делала это совершенно беззвучно, явно не желая демонстрировать мне свою
слабость. Наконец она отстранилась, как-то даже слишком резко, и снова
посмотрела на меня, похоже, жалея, что поддалась минутному порыву. Ее
глаза вновь были совершенно сухими — я бы даже подумал, что мне
показалось, если бы слезы не оставили предательские следы на грязном
лице.
— И все эти годы ты так и живешь здесь? — я даже не спрашивал, а
скорее констатировал очевидное.
— Да.
— Ты не думала перебраться к какой-нибудь родне?
— Никого не осталось. Я — последняя в роду.
— И тебе никто не помогает? Как же ты смогла прокормиться?
— Лес прокормит человека, который его понимает, — улыбнулась она. -
Еще до того, как все это случилось, мама отпускала меня с нашими
служанками по грибы и ягоды, так что я знала, какие можно есть. А отец
даже брал на охоту, хотя мама и ворчала, что это занятие не для девочки.
Но стрелять я тогда еще не умела. Я научилась потом, сама, уже после
ЭТОГО. Пожар и грабители уничтожили не все, мне удалось отыскать в замке
этот арбалет и еще кое-что… А Эрик, мой средний брат, научил меня
ставить силки и ловить рыбу в озере. Он часто играл со мной, хотя он был
мальчишка и на пять лет старше. Он вовсе не был таким задавакой, как
Филипп, старший…
— А твоя одежда? У тебя есть что-нибудь, кроме того, что на тебе
сейчас? — "если это вообще можно назвать одеждой", добавил я мысленно.
— Почти все сгорело. Уцелели платье и туфли, которые были на мне в
тот день… но я же из них давно выросла.
В самом деле. Я как-то не подумал об этом детском свойстве.
— И что же ты, круглый год так и ходишь босиком? И зимой?
— Ну, зимы в наших краях теплые, — беспечно ответила она. — В
прошлом году снег всего два раза выпадал, и почти сразу таял. Вообще-то,
есть еще старые отцовские сапоги, но они мне слишком велики. Даже если
тряпок внутрь напихать — идешь, как в колодках… Я их только зимой на
рыбалку надеваю, потому что там на одном месте подолгу стоять надо, и
впрямь замерзнешь. А ходить и бегать лучше уж босиком. Когда привыкнешь,
то почти и не холодно. Вот без теплой одежды зимой куда хуже. Но у меня
есть волчья шкура. Я в первую же зиму сама волка застрелила -
похвасталась она. — Шубу, правда, сшить не получилось. Шить я не умею.
Мама пыталась научить, но мне терпения не хватило. Слишком уж скучное
занятие.
Да, думал я, это был обычный быт провинциальной дворянской семьи.
Где хозяйка коротает время рукоделием и не брезгует сама похлопотать на
кухне, господские дети запросто ходят по грибы вместе со слугами, а дары
леса составляют существенную часть меню. И все считают в своей глуши,
что потрясения и беды большого мира никогда до них не доберутся…
Однако, что же мне теперь с ней делать? Ясно же, что нельзя просто
оставить девчонку здесь вести и дальше жизнь дикарки. Но ведь и отвезти
ее некуда! Если бы хоть какая-то родня… До войны, кажется, было
какое-то ведомство, занимавшееся сиротами благородного происхождения, но
теперь до этого едва ли кому есть дело. С другой стороны, а почему до
этого должно быть дело мне? Конечно, мне ее жалко, но эмоции — плохой
советчик. Разве мне нужны лишние проблемы? В конце концов, война Льва и
Грифона оставила и еще оставит сиротами множество детей. А я, если бы
пару дней назад свернул не на правую, а на левую дорогу, вообще не узнал
бы о ее существовании…
Но, пока я думал, что мне делать с ней, она уже решила, что ей
делать со мной.
— Так вот, о твоей службе, — напомнила она.
Ах, да. Она же меня "нанимает".
— Дело в том, что мне нужна помощь.
Не сомневаюсь.
— Мне надо убить одного человека, — продолжила она таким же ровным
тоном, как если бы сказала "мне надо съездить в соседнюю деревню". -
Точнее, не обязательно одного. Но одного — обязательно.
Ну что ж, и это я вполне мог понять. Как видно, она разглядела
того, кто убил ее родных. Или, скорее, того, кто командовал убийцами. Я
ничуть не осуждал ее за желание отомстить, вот только обратилась она не
по адресу…
— Ты знаешь его имя? — спросил я без энтузиазма.
— Карл, герцог Лангедарг.
Я присвистнул.
— Глава партии Грифона! А у тебя губа не дура, девочка!
