Дом Эви - нечто такое, что купила бы любая девушка из Техаса, если бы родители постоянно выдавали ей по миллиону долларов. Наверное, Коттреллы знали, что их наследнице никогда не стать супервыдающейся моделью. Поэтому Эви и живет здесь. Не в Нью-Йорке. Не в Милане. А в пригороде, непонятно где. Ее место в модельном мире тоже трудно определить. Во всяком случае, ей никогда не демонстрировать наряды, созданные парижскими модельерами. Жить в каком-нибудь глухом уголке - именно то, что требуется ширококостной девушке, которая никогда и ни в чем не достигнет высот.
Двери заперты. Кот в спальне. Когда я смотрю на него, он тоже на меня смотрит и как будто улыбается. Так же умеют улыбаться некоторые собаки. И машины.
В тот день после обеда Эви сама позвонила мне в больницу и упросила выписаться и приехать к ней.
Дом Эви - большое трехэтажное здание белого цвета с зелеными рамами и жалюзи на окнах и мощными фасадными колоннами. Плющ и вьющиеся розы - желтого цвета - обвивают на десяток футов нижнюю часть каждой из колонн. Так и кажется, что вот-вот у этого дома появится Эшли Уилкс и примется косить траву. Или что окно с двойным переплетом распахнет сам Ретт Батлер.
У Эви всего три раба - работники по дому, согласившиеся на небольшую зарплату, эмигранты из Лаоса. Оставаться здесь на ночь они не желают.
Перенесемся в тот момент, когда Эви везет меня домой из больницы. На самом деле она - Эвелин Кот-трелл, Инкорпорейтед. Нет, правда.
Коттреллы постоянно пытаются кому-нибудь продать свою Эви. Но большинство принимающих ее агентств спустя некоторое время заявляют, что намерены прекратить сотрудничать с ней.
Когда Эви был двадцать один год, вся ее техасская родня, владеющая землями и нефтью, вложила в ее модельную карьеру огромные деньги. Несмотря на то, что прекрасно понимала: из их девочки ничего не выйдет.
В большинстве случаев, приходя с Эви на демонст рацию моделей одежды, я попадала в ужасно неловкую ситуацию. Как только мы начинали работать, руководитель отделения художественного оформления рекламы или стилист начинали кричать, что на их профессиональный взгляд объемы Эви не точно соответствуют шестому размеру. Обычно все заканчивалось тем, что кто-нибудь из ассистентов выводил Эви за дверь, а та отчаянно сопротивлялась.
- Не позволяй им обходиться с собой как с куском мяса! - орала она мне. - Посылай их всех к черту! К черту, слышишь?
Я не обращала на нее особого внимания. И с удовольствием позволяла утягивать себя невероятным кожаным корсетом от Пупи Кадол и облачалась в узкие штаны от "Хромовых сердец". Жизнь тогда была замечательной. Я работала по три часа в день. Иногда по четыре или по пять.
В дверях фотостудии, прежде чем позволить ассистенту стилиста вышвырнуть себя вон, Эви обычно собиралась с силами и откидывала его в сторону. Паренек ударялся о дверную ручку и корчился от боли. А Эви вопила:
- Ни один из вас недостоин даже слизывать дерьмо с моей сладкой техасской задницы!
Потом она уходила и целых три, а иногда четыре или пять часов ждала меня на улице у своего "феррари".
Эви, эта Эви была самой лучшей моей подругой. Причудливая и забавная, она жила какой-то странной, непохожей на другие жизнью.
Об их романе с Манусом, об этой пламенной любви и удовлетворении я ничего не знала.
Убейте меня.
***Перенесемся в тот день, когда Эви позвонила мне в больницу и упросила выписаться и приехать к ней. Ей-де страшно одиноко.
Предел суммы страховки моего здоровья - два миллиона долларов, а я пролежала в больнице все лето. Я должна была выписаться.
Уговаривая меня по телефону, Эви сообщила, что у нее уже есть билет на самолет. Она собиралась лететь на съемки в Канкун и хотела, чтобы я присмотрела за ее домом.
Сев к ней в машину, я написала на листе бумаги:
на тебе мой топик? ты же понимаешь, что растягиваешь его?
- Я попрошу тебя только об одном - кормить моего кота, - говорит Эви.
не представляю, что я буду делать в этой глуши, пишу я. и никогда не понимала, как ты можешь жить так далеко от города.
Эви отвечает:
- Если у тебя под кроватью винтовка, кажется, что ты не одна.
Я пишу:
некоторые девушки борются с одиночеством при помощи фаллоимитатора.
Эви восклицает:
- Эй! На что ты намекаешь? В такие отношения со своей винтовкой я не вступаю!
