobacillus и acidophilus. На соседней странице рассказывается о том, как научиться правильно делать минет, используя для тренировок банан. Отвращение к сперме можно побороть при помощи подогретого йогурта.
– Ты это читала? – спрашивает патологоанатом свою дочь.
– Нет. Тем более что у нас в городе нет ни настоящих бананов, ни йогуртов.
Патологоанатом смотрит на нее и говорит себе, что его ребенок не такой, как все. Она не покончит жизнь самоубийством из-за недостатка внимания.
– Подбирайте продукт с наименьшим количеством сахара, не более 250 ккал, – читает вслух его дочь. – Умственный труд не требует значительных затрат, как физический… Учитесь с интересом… Женитесь по расчету… Пирсинг в интимных местах…
Дочь смолкает, косится на отца. Он молчит. Он уже видел нечто подобное. Девочка с проколотыми гениталиями лежала на его столе. По коже от паха до груди поднимались бурые пятна заражения. Она так и не решилась обратиться к врачу. Патологоанатом срезал серьгу и отдал родственникам девочки.
– Микроорганизмы проникли в кровь и распространились по всему телу, – сказал он родителям. – Ее проколотые гениталии воспалились в результате внешнего воздействия. Это могло быть длительное занятие сексом, мастурбация или же элементарное отсутствие гигиены. – Он показал на серьгу и сказал, что такие вещи должны быть стерильны. – А дети… Сами понимаете… – больше говорить было нечего. Стандартная процедура.
Он видел девочку, которой отрезали оба уха из-за инфекции.
– Как, черт возьми, можно остаться без ушей из-за банальной сережки? – спросит его жена. Он промолчит.
У его дочери тоже есть сережки. У ее подруг есть сережки. Их уши, носы, языки и пупки – они все на месте. Никакого воспаления. Никакой инфекции.
Патологоанатом вспоминает мертвую девочку на своем анатомическом столе. Может быть, ее убила не серьга? Может быть, ее убили стыд и смущение? Он слышит смех подруг дочери. Они говорят о мальчике с проколотым членом, который не мог мочиться, пока ему не отрезали часть его достоинства. Говорят о девочках, забеременевших от него, потому что серьга разрывала презервативы. Говорят и говорят. Информации никогда не бывает слишком мало. Стать ее частью. Стать одним из тех, кто поведает людям правду. Стать центром внимания. На день, на час, на пять минут. Говорить. Говорить. Говорить. Тысячи, миллионы слов. Сначала пугающих, а потом становящихся превосходной смехотерапией. Одной из тех грязных шуток, которые все считают недостойными своих ушей, но запоминают, рассказывают, слушают. Пока один из них не попадет на стол к патологоанатому и не получит свои собственные пять минут народной славы.
Патологоанатом проведет сначала наружный осмотр. Опишет возраст, пол, цвет радужной оболочки, форму и упругость груди, состояние сосков, пигментацию… Затем проведет внутреннее исследование. Вскроет череп, брюшную и грудную полости, измерит объем крови. Вскроет все сосуды головного мозга, внутричерепные артерии, вены, аорту… Вскроет дыхательные пути, желчные протоки и мочеточники. Вскроет все половые органы с исследованием и описанием содержимого. Взвесит все извлеченные органы и занесет это в протокол. Опишет содержимое кишечника. При подозрении на повреждение органов шеи он извлечет мозг. При подозрении на половые преступления – удалит половые органы вместе с прямой кишкой и задним проходом… Вот так. Патологоанатом вскрывает всех. И для всех существуют определенные правила, советы, рекомендации. Даже мертворожденные дети не избегут этой участи, если их масса достигла 500 граммов или тельце вытянулось длиннее 25 сантиметров. Правда, на них не выдадут свидетельство о смерти. Чтобы получить эту бумагу, нужно родиться и протянуть как минимум семь суток… Такая вот работа. Познакомился – вскрыл. Познакомился – вскрыл… А потом дом и новая коллекция органов – жена, дочь. Они говорят о пользе йогуртовых культур, говорят, что не будут есть мясо, говорят, что он уже полгода не занимался сексом…
Вспышка… Патологоанатом собирается на работу. На анатомическом столе лежит трупик новорожденного ребенка. Патологоанатом закрепляет в изголовье светильник. Такой же, как тот, что на столе его дочери. Он берет ножницы с изогнутыми под углом браншами. Кхык. И череп вскрыт. Затем он делает разрез на расстоянии двух сантиметров от пупка, ориентируясь на центр пупартовой связки и, образуя треугольник, делает мазки для бактериологического и гистологического анализа.