— Нет смысла тратить время и силы на сведение счетов с
исполнителями, — совсем по-взрослому пояснила она. — Я буду рада, если
они тоже умрут. Но главной кары заслуживает не меч, нанесший удар, а
рука, что его направляла.
Я подумал, что в той, прошлой жизни Эвелина, должно быть, много
читала — иначе откуда в ее лексиконе подобные фразы? Хотя в таких глухих
поместьях редко встретишь даже скромную библиотеку — все же книги стоят
дорого… Но, может быть, ее отец был исключением на фоне прочих
провинциальных баронов, интересующихся только охотой. И наверняка все
книги тоже сгорели в огне. Тупые скоты, учинившие здесь резню, были
слишком невежественны, чтобы оценить хотя бы их материальную ценность -
я не сомневался в этом. Я не видел, что происходило здесь, но я хорошо
знаю, что представляют из себя двуногие скоты.
— Это логично, — согласился я вслух, — но, видишь ли,
Эвелина-Катерина-Маргарита…
— Маргерита-Катарина!
— Да, конечно. Кстати, у тебя ведь есть короткое имя? Как тебя
лучше называть?
— Ты дворянин?
— Нет, — честно ответил я.
— В таком случае, — она вновь напустила на себя надменный вид, — ты
должен называть меня "госпожа баронесса". И, кстати, обращаться ко мне
на "вы".
Я вновь не мог не улыбнуться контрасту между ее нынешним обликом и
звучным титулом. Хотя формально она была права. Но я никогда не был
поборником этикета.
— Видишь ли, я уже сказал, что у меня нет и не будет сеньора.
Обычно я не обращаюсь на "вы" к собеседнику, который ко мне обращается
на "ты", избегаю лишних слов и между условностями и удобством выбираю
удобство. А произносить "госпожа баронесса Хогерт-Кайдерштайн" всякий
раз, как мне понадобится к тебе обратиться, не слишком удобно. Особенно
если мы попадем в ситуацию, когда дорога каждая секунда. Так что, если
ты заинтересована в продолжении нашего знакомства — предложи более
лаконичный вариант. Меня, в свою очередь, можешь называть "Дольф". Это
мое имя, и, как видишь, оно очень короткое.
Госпожа баронесса обиженно надула губки, но по кратком размышлении,
очевидно, признала мою правоту.
— Можешь звать меня просто "Эвелина". А если еще короче, то мама
называла меня "Эвьет", — неохотно поведала она.
— Хорошо. Эвьет. Это подойдет. Так вот что я хотел тебе сказать:
убить Карла Лангедарга — это, наверное, неплохая идея, но для того,
чтобы это сделать, придется записываться в очень длинную очередь. В
смысле, что есть много желающих…
— Не думай, что, если мне двенадцать лет, то я ничего не понимаю! -
сердито перебила меня Эвьет. — Разумеется, его хотят убить очень многие.
И разумеется, он это хорошо знает и заботится о своей охране. Но он и
его охрана боятся только взрослых мужчин. Ну, может быть, и взрослых
женщин тоже. Но он не ждет, что смерть придет к нему в образе маленькой
девочки.
— Так вот оно что! — изумился я. — Значит, ты хочешь сама… Я
думал, ты предлагаешь сделать это мне…
— А ты бы взялся?
— Нет, — честно ответил я. Хотя, вероятно, из всех потенциальных
убийц у меня было бы больше всего шансов. Но лишь в том случае, если я
нарушу слово, данное человеку, которого я уважал больше, чем кого бы то
ни было на этой земле.
— Я так и думала, — спокойно кивнула она.
— Почему? — заинтересовался я.
— Иначе ты бы уже занялся этим, не дожидаясь встречи со мной, -
пожала плечами она. — Сам говоришь — заказчиков хоть отбавляй.
Что ж, в уме ей не откажешь. Хотя задуманное ею предприятие все
равно было чистым безумием.
— Мне нужно, чтобы ты научил меня, — продолжала она. — Пока я умею
только хорошо стрелять из арбалета. Еще я хорошо читаю следы. Но этого
недостаточно.
— Почему ты думаешь, что я могу научить тебя подобным вещам? Я уже
сказал — я не воин.
— Можешь называть себя, как тебе заблагорассудится. Но ты
путешествуешь один в такие времена, как сейчас. И ты до сих пор жив. Это
что-нибудь да значит.
Вновь она продемонстрировала свое владение логикой. Правда, она
была права и заблуждалась одновременно. Но последнее не было ее виной -
она просто не могла знать. Никто не мог. Во всяком случае, никто из
она просто не могла знать. Никто не мог. Во всяком случае, никто из
живых.