***Итак, Эви улетает в Канкун, в Мексику. Я заглядываю под ее кровать и нахожу там винтовку тридцать какого-то калибра с оптическим прицелом. В ее платяных шкафах на проволочных вешалках висит то, что осталось от моей одежды - растянутые, обезображенные тряпки.
Перенесемся ко мне, лежащей в кровати. Полночь. Ветер треплет занавески, занавески из кружева. Кот, услышав чьи-то шаги на дорожке, посыпанной гравием, прыгает на подоконник и выглядывает в окно. Потом поворачивает голову и смотрит на меня. Снизу раздается звук бьющегося стекла.
Глава двенадцатая
Перенесемся в канун Рождества, последний перед моей аварией. Я еду домой, чтобы получить подарки и рассмотреть их вместе с предками. На Рождество мои родители из года в год ставят одну и ту же кричаще-зеленую искусственную елку. Когда гирлянды на ней горят слишком долго, воздух наполняется отвратительной вонью - так пахнут горячие полимеры, и от этого начинает болеть голова, как при гриппе.
Елка вся в огнях и блестках и увешана нашими старыми игрушками - красными и золотыми. А еще на ней пряди серебряного пластика, насыщенного статическим электричеством. Его называют дождиком. На самой верхушке все тот же кошмарный ангел с резиновым кукольным лицом. Его волосы скручены в сосульки и отвратительны на ощупь - если к ним прикоснуться, кожа начинает зудеть. На магнитофоне лежит альбом Перри Комо. Мое лицо еще нормальное, поэтому перспектива петь рождественские гимны меня ничуть не смущает.
Мой брат Шейн мертв, и я не жду, что получу много внимания. Просто хочу, чтобы праздник прошел тихо и спокойно. В этот период мой друг Манус сходит с ума оттого, что потерял работу. Поэтому я и уезжаю и планирую дня два не показываться ему на глаза. В этом году мы решили не делать друг другу больших подарков - мама, папа и я. Наполним твой рождественский сапожок, сказали мне родители, этим и ограничимся.
Перри Комо поет:
"Все вокруг говорит о приближении Рождества".
На камине висят сапожки из красного войлока, которые давным-давно мама сшила для меня и Шейна. На каждый сверху донизу нашиты буквы из белой материи - наши имена. Оба сапожка чем-то набиты. Рождественское утро. Все мы сидим у елки. У отца в руке наготове складной карманный нож. Им он всегда перерезает ленточки на подарках. Мама держит большую коричневую картонную сумку.
- Давайте условимся: оберточную бумагу будем складывать сюда, а не раскидывать по всему полу.
Мама и папа сидят на стульях с откидными спинками. А я - на полу у камина. Сапожки висят прямо у меня перед носом. Каждое Рождество проходит у нас именно по такому сценарию: родители с чашками кофе в руках внимательно наблюдают за мной и ждут моей реакции, а я на полу. Мы все еще в пижамах и в халатах.
Перри Комо поет:
"Я буду дома на Рождество".
Первое, что я достаю из сапожка, - маленький медвежонок коала, которого можно прицепить лапками к карандашу. Наверное, своим родителям я представляюсь чем-то подобным. Мама подает мне кружку горячего шоколада.
Я говорю:
- Спасибо.
Под малышом коалой коробочка. Я вытаскиваю ее.
Родители наблюдают за мной, затаив дыхание, держа в руках чашки с кофе.
Перри Комо поет:
"О, все, кто верует!"
В коробочке - презервативы.
Отец - он сидит прямо у елки, нашей волшебной, блестящей красавицы - поясняет:
- Мы не знаем, сколько партнеров в год у тебя бывает, но решили, что обязаны позаботиться о твоей безопасности.
Я кладу презервативы в карман халата и смотрю в кружку с шоколадом. И бормочу:
- Спасибо.
- Они из латекса, - сообщает мама. - Имей в виду: лубриканты, изготовленные не на водной основе, снижают его прочность. Поэтому такие смазочные вещества, как вазелин, растительные масла, кулинарный жир и большинство кремов, применять не рекомендуется. Хотя в твоем возрасте вряд ли приходится беспокоиться о смазках, - говорит она. - Мы решили не покупать тебе презервативы из бараньих кишок. В них есть мелкие поры, которые пропускают ВИЧ.
Я достаю из своего сапожка вторую коробочку. Это опять презервативы. На упаковке указан их цвет: телесный. О боже! Обозначено также, что они без запаха и вкуса.
О презервативах без вкуса мне известно практически все.
- Было проведено специальное расследование, - говорит отец. - Большая часть зараженных ВИЧ - горожане. Поэтому опрашивали именно городских жителей, гетеросексуалов. Опрашивали по телефону. В ходе этого расследования выяснилось, что многие люди стесняются покупать презервативы.
