Юрий Леонидович Нестеренко Приговор
Вместо эпиграфа
Ты видишь, как мирно
Пасутся коровы,
И как лучезарны
Хрустальные горы.
Мы вырвем столбы,
Мы отменим границы.
О, маленькая девочка
Со взглядом волчицы!
Спи сладким сном,
Не помни о прошлом.
Дом, где жила ты,
Пуст и заброшен.
И мхом обрастут
Плиты гробницы,
О, маленькая девочка
Со взглядом волчицы!
"Крематорий"
Вместо предисловия
Вообще говоря, это не фантастический роман. В нем нет ни магии, ни
недоступных современной науке технологий. Впрочем, если очень хочется,
можно отнести его к жанру альтернативной истории. В этом случае
предположим, что империя Карла Великого не распалась после его смерти, а
просуществовала еще несколько столетий, распространившись при этом на
всю Европу (включая Британию и славянские земли), а возможно, и дальше -
прежде, чем ее все же постигла участь всех империй. Тогда действие
большей части романа происходит где-то на юге Франции (хотя культура и
язык Империи сочетают в себе черты, доставшиеся от разных европейских
народов), а подбор тропического архипелага на роль Изумрудных островов
оставляю читателю в качестве самостоятельного упражнения. Впрочем, с тем
же успехом это может быть и некий параллельный мир, отличающийся от
нашего не только историей, но и географией. Все это, на самом деле, не
имеет значения.
Топонимика и топография вымышлены. Главной денежной единицей
Империи является крона; номинально в кроне сто хеллеров, в хеллере два
гроша, однако на практике золотые и медные деньги имеют разный курс.
Технический прогресс в Империи в каких-то областях может опережать
известную нам версию истории, а в каких-то — отставать от нее.
У этого романа два источника вдохновения — песня группы
"Крематорий" "Маленькая девочка" и фильм "Город потерянных детей" (тем,
кто любит читать под музыку, рекомендую саундтрек из этого фильма).
Впрочем, прямого отношения к сюжету они не имеют. Это — совсем другая
история.
Долгий летний день уже клонился к вечеру, а лес все не кончался.
Вообще-то я люблю леса. Ехать теплым днем под раскидистыми кронами
вековых деревьев, вдыхая родниковой чистоты воздух и слушая негромкую
перекличку птиц, куда приятней, чем пробираться сквозь гам и толчею
узких кривых улиц, где в общую вонь сточных канав вливается то едкий
смрад из мастерской кожевенника, то тяжелый дух мясной лавки. Однако
ночевать удобнее все-таки под крышей. А я уже вторые сутки не встречал
жилья, если не считать сожженной деревни, которую я миновал утром. Эти
края и в довоенные времена были не слишком густо населены, а уж
теперь… Карты у меня не было, уж больно дорого они стоят — да и можно
ли в наше время доверять картам? — но заросшая тропка под копытами моего
коня должна же была куда-нибудь вести. Впрочем, судя по ее состоянию, не
ездили по ней уже давно. Кое-где она и вовсе пропадала под зеленым
ковром молодого подлеска. Здесь, на юге, все растет быстро.
Наконец между деревьями впереди замаячил свет открытого
пространства. Мой притомившийся конь, чуя близкий отдых, прибавил шагу,
и не прошло и четверти часа, как мы выехали на берег озера.
Озеро было не слишком большим, и, насколько я мог разглядеть,
никакая речка не вливалась в него; очевидно, его питали подземные
источники. На противополжной стороне все так же зеленел нетронутый лес,
однако тропа сворачивала вдоль берега направо, и, поворотив коня в ту
сторону, я различил сквозь кроны деревьев очертания массивных стен и
башен. Замок! Что ж — это даже лучше, чем ночлег в убогой крестьянской
лачуге или на грязном постоялом дворе. Если, конечно, меня пустят
внутрь. Но отчего бы и не пустить? Одинокий путник не производит
впечатления опасного, а провинциальные бароны, всю жизнь проводящие в
подобной глуши, охочи до новостей и оттого не особо обращают внимание на
титулы.
Однако, чем ближе я подъезжал, тем больше убеждался, что едва ли
мне доведется рассказывать здесь новости. Плющ и мох густо покрывали
стены, подобно плесени на гнилье; черные провалы бойниц и выбитых окон
напоминали глазницы черепа. Кое-где над ними еще можно было различить
серые языки застарелой копоти. Над круглым донжоном торчали редкие
черные головешки — все, что осталось от бревенчатого шатра крыши.