— Не думаю, что это хороший план, — сказал я вслух. — Даже если бы
я, или кто другой, научил тебя убивать — ты ведь понимаешь, что запросто
можешь погибнуть?
— Не волнуйся, ты в любом случае получишь свое вознаграждение, -
она предпочла истолковать мое беспокойство в сугубо меркантильном ключе.
— Сам понимаешь, я не могу заплатить прямо сейчас. Но, как только Грифон
падет и Лев возьмет власть, все сторонники Йорлингов, пострадавшие в
этой войне, будут восстановлены в своих правах. Наверное, даже
обогатятся за счет конфискованных поместий лангедаргцев. Даже если меня
уже не будет в живых — будет действовать мое завещание. Я составлю его и
заверю у первого же нотариуса, и по нему ты получишь свою долю.
— Тебе еще слишком рано писать завещания, — покачал головой я.
— Я — последняя в роду, — возразила Эвьет, снова считая, что меня
заботят лишь деньги. — Это особый юридический случай. Ну, по правде я не
знаю деталей, — призналась она, — это Филипп изучал право, но он был
таким задавакой… Но я помню, он говорил, что такая ситуация — особый
случай.
По тому, с каким холодным спокойствием она говорила о перспективе
собственной гибели, я понял, что так просто отговорить ее не удастся.
Может быть, конечно, она просто не отдает себе отчета, и участь
героя-мученика для нее — всего лишь красивый сюжет из отцовской книги…
хотя кому, как не ей, понимать, что такое смерть? Ладно. Продолжим пока
беседу.
— Значит, ты на стороне Йорлингов, — произнес я.
— Ну разумеется, — возмущенно фыркнула она. — На чьей же еще?
— Видишь ли, — настал и мой черед блеснуть логикой, — быть против
Лангедаргов и быть за Йорлингов — это не совсем одно и то же.
— Пожалуй, ты бы нашел общий язык с моим отцом. Он не любил
политику и никогда не хотел ей заниматься. Но он был вассалом графа
Рануара, а тот, в свою очередь — вассал герцога Йорлинга. У нас и
войска-то настоящего не было. Дюжина дружинников на постоянном
жаловании, и то отец ворчал, что в такой глуши они только зря едят свой
хлеб, и четыре десятка деревенских ополченцев. Когда пришел приказ
графа, мы отправили их в его распоряжение, оставив для охраны замка
только пятерых. Почти все, кого мы отослали, полегли в Тагеронской
битве. Вернулись трое селян, из них один без руки… А потом пришли
лангедаргцы. Отец вооружил всех слуг — конюха, псаря… Эрик тоже
дрался, хотя ему еще не было полных четырнадцати. Но и при этом наш
гарнизон не достигал и полутора десятков. Замок пал в первый же день. Не
думаю, что грифонцам он хоть чем-то мешал. Но они перебили всех — просто
за то, что мы вассалы Йорлингов. Понимаешь?
— Слуги тоже все погибли?
— Да. Я похоронила их вместе с моей семьей. Может, это и не совсем
по правилам, но они честно сражались и отдали жизнь за своих хозяев. Я
считаю, они достойны лежать рядом с ними. Да и… не всегда можно было
разобрать, кто есть кто… Не знаю, правда, что стало со служанками.
Они, конечно, не сражались, но были в замке. Я слышала их крики, но не
нашла тела.
Я легко мог догадаться, что с ними стало. Действительно, едва ли их
убили — кому мешают простые холопки? Скорее всего, отпустили после того,
как натешились. И служанки, конечно, поспешили убраться отсюда подальше,
не пытаясь выяснить, остался ли кто-нибудь еще в живых. Что ж — трудно
их за это упрекнуть.
— Ну ладно, — я решил сменить тему, — солнце скоро сядет, а я
сегодня еще не ужинал. Ты как?
— У меня есть свежий заяц, — кивнула она. — Сейчас зажарим
по-быстрому.
Все-таки ужин из баронских запасов, подумал я.
— Чему ты улыбаешься?
— Твоему гостеприимству. Вообще-то у меня и у самого есть кое-какие
припасы. Немного, правда…
— Пустое, — отмела Эвьет мои неуверенные возражения. — Ты теперь
работаешь на меня, а я должна заботиться о своих людях. Идем.
И она, не дожидаясь ответа, повернулась к выходу из комнаты и
быстро пошла вперед, мелькая черными пятками. Арбалет, уже снятый с
боевого взвода, она по-прежнему несла в руке.