О презервативах без вкуса мне известно практически все.
- Было проведено специальное расследование, - говорит отец. - Большая часть зараженных ВИЧ - горожане. Поэтому опрашивали именно городских жителей, гетеросексуалов. Опрашивали по телефону. В ходе этого расследования выяснилось, что многие люди стесняются покупать презервативы.
"Считаешь, приятнее получать их от Санта-Клауса?" - думаю я. И мычу в ответ: - Угу.
- Помимо СПИДа существует множество других зараз! - восклицает мама. - Нельзя забывать и о гонорее. О сифилисе. О вирусе папилломы человека. А также о генитальных бородавках и кондиломах.
Она вопросительно смотрит на меня.
- Ты наверняка знаешь, что презерватив следует надевать на половой член сразу после наступления эрекции? Я накупила бананов, несмотря на то, что сейчас они страшно дорогие. Подумала, если тебе требуется практика, они просто необходимы.
Это ловушка.
Если я отвечу: "Да, конечно, я натягиваю резинки только на возбужденные члены", - папочка заведет длинную поучительную речь о нравственности. Если скажу: "нет", тогда буду вынуждена все Рождество напяливать презервативы на купленные мамой бананы.
Папа говорит:
- Мама права. Кроме СПИДа на свете существует несчетное количество других мерзостей. Например, вирус простого герпеса второго типа. При этом заболевании на гениталиях появляются болезненные пузырьки.
Он смотрит на маму.
- Боль ужасная, - произносит она.
- Боль ужасная, - повторяет папа. - Другие симптомы - повышение температуры, выделения из вагины, болезненное мочеиспускание.
Он опять смотрит на маму.
Перри Комо поет:
"К городу приближается Санта-Клаус".
Под следующей коробкой презервативов лежит еще одна коробка презервативов. Черт побери, думаю я. Наверное, предки хотят, чтобы я не испытывала нужды в резинках до самого климакса.
В этот момент больше всего на свете мне хочется, чтобы был жив мой брат. Тогда я собственноручно придушила бы его за то, что он испортил мне Рождество.
Перри Комо поет:
"На крыше дома…"
Мама говорит:
- Не менее страшен гепатит Б. - Она смотрит на папу. - А еще…
- Хламидия, - подсказывает он. - И, конечно, лимфогранулема.
- Верно, - подтверждает мама. - Ужасны также слизисто-гнойный цервицит и негонорейный уретрит.
Папа глядит на маму и добавляет:
- Но эти заболевания возникают обычно как аллергическая реакция на латексный презерватив или спермицид.
Мама отпивает немного кофе и некоторое время смотрит на собственные руки, в которых чашка. Потом поворачивается ко мне.
Я сижу на прежнем месте.
- Мы с папой хотим одного, - говорит она, - уберечь тебя от беды, не повторить ту ошибку, в результате которой мы потеряли твоего брата.
Я достаю из сапожка очередную пачку презервативов. Перри Комо поет: "В полночь все стало понятно". На упаковке написано: "…подходят даже для длительного анального сношения…" Папа говорит:
- Мы забыли упомянуть о венерической гранулеме и о бактериальном вагинозе. - Он поднимает руки и молча пересчитывает что-то, загибая пальцы. Потом проделывает то же самое еще раз. - А еще о контагиозном моллюске.
Некоторые из презервативов белые. Другие - разноцветные. На одной коробочке написано: ребристые. Если в таком в тебя входят,входят, чувствуешь себя, наверное, как хлеб под зубчатым лезвием ножа. На второй упаковке указано: светятся в темноте, на третьей - увеличенного размера.
В каком- то смысле мне даже приятно: по-видимому, мои предки считают, что у мужчин я пользуюсь бешеным успехом.
Перри Комо поет:
"О, приди, о, приди, Эммануэль".
- Мы не хотим тебя запугать, - говорит мне мама, - но ты молода. Думать, что по ночам ты спишь одна, было бы глупо с нашей стороны.
- Кстати, - вставляет папа, - причиной бессонницы могут служить острицы.
- Мы не должны допустить, чтобы ты повторила судьбу брата, - договаривает мама.
Мой брат мертв, тем не менее у него тоже есть сапожок, набитый подарками. И в нем наверняка не презервативы.
Мой брат мертв, но я уверена, что в данную минуту он наблюдает за нами. И заходится от смеха.
- Что касается остриц, - продолжает папа, - ночью их самки перемещаются по толстой кишке к околоанальной области, чтобы отложить там яйца. Если к прямой кишке человека, страдающего энтеробиозом, приложить кусочек клейкой ленты, к нему приклеится острица. Длиной некоторые из них достигают четверти дюйма! Если рассмотреть эту гадость под микроскопом… Мама морщится:
- Боб, прекрати!