Окончательно об участи замка мне поведали засыпанный в нескольких местах
ров, некогда соединявшийся с озером (ныне в оставшихся обрывках рва
стояла тухлая вода) и валявшаяся на земле обгорелая створка ворот, судя
по всему, вынесенная тараном (теперь на ней уже кое-где зеленела трава).
Что ж — не было ничего удивительного в том, что война добралась и в эти
леса. Судя по всему, со времени разыгравшихся здесь кровавых событий
прошел уже не один год. И едва ли кто-нибудь из владельцев замка уцелел,
раз не было никаких попыток восстановить родовое гнездо. Опять-таки,
ничего удивительного.
С мечтой о сытном ужине из баронских кладовых приходилось
проститься. Равно как и о ночлеге на мягкой постели. Нет никаких
сомнений, что внутри все разграблено и сожжено. Но каменные стены — это
все-таки по-прежнему каменные стены, и ночевать, конечно, следует
внутри. Возможно, другой на моем месте испугался бы оставаться на ночь в
таком месте, где пролилась кровь, а вокруг на многие мили — ни единой
живой души, однако я не верю в суеверную чепуху. Будь в россказнях о
привидениях хоть капля правды — после всех войн и убийств прошлого от
призраков было бы уже просто не продохнуть.
Однако я долго рассматривал замок из-за деревьев, не решаясь
выехать на открытое место, ибо в развалинах могла таиться и вполне
реальная опасность. Преимущество каменных стен и сводов над лесной
землянкой очевидно не только мне, а лихих людей за последние годы
развелось немало. Сейчас хватает и господ дворян, выходящих на большую
дорогу — что уж говорить о простых мужиках, вроде обитателей утренней
деревни. И пусть, по большому счету, они не виноваты в том, что лишились
крова и имущества, но путнику, на котором они захотят выместить свои
несчастья, от этого не легче. Правда, тех, кто вздумает на меня напасть,
ждет крайне неприятный сюрприз. Но все равно, лишние проблемы мне ни к
чему.
Однако ничего подозрительного мои наблюдения не показали. Похоже,
что замок был мертв окончательно — не как труп, в котором еще копошатся
черви и жуки, а как начисто обглоданный скелет. Оно и логично, ибо
чего-чего, а большой дороги в этих краях не наблюдается. Может быть, я -
первый человек, появившийся на этом берегу с тех пор, как его покинули
солдаты победителя. Более не таясь, я выехал на открытое место и,
перебравшись через полузасыпанный ров, въехал во внутренний двор, уже
поросший травой. Конюшни и прочие службы были, конечно же, сожжены, так
что я просто стреножил своего жеребца и оставил его пастись, а сам
отправился осматривать руины.
Внутри замок производил еще более тягостное впечатление, чем
снаружи, ибо здесь дожди не могли смыть жирную копоть со стен и
потолков, и зеленая поросль не затягивала старые раны. В комнатах
громоздились останки сгоревшей мебели (кажется, в нескольких местах ею
пытались баррикадировать двери — без особого, очевидно, успеха), кое-где
на полу валялись истлевшие обрывки фамильных знамен и гобеленов. На всем
лежал густой слой пыли и грязи. Наклонившись, я поднял с пола оловянное
блюдо; чуть дальше валялся кубок, сплющенный солдатским сапогом. На
лестнице мне попался щит, разрубленный надвое — деревянный, окованный
железом лишь по периметру. Как видно, гарнизон замка не отличался
хорошим вооружением, да и сами хозяева явно не входили в число самых
богатых родов Империи. Я был готов и к другим находкам, ибо давно прошли
те времена, когда после боя всех павших предавали земле согласно обычаю,
не деля на победителей и побежденных. Теперь — хорошо, если выкопают
общую яму хотя бы для своих, а оставлять зверям и птицам мертвых солдат
противника давно стало нормой. Однако пока что человеческие кости мне
нигде не попадались. Может быть, крестьяне, наведавшиеся сюда после
сражения, все же исполнили последний долг перед своими сеньорами, а
заодно и теми, кто им служил, хотя в такое благородство не очень
верилось. Или же командир штурмующих оказался человеком старых рыцарских
правил — в это верилось еще меньше.
Я вошел в очередную комнату и вздрогнул. С закопченой стены над
камином мне в лицо щерились обгорелые черепа. Нет, не человеческие.
