Покажи мне тоску по дому.
Вспышка.
Покажи мне воспоминания о счастливом детстве.
Вспышка.
Какое слово послужит антонимом "волшебству"?
Бренди никогда не задавала мне вопросов о родителях. Не спрашивала, живы они или мертвы, и если живы, то почему не просиживают целыми днями рядом со мной и не кусают локти.
- Твои мать и отец, Рейнер и Онория Сент-Пейшнс, были убиты террористами - ненавистниками моды, - говорит Бренди.
Вообще- то до того, как я повстречала Бренди Александр, моим отцом был совсем другой человек. Каждую осень он возил свиней на рынок. А летом постоянно разъезжал на своем грузовике по всему Айдахо и окраинам других штатов, расположенных выше и левее нашего, и скупал в булочных нераспроданную выпечку, уже негодную для употребления в пищу -фруктовые пироги и кексы с кремовой начинкой, бисквитные булки, наполненные ненатуральными сливками, и огромные куски черт знает чего, посыпанные выкрашенной в ярко-розовый цвет кокосовой стружкой. А еще не проданные вовремя торты для именинников, засохшие праздничные пироги с поздравительными надписями - "Мамочке в День матери", "Будь моим Валентином".
Отец до сих пор привозит все это домой и сваливает в огромную кучу или складывает в полиэтиленовые мешки. Я ненавидела носить свиньям эту гадость.
Мой отец, о котором Бренди Александр не желает ничего знать, прибегает к одной хитрости - пичкает своих животных черствыми кексами и пирогами за две недели до того, как они попадают на рынок. Питательных веществ в старой выпечке практически не остается, поэтому хрюшки сжирают все до последней корки.
Отец везет на продажу трехсотфунтовых свиней, девяносто фунтов веса каждой из которых - набитая непереваренными отходами толстая кишка.
Я говорю:
- Куне хиунух гу куиоа.
- Нет, - заявляет Бренди, подносит к моему лицу свой длиннющий толстый указательный палец-хот-дог, на котором красуются целых шесть колец для коктейля, и медленно машет им то в одну, то в другую сторону.
Я не произношу более ни звука.
- Ни слова, - велит Бренди. - В тебе до сих пор слишком крепки воспоминания о прошлой жизни. Разговаривать сейчас не имеет для тебя никакого смысла.
Она достает из плетеной корзины кусок белой шелковой тонкой материи с золотым греческим узором - настоящее чудо, и накрывает им мою голову.
На мне еще одна завеса. Мир отдаляется от меня все дальше и дальше.
- Угадай, кто занимается изготовлением подобных узоров на шелке? - говорит Бренди.
Материя настолько невесомая, что, когда я вдыхаю и выдыхаю, она легонько колышется. Я не ощущаю ее ни ресницами, ни даже кожей сверхчувствительного лица.
В Индии, рассказывает Бренди, в процессе производства подобных тканей задействуют группы из нескольких детей-вегетарианцев пяти-шести лет. Эти дети целыми днями сидят на деревянных скамейках и заняты работой.
- Говорят, что за этим занятием никогда не увидишь ребенка старше десяти лет, - говорит Бренди. - Потому что к этому возрасту практически все из них становятся слепыми.
Площадь шелкового покрывала, которое Бренди только что достала из корзины и накинула мне на голову, наверное, не меньше шести квадратных футов. А цена ему - потерянное зрение бедных детишек. Испорченные жизни, загубленное детство.
Покажи мне сострадание.
Вспышка.
Покажи мне сочувствие.
Вспышка.
О, мне хочется умереть.
Я произношу:
- Хсог жикс гл эиухн хинк.
- Нет, нет, - говорит Бренди.
Она не одобряет деяний эксплуататоров детского труда. Кусок этого шелка продавали на распродаже.
Заточенная в плен тончайшего покрывала, окруженная облаком органзы и жоржета, я размышляю над ситуацией, в которой оказалась. Мне больше и больше нравится задумка Бренди. А то, что никто не станет теперь лезть в мою душу, дает мне право тоже ни о ком не беспокоиться.
- Только не волнуйся, - говорит Бренди. - На тебя И сейчас будут обращать внимание. Твои сиськи - сногсшибательные. И попка отличная. Ты всего лишь не можешь разговаривать.
Людям жутко хочется найти разгадки ко всем тайнам, уверяет меня Бренди. Особенно любознательны мужчины. Им непременно нужно побывать на каждой горе, везде оставить свой след. Свою отметину. Пописать на каждое дерево. А потом забыть о нем.
- Под вуалями и покровами ты - великая загадка, - говорит Бренди. - Большинство парней будут готовы на что угодно, лишь бы узнать, кто ты. Некоторые посчитают, что ты нереальная. Конечно, найдутся и такие, кто вообще не пожелает тратить на тебя время.