Эвьет привела меня на кухню замка. Здесь сохранились очаг и
кое-какая металлическая утварь, включая несколько ведер; в двух из них
была чистая вода, а рядом стоял глиняный кувшин — с отбитой ручкой, но в
остальном целый. В углу даже валялся большой опрокинутый котел, в
котором можно было приготовить еду на добрую сотню человек. Видимо,
некогда род Хогерт-Кайдерштайнов знавал лучшие времена, когда
численность гарнизона и работников замка была намного больше, чем при
последнем бароне. Ныне край котла был поеден ржавчиной, но днище,
похоже, оставалось целым. Больше всего меня удивило, что здесь был стол,
хотя и явно не тот, которым пользовались тут раньше. Тот наверняка
сгорел при пожаре. Этот был сколочен из грубых досок и установлен на
четыре ножки, вырубленные из необработанного, даже с корой, ствола
молодого дерева около двух дюймов толщиной. Гвозди, скреплявшие
конструкцию, были вбиты сверху сквозь доски прямо в верхние срезы ножек.
Все сооружение явно не было вершиной плотницкого мастерства, но,
очевидно, функцию свою выполняло.
— Сама сделала, — как бы между прочим сообщила Эвьет, проследив
направление моего взгляда. Она прошла в угол кухни и вернулась с тушкой
зайца в одной руке и ножом и миской в другой.
— Откуда ты взяла доски?
— Оторвала от причала. У нас на озере была пристань и лодки.
Пристань они не тронули, но лодкам дно пробили. Жалко, рыбачить с лодки
было лучше, чем с берега.
Она быстрым движением вспорола зайцу брюхо и принялась сноровисто
сдирать шкуру. Я смотрел на это спокойно — моя биография была не из тех,
что воспитывают излишнюю брезгливость. Но большинство юных аристократок
— и ровесниц Эвьет, и девиц постарше — наверняка были бы в ужасе от этой
сцены. Мне, однако, ловкость, с которой моя новая знакомая разделывала
тушку, импонировала куда больше, чем лицемерные слезы о "бедном зайке",
час спустя сменяющиеся здоровым аппетитом при поедании зайчатины.
— Разожги пока очаг, — деловито велела мне Эвьет. — Кремень и
огниво там.
В очаге уже был заблаговременно сложен сухой хворост, и разжечь его
не составило труда. Забреди я в это помещение раньше, чем в комнату с
трофеями — уже по одному этому понял бы, что замок не необитаем.
— Шкурку оставь, — сказал я, заметив, что Эвелина собирается
выбросить ее в ведро вместе с требухой. — За нее еще можно выручить
деньги. Или еще что-нибудь.
— Это же летний заяц, — удивилась охотница. — Кому он нужен? Меха
добывают только зимой.
— Сейчас могут купить любое барахло, — возразил я. — Округа очень
обеднела за последние годы. Как, впрочем, и вся страна.
— Это я помню, — кивнула Эвьет. — Отец говорил, что дела идут все
хуже и хуже. Из-за войны некому стало обрабатывать землю, а еще почти
прекратилась торговля.
— Сейчас все стало еще паршивей, чем три года назад. Два засушливых
лета подряд, вспышка холеры на западе… Кажется, самой природе
осточертели люди с их постоянной враждой.
Эвелина нанизала тушку на стальной прут и повесила над огнем. Затем
привычным движением вытерла окровавленные руки о свои лохмотья. Я понял,
почему ее тряпье все в бурых пятнах.
— Знаете что, госпожа баронесса, — решительно сказал я, — вам
необходимо привести себя в соответствие с вашим титулом.
— Что ты имеешь в виду? — нахмурилась она.
— В первую очередь как следует вымыться. И переодеться.
— Я очень страшно выгляжу? — очевидно, с тех пор, как в замке не
осталось целых зеркал и стекол, она не видела себя со стороны. И не
особо задумывалась о своей внешности, благо у нее были проблемы
посерьезней.
— Откровенно говоря, сударыня, вы похожи на лесную кикимору.
На сей раз уже в моих словах тон контрастировал с содержанием, и
она прыснула, не обидевшись. Затем все-таки извиняющимся тоном пояснила:
— У нас была баня с бочками, но все сгорело. А в озере толком не
помоешься. Вода ледяная даже летом, отец говорил, это из-за подземных
ключей… Я все равно окунаюсь, когда жарко, но ненадолго. Да и мыла
нет.
— У меня есть. А что касается бочки… как насчет этого котла?
Взрослому он маловат, но тебе, пожалуй, сойдет. Ваша баня была в замке?
Там сохранился слив для воды?