Рогатые и клыкастые, они, очевидно, некогда были охотничьими трофеями
хозяина замка — но теперь, сгоревшие до кости, больше походили на морды
адских демонов, глумливо скалящиеся над участью своих былых победителей.
Из всей коллекции каким-то образом уцелело лишь чучело большой совы,
стоявшее на каминной полке. Заинтересовавшись, как огонь мог пощадить
птицу, я подошел ближе и уже готов был протянуть руку, как вдруг сова
резко повернула голову, шумно взмахнула крыльями и взлетела, едва не
зацепив когтями мое лицо. Я отшатнулся; обалделая спросонья птица
бестолково заметалась под потолком, стряхивая пыль и сажу со стен, пока,
наконец, не сообразила снизиться и вылететь в узкое окно. Я с
неудовольствием понял, что сердце мое колотится так, словно я и в самом
деле встретился с призраком. "Глупость какая", — пробормотал я и сделал
движение, чтобы повернуться и выйти из комнаты.
— Стоять! Не двигаться!
Голос, произнесший эти слова, явно не был голосом взрослого
мужчины. Но я отнесся к приказанию со всей серьезностью. В стране, где
двадцать лет идет гражданская война, запросто можно получить стрелу в
спину и от десятилетнего мальчишки. Тем более что он не выкрикнул свое
требование, как можно было бы ожидать от испуганного ребенка, а произнес
его твердо, но негромко — очевидно, учитывая, что я могу быть не один.
Стало быть, у парнишки есть кое-какой опыт… не хочется даже думать,
какой именно.
— Стою, не двигаюсь, — согласился я. — Ногу опустить можно? Боюсь,
на одной я долго не простою.
— Можно, но без резких движений, — серьезно разрешил голос. — У
меня арбалет. Пробивает любой доспех со ста шагов. И если ты думаешь,
что я не умею с ним обращаться — это последняя ошибка в твоей жизни. Ты
все понял?
— Да. Не сомневаюсь, что ты отличный стрелок.
— Теперь медленно повернись. И держи руки подальше от меча.
Я повиновался со всей возможной старательностью и смог, наконец,
увидеть обладателя голоса. Будь я суеверен, вполне мог бы принять его за
какую-нибудь лесную кикимору. Фигура ростом мне по грудь была закутана в
бесформенные серо-бурые лохмотья. Грязные жесткие волосы, тоже какого-то
темно-серого оттенка, торчали во все стороны; в них запутался лесной
мусор, они падали слипшимися сосульками на плечи и почти скрывали
чумазое лицо, на котором, впрочем, сверкали злой решимостью два больших
черных глаза. Правая нога — совсем босая, ступня левой перевязана
замурзанной тряпкой, из которой торчали грязные пальцы. Но главное — в
руках это существо и в самом деле держало взведенный боевой арбалет. Как
раз такой, с которым несложно управиться ребенку: не больше семи фунтов
весом, неполный ярд в длину, и вместо традиционного рычажного взводного
механизма — новомодный ворот. Отрадно, что технический прогресс
добирается даже в такую глухомань. Менее отрадно, что это достижение
прогресса нацелено мне точно в грудь.
— Теперь отвечай и не вздумай врать, — черные глаза впились
требовательным взглядом в мои собственные. — Кому ты служишь — Льву или
Грифону?
— Никому, — честно ответил я. — Точнее говоря, самому себе.
— Не увиливай! Кто твой сюзерен?
— У меня его нет.
— Разве ты не воин?
— Я — просто путешественник.
— Но у тебя меч!
— Я вооруженный путешественник. В наше время с оружием чувствуешь
себя спокойней, не так ли? — я с усмешкой кивнул на арбалет.
— Ты один?
— Да.
— И куда ты путешествуешь?
— Куда глаза глядят, — пожал плечами я.
— А война все еще идет?
— Да.
— И кто побеждает?
— Не знаю. По-моему, у них там сложилась патовая ситуация. Слишком
много народу перебито с обеих сторон, ни Льву, ни Грифону не хватает сил
для решающего наступления. Точнее, скорее это не пат, а цугцванг. Ты
когда-нибудь играл в шахматы?
Но мой вопрос был проигнорирован. Босоногий арбалетчик что-то
обдумывал, и я хотел уже воспользоваться паузой, чтобы попросить
все-таки опустить оружие, но меня опередили:
— Значит, у тебя нет обязательств ни перед одной из партий?