На свете существуют фанатики, атеисты и агностики.
Если тебе встречается человек, у которого всего лишь повязка на одном глазу, ты загораешься желанием взглянуть под эту повязку. И увидеть, что тебя просто надувают. Или же поглазеть на скрывающийся от посторонних ужас.
Фотограф в моей голове говорит:
Покажи мне голос.
Вспышка.
Покажи мне лицо.
Бренди остановила свой выбор на маленьких шляпках с вуалью. И больших шляпах с вуалью. Шляпах-оладьях и шляпах-домиках, с пришитыми к краям облаками тюля и газа. Парашютного шелка, или тяжелого крепа, или сеток, усыпанных синельными помпонами.
- На свете нет ничего более скучного, - говорит Бренди, - чем неприкрытая нагота.
Вообще- то есть еще кое-что, добавляет она. Честность.
- Взгляни на все это как на забаву. Мои вуали и покровы - изысканное нижнее белье для твоего лица, - произносит Бренди. - Ночная сорочка с огромными разрезами, при помощи которой ты подчеркиваешь свою неповторимость.
Мое "паршивое" прошлое Бренди тоже относит к скучнейшим вещам.
Она никогда ни о чем меня не спрашивала.
Какой бы непроходимой мошенницей ни была эта особа, мы встречаемся с ней вновь и вновь в кабинете логопеда, и каждый раз она рассказывает мне что-нибудь новое о моей жизни.
Глава десятая
Перенесемся в тот момент, когда Бренди Александр укрывает меня одеялом. Я лежу на кровати в гостиничном номере в Сиэтле. Эта ночь - ночь Спейс Нидл, ночь, когда будущее не наступает. Вокруг ног Бренди и ее тонкой талии, похожей на узкую горловину песочных часов, обмотаны несколько ярдов черного тюля. Тонкая полупрозрачная материя окутывает ее огромный бюст и петлей покрывает рыжеволосую голову. И все это великолепие, склоняющееся надо мной, поблескивает бледными огнями. В этом наряде Бренди походит на летнюю ночь.
Фальшивые бриллианты - не пластиковые, которые штампуют в Калькутте, а австрийские, изготовленные из хрусталя умелыми руками эльфов из Шварцвальда, - эти маленькие звездочки с Рейна рассыпаны по всему черному тюлю, который надела на себя Бренди. Лицо ее королевского величества - светлая луна на ночном небе, опустившаяся ко мне, чтобы пожелать спокойной ночи. В моей комнате выключен свет. Работает телевизор, расположенный напротив кровати. Хрустальные звездочки Бренди, изготовленные вручную, переливаются всеми цветами, которые телевизионщики старательно показывают нам.
Сет прав. Телевидение действительно делает меня Богом. Я могу наблюдать за кем хочу, и каждый час на смену одной жизни на телеэкране приходит другая. Здесь, в реальности, часто все происходит иначе.
- Я всегда буду любить тебя, - говорит королева ночного неба, и мне становится понятно, какую открытку она нашла на лобовом стекле "линкольна".
Постельное белье в отелях на ощупь такое же, как в больнице. С того момента, как мы встретили друг друга, минуло несколько тысяч миль, а крупные пальцы Бренди все так же заботливо расправляют складки покровов на том месте, где когда-то был мой подбородок. Мальчики и девочки, бегающие из ночных клубов в темные аллеи, где продают наркотики, меньше всего на свете желают повстречать там меня с незакрытым лицом.
Бренди говорит:
- Мы вернемся, как только распродадим все, что у нас имеется.
В дверном проеме виден силуэт Сета. Если смотришь на него отсюда, с моей кровати, он выглядит на фоне неново-зеленых, серых и розовых тропических листьев, изображенных на обоях в холле, сногсшибательным супергероем. Плащ, длинный черный кожаный плащ, который надел Сет, плотно облегает его плечи и спину, а от пояса книзу расширяется, поэтому походит на накидку.
Быть может, в те моменты, когда Сет целует королевский зад Бренди Александр, он нисколько не притворяется. Наверное, они по-настоящему влюблены друг в друга и отдаются своим чувствам, когда меня нет поблизости.
Лицо, обрамленное черным тюлем, которое склоняется надо мной, поражает насыщенностью красок. Кожа
вокруг графитового рта покрыта изобилием розового. Глаза - ядовито-баклажанные. Даже сейчас, когда комната освещена лишь экраном включенного телевизора, эти краски смотрятся чересчур яркими, интенсивными, кричащими. Жгучими. Вспоминаются персонажи каких-то мультфильмов.
У манекенов в модных магазинах такие же лица. С чрезмерно баклажанными глазами и слишком сильно выделенными розово-ржавыми румянами щеками. Для воображения ничего не остается.