Папа наклоняется ко мне.
- Запомни одно: десять процентов мужчин в нашей стране страдают этим заболеванием, - говорит он вполголоса. - Заразиться им от кого-то из них - пара пустяков.
Почти все, чем наполнен мой сапожок, - презервативы. В коробочках, в пакетиках из фольги - отдельных круглых или прямоугольных, скрепленных в длинные ленты.
Но есть в нем и два других подарка: свисток, чтобы позвать кого-нибудь на помощь в случае столкновения с насильником, и банка спрея, мейс. Я чувствую себя так, будто вокруг меня сосредоточилось все самое жуткое. И боюсь, что родители преподнесут мне какой-нибудь еще подарочек. Например, фаллоимитатор, с которым я смогу забавляться каждую ночь, не выходя из дома.
Перри Комо поет:
"Обожаю Рождество".
Я смотрю на сапожок Шейна, все еще набитый подарками, и спрашиваю:
- А что вы приготовили для Шейна?
Если тоже презервативы, они ему больше не понадобятся, думаю я.
Мама и папа переглядываются.
- Ответь ты, - просит маму отец.
- Мы решили, что подарки Шейна должны достаться тебе, - говорит она.
Перенесемся в тот момент, когда я жутко растеряна. Покажи мне доходчивость.
Покажи мне разум. Покажи мне соответствие. Вспышка.
Я протягиваю руку и открепляю сапожок Шейна от камина. Он набит смятыми салфетками.
- Загляни вовнутрь, - говорит папа.
Среди салфеток я нахожу запечатанный конверт.
- Вскрой его, - произносит мама.
В конверте отпечатанное письмо. На самом верху написано: "Спасибо".
- Это подарок обоим нашим детям, - поясняет отец. Я читаю письмо и не верю собственным глазам.
- Вместо того чтобы покупать тебе большой подарок, - говорит мама, - мы сделали вклад от твоего имени в международный фонд исследования СПИДа.
Я нащупываю в смятых салфетках второй конверт.
- А это, - комментирует папа, - подарок тебе от Шейна.
О, я этого не вынесу, думаю я.
Перри Комо поет:
"Я видел, как мама целует Санта-Клауса".
Я говорю:
- Мой хитроумный мертвый братик, черт возьми, как же он внимателен!
Я говорю:
- Ему не следовало, на самом деле не следовало так беспокоиться обо мне. Может, было бы лучше, если бы он наконец забыл о самоотречении и начал существовать так, как подобает мертвому. Или перевоплотился бы.
Я говорю:
- Наверняка его стремление убедить всех в том, что он не умер, - явление нездоровое.
Про себя я не скуплюсь на смачные выражения. В этом году мне безумно хотелось получить к Рождеству новую сумку "Прада". В том, что в мусорном ведре взорвался тогда этот проклятый аэрозольный баллончик с лаком для волос, не было ни капли моей вины.
После взрыва Шейн вошел в дом шатающейся походкой. Его лоб на глазах становился черно-синим. В машине "скорой помощи" он мог видеть уже лишь одним глазом, второй опух и заплыл. Его лицо с каждой разрывавшейся внутри венкой раздувало все больше и больше. До самой больницы мой брат не произнес ни слова.
Не было моей вины и в том, что, взглянув на Шейна, работники больничной социальной службы с бранью и упреками накинулись на нашего отца. Подумали, увечье Шейна - результат его жестокого обращения с ребенком. Следствие отсутствия заботы родителей о собственном чаде.
Я была абсолютно невиновна и в том, что за расследование дела взялась полиция. Что человек, изучающий условия жизни неблагополучных семей и лиц, нуждающихся в материальной или моральной поддержке, начал опрос наших соседей, школьных друзей и учителей. Что в конце концов все стали смотреть на меня как на несчастное создание, достойное сочувствия.
Я сижу со своими рождественскими подарками, для использования которых мне не хватает пениса, и думаю о том, что никто не знает, чем закончилась эта история.
Она закончилась крахом нашей семьи.
Когда расследование, в ходе которого ничего не удалось доказать, завершилось, да, да, уже тогда нашего семейства не стало. А окружающие и по сей день уверены, что это я выбросила в мусорное ведро аэрозольный баллончик с лаком для волос.
Поэтому- то и считают меня виновной во всем, что за этим последовало. Во взрыве. Во вмешательстве в дела полиции. В побеге Шейна из дома. В его смерти.
А я ни в чем не виновата.
- Вообще-то, - говорю я, - если бы Шейн по-настоящему захотел сделать мне подарок, тогда он воскрес бы из мертвых и купил бы для меня новый шкаф. В таком случае я действительно считала бы, что это мое Рождество - счастливое. И смогла бы искренне поблагодарить Шейна.