— Никаких, — ответил я и чуть было не добавил "гори огнем они обе",
но сообразил, что это, возможно, заденет чувства моего визави.
— И тебе все равно, кому служить?
— Я же сказал — я служу только себе самому.
— А если я найму тебя на службу?
— Ты?! — я воззрился на стоящее передо мной лесное чучело, с трудом
сдерживая смех. — А платить будешь шишками или желудями?
— Я — Эвелина-Маргерита-Катарина баронесса Хогерт-Кайдерштайн, -
величественно произнесла "кикимора" и еще более надменным тоном
добавила: — Наследная владычица этого замка и окрестных земель.
Тут уж я не выдержал и расхохотался. Успевая, впрочем, одновременно
удивиться тому, чего не понял сразу: это вовсе не мальчик, а девчонка -
однако арбалетом она, похоже, владеет лучше, чем швейной иглой!
— Ага, а я — принц и претендент на престол… — произнес я,
отсмеявшись.
— Ты осмеливаешься подвергать сомнению правдивость моих слов? -
теперь острый наконечник стрелы смотрел мне в лицо.
Тут до меня дошло, что какая-нибудь дочка прячущихся в лесу
голодранцев, даже и вздумай она поиграть в "благородных", едва ли сумела
бы выстроить столь сложные фразы, как "значит, у тебя нет
обязательств…" и "ты осмеливаешься подвергать сомнению…" Она бы
изъяснялась в стиле "Так ты чо, ни за кого, да?" и "Да ты чо, мне не
веришь?!"
— Прошу простить мой смех, баронесса, — ответил я со всей возможной
серьезностью, — но давно ли вы смотрелись в зеркало?
— Три года назад, — негромко ответила она. — В день, когда они
ворвались в замок.
И в интонации, с которой она это сказала, было нечто, что заставило
меня поверить окончательно.
— Значит, вся твоя семья…
— Да. Они убили всех. Отца, мать, обоих братьев и старшую сестру. Я
выжила, потому что отец успел спрятать меня. Наверху, на балке под
потолком. Никто из взрослых не смог бы лечь там так, чтобы его не было
видно снизу. Только я. Поэтому я уцелела. Но я слышала, как их убивали.
Слышала… и кое-что видела. Но я ничего не могла сделать. Тогда у меня
не было арбалета. И если бы я издала хоть звук, меня бы нашли и тоже
убили. Я пролежала там, не шевелясь, полдня, пока они грабили замок.
Потом они раскидали повсюду солому, подожгли ее и убежали. Я успела
выбраться на стену — там одни камни, гореть нечему. Правда, чуть в дыму
не задохнулась, голова потом сильно болела… Когда пожар утих, я обошла
замок. Мне еще нужно было похоронить погибших. Тела сильно обгорели, но
так было даже лучше. Мне было бы трудно… засыпать землей их лица, если
бы они были, как живые. А так это были просто черные головешки. К тому
же… так они меньше весили. У меня бы, наверное, не хватило сил
перетаскать их всех, если бы они были целые…
— Сколько же тебе было лет?
— Девять. Сейчас двенадцать.
— Господи…
Я никогда не любил детей, и уж тем более не выношу всяческое
умиление и сюсюканье. Но тут меня вдруг пронзило чувство острой жалости
к этой совершенно чужой мне девочке. Захотелось хоть как-то приласкать и
утешить ее. Арбалет все еще смотрел в мою сторону, но уже явно не
целился в меня — она просто машинально продолжала его держать. Я шагнул
к ней и мягко отвел оружие в сторону. Затем очень осторожно — я ведь
понимал, каковы были ее последние воспоминания о мужчинах с мечами -
протянул руку и погладил ее по голове. В первый момент она и впрямь
вздрогнула и сделала инстинктивное движение отпрянуть. Но уже в
следующий миг расслабилась и доверчиво прижалась ко мне, пряча лицо в
моей куртке.
По правде говоря, грязные волосы отнюдь не были приятны на ощупь,
да и пахло от нее… понятно, как пахнет от человека, которому негде
нормально помыться, будь он хоть трижды благородного происхождения. Но я
продолжал гладить ее голову — молча, ибо не знал, что сказать. Любые
слова утешения звучали бы фальшиво. По тому, как вздрагивали ее плечи, я
понял, что она плачет — может быть, впервые за эти три года. Но она