У манекенов в модных магазинах такие же лица. С чрезмерно баклажанными глазами и слишком сильно выделенными розово-ржавыми румянами щеками. Для воображения ничего не остается.
Может, именно это нравится мужчинам? Мне хочется, чтобы Бренди Александр поскорее ушла.
Я мечтаю остаться наедине с Сетом. Страстно желаю, чтобы он засунул пальцы мне в рот, чтобы раздвинул рукой мои колени и стал с восхищением меня рассматривать.
- Если захочешь что-нибудь почитать, - говорит Бренди, - можешь взять книгу о мисс Роне Барретт. Она в моей комнате.
Я мечтаю, чтобы от того, как меня натерла щетина Сета, мне было больно писать. Сет спрашивает:
- Ты идешь?
Рука в кольцах и перстнях бросает пульт дистанционного управления телевизором на мою кровать.
- Пойдем, принцесса, - торопит Бренди Сет. - Ночь скоро кончится.
Единственное, чего я хочу, так это смерти Сета. Чтобы он стал жирным, обрюзгшим, не уверенным в себе и пугливым. Если он меня не желает, я мечтаю тоже не желать его.
- Если с нами что-нибудь случится - сцапают копы или что-нибудь еще, - говорит мне луна, - деньги у меня в косметичке.
Человек, которого я люблю, уже вышел из номера. Отправился разогревать мотор машины. Человек, пообещавший всю жизнь любить меня, желает мне спокойной ночи и тоже удаляется, плотно закрывая за собою дверь.
Перенесемся в прошлое, в тот день, когда Манус, мой жених, Манус Келли, агент сыскной полиции, который бросил меня, сказал:
- Родители - они как Бог. Тебе важно знать, что мать и отец всегда с тобой, что одобряют твои действия и поступки. Тем не менее ты звонишь им, только когда попадаешь в беду или в чем-то нуждаешься.
Вернемся в Сиэтл, ко мне, лежащей в кровати с пультом дистанционного управления. Я нажимаю кнопку и отключаю звук телевизора.
На экране три человека на стульях на невысокой сцене перед аудиторией. Когда каждого из них показывают крупным планом, внизу появляется надпись - имя и еще несколько слов, которые в первое мгновение воспринимаешь как фамилию. Слова эти кратко говорят зрителю о том, что за человек перед его глазами. Они похожи на прозвища индейцев - Хезер Быстрые Ноги Бизона… Триша Лунный Охотник.
Кристи Пила человеческую кровь.
Роджер Жил с мертвой матерью.
Бренда Съела своего ребенка.
Я переключаю канал.
Я переключаю канал.
Я переключаю канал и вижу других трех людей:
Гвен Работает проституткой.
Невиль Был изнасилован в тюрьме.
Брент Спал со своим отцом.
Люди по всему миру рассказывают другим о случившейся в их жизни единственной трагедии, а также о том, как им удалось преодолеть это страшное испытание. Теперь они живут прошлым, а не настоящим.
Я нажимаю кнопку, возвращаю Гвен, работающей проституткой, голос и слушаю ее проститутские разглагольствования.
Разговаривая, Гвен подается вперед и оживленно размахивает руками. Она смотрит куда-то вверх, вправо. Не на камеру. Я знаю, что там установлен монитор. Гвен наблюдает за собой.
Она сжимает пальцы в кулаки, оставляя выпрямленным только один - указательный на левой руке. Потом медленно переворачивает кисти таким образом, что ее ногти оказываются сверху, в центре внимания.
- …чтобы быть в состоянии защитить себя, большинство девушек, работающих на улице, отламывают небольшой кусочек бритвы и приклеивают его под ноготь. Потом красят ногти лаком, и лезвия не видно.
Гвен, наверное, что-то не нравится в изображении на мониторе. Она хмурится и откидывает назад огненно-рыжие волосы, обнажая уши в жемчужных серьгах.
- А когда девочки попадают в тюрьму, - обращается к себе Гвен, глядя в монитор, - или теряют былую красоту и привлекательность, некоторые из них используют бритву для перерезания собственных вен.
Я опять лишаю Гвен, работающую проституткой, голоса.
Я переключаю канал.
Я переключаю канал.
Я переключаю канал.
Нажав на кнопку шестнадцатый раз, я вижу на экране чудесную молодую женщину в обтягивающем
фигуру вечернем платье с блестками. Она улыбается и выбрасывает в дымовую трубу фабрики "Ням-ням" мясные отходы.
Эви и я. Мы с ней снимались в этом ролике. Он - один из тех, которые похожи на настоящую телепередачу, хотя длятся не так долго. На экране появляется другая девушка в блестящем платье. С серебряным подносом в руках. Она пробирается сквозь толпу северян и туристов со Среднего Запада и предлагает парочке в одинаковых гавайских рубашках выбрать канапе с ее подноса. Парочка и все остальные люди, наряженные в одежды из двухфонтурного кругловязаного полотна, смотрят куда-то вверх, вправо. Не на камеру.
Там установлен монитор.
Выглядит странно, но происходит следующее: все снимающиеся в рекламе пялят глаза на собственное изображение в мониторе, пялят глаза на собственное изображение в мониторе, пялят глаза на собственное изображение в мониторе. Они замкнуты в кольцо реальности, которая никогда не закончится.
В глазах девушки с подносом - линзы неестественно зеленого цвета. Ярко-красная помада выступает за настоящие контуры ее губ. Ее густые светлые волосы подняты вверх, поэтому плечи не кажутся такими ширококостными. Канапе на подносе, который она крутит перед носами собравшихся, - крекеры, нагруженные мясными субпродуктами. Девушка продвигается вперед, в центр студии, ярко освещенный прожекторами. У нее ненатурально зеленые глаза и светлые волосы. Это моя лучшая подруга, Эви Коттрелл.
Конечно, это Эви. А это Манус. Он выступает вперед и своим обалденным внешним видом отделяет Эви от толпы. Манус, агент сыскной полиции, берет с подноса крекер, нагруженный мясными продуктами, и кладет его между своих искусственных зубов. И жует. И запрокидывает красивую голову, зажмуривая глаза - волшебные голубые глаза. Потом крутит головой из стороны в сторону и глотает. Внимание зрителя сосредоточивается на его квадратном мужественном подбородке.
Черные густые волосы, как у Мануса, напоминают о том, что голова человека покрыта рудиментарным мехом. Вот такой этот Манус - сексуальный волосатый пес.
Мануса показывают крупным планом. Теперь он смотрит прямо в камеру. Его глаза выражают любовь и полное удовлетворение. Дежа-вю. Манус выглядел точно так же, когда спрашивал у меня, достигла ли я оргазма.
Потом Манус поворачивается и дарит свой неподражаемый взгляд Эви, а остальные люди все смотрят в другую сторону - на себя в мониторе, на себя в мониторе, на себя в мониторе, и на Мануса, с любовью и удовлетворением улыбающегося Эви.
Эви тоже улыбается Манусу. Губами, на которых ярко-красная помада выходит за их натуральные контуры. А я - малюсенькая блестящая фигурка на заднем плане. Я виднеюсь над плечом Мануса, я далеко, у трубы из органического стекла на самом верху фабрики "Ням-ням".
И почему я была такой тупой?
Хочешь покататься на яхте?
Конечно.
Мне давно следовало догадаться о том, что происходит между Манусом и Эви.
Даже сейчас, лежа в кровати в номере отеля через год после того, как все закончилось, я сжимаю пальцы в кулаки.
Я ведь могла просмотреть этот глупый ролик и тогда сразу поняла бы, что Эви и Манус закрутили грязный романчик, что пытаются выдать его за настоящую любовь.
Что ж, теперь я все знаю. Мне давно известно об их связи. И ролик этот я просматриваю уже, наверное, в сотый раз. Я вижу в нем только себя. Реальность - это круг. Петля, которая никогда не закончится.
Камера перемещается к первой девушке, к той, которая на сцене. Это я. Я такая красивая! Я демонстрирую на телевидении замечательную способность фабрики производить легкие закуски, и я ошеломительно красивая. Черт побери, я потрясающе красивая.
Отключенный голос за кадром вещает о том, как фабрика "Ням-ням" может принять от вас любые мясные субпродукты - языки, сердца, губы или гениталии, - переработать их, приправить и, уложив на крекеры, преподнести вам в виде трефы, пики или бубны, как пожелаете.
Я лежу на кровати и плачу.
Бубба- Джоан. У нее отстрелена челюсть.
У меня за спиной тысячи миль. Я кем уже только не была. А история остается прежней. Почему чувствуешь себя полным придурком, если смеешься, находясь один в комнате? Но плач обычно заканчивается именно смехом. Как так получается, что ты постоянно видоизменяешься, но продолжаешь быть все тем же смертоносным вирусом?
Глава одиннадцатая
Перенесемся в тот день, когда меня выписали из больницы. Я потеряла работу, жениха, квартиру и была вынуждена ночевать в большом доме Эви, ее настоящем доме, где не нравилось жить даже ей самой. Там, в лесу, жутко одиноко, и никому нет до тебя дела.
Я лежу на спине на кровати Эви в эту первую ночь своей новой жизни и не могу заснуть.
Ветер треплет занавески, занавески из кружева. Вся мебель Эви украшена завитушками в стиле французской провинции и покрыта белой и золотой красками. Луны на небе нет, но полно звезд, поэтому все вокруг - дом Эви, изгородь, едва проглядывающая сквозь кусты роз, занавески в спальне, тыльные стороны моих рук, лежащих поверх одеяла, - все черное или серое.