воскликнула Эвьет, пораженная новой мыслью. — Если бы тот туман
развеялся чуть пораньше. И тогда бы ничего… — она угрюмо замолчала.
— Увы. Тогда — не закончилось. Лангедаргцы потерпели поражение, но
сумели собрать новые силы и продолжить войну. С йорлингистами за эти
годы такое тоже случалось. У меня такое впечатление, что эта бойня будет
длиться, пока с каждой стороны остается хотя бы по одному мечу и по
одной руке, способной его держать. И едва ли обвинять в этом нужно
туман. Разве что тот, который в головах…
Прогноз Эвьет оправдался: не прошло и получаса, как совсем
развиднелось, и мы снова тронулись в путь. Солнце светило вовсю, словно
спеша наверстать упущенное за ненастный вечер, и капли воды на деревьях
и траве сверкали рассыпанными бриллиантами. Эвьет, впрочем, с арбалетом
наготове оглядывалась по сторонам, не столько любуясь пейзажем, сколько
в надежде высмотреть какую-нибудь дичь — как-никак, мы ничего не ели со
вчерашней куропатки. Однако на сей раз лесным обитателям повезло, а нам
— нет: ни одна достойная цель так и не попалась на глаза охотнице. Мы
выбрались из леса и вернулись на дорогу, по которой ехали накануне.
Впереди нас ждала переправа через Аронну. Мост, по словам трактирщика,
был разрушен еще шестнадцать лет назад, когда в этих краях произошли
первые крупные столкновения между войсками обеих партий; позже на юге
наступило десятилетие относительного затишья, однако никаких попыток
отстроить мост заново за это время не предпринималось. Вместо него
наладили паромную переправу.
Река широко разлилась после дождя; старая дорога, которая вела
прежде на мост (от коего теперь осталась лишь цепь каменных быков,
посередине, словно в насмешку, еще соединенных последним уцелевшим
пролетом), уводила прямо в воду. Дорога на паромную пристань,
ответвлявшаяся от старой влево, проходила по вдававшейся в реку насыпи и
затем по мосткам над водой, в нормальных условиях поднятым довольно
высоко, но ныне вода текла практически вровень с ними. (Сама пристань,
судя по всему, была сделана в несколько ступеней, чтобы на паром можно
было въезжать при разном уровне реки — сейчас над водой была видна лишь
верхняя площадка и начало спуска на следующую.) Нам повезло, что дождь
не продлился еще час-другой — тогда бы насыпь наверняка размыло, и
сообщение с другим берегом прервалось бы надолго. В прошлом здесь такое,
без сомнения, уже случалось не раз, но местных жителей хватало лишь на
то, чтобы с воловьим терпением раз за разом восстанавливать насыпь в
прежнем виде; они даже не пытались хотя бы укрепить ее бревнами, не
говоря уж о том, чтобы все-таки начать строить заново мост.
Когда мы подъехали к реке, паром был на нашей стороне, и я погнал
Верного вперед, пока он не отчалил. Хлипкие мостки подозрительно
скрипели и прогибались под копытами — и как тут только не боятся
провозить тяжело груженые телеги? Вроде той, что уже стояла на пароме,
накрытая брезентом, перетянутым привязанными к бортам веревками. Ее
сопровождали плотный невысокий торговец и два ражих молодца с короткими
мечами, заросшие бородой по самые глаза — не то сыновья, ростом пошедшие
не в отца (да и был ли он им родным, даже если считался таковым?), не то
нанятые охранники. Еще один пассажир, долговязый парень с длинными
светлыми волосами, перехваченными не слишком чистой лентой на лбу, судя
по всему, путешествовал пешком и налегке. По одежде его можно было
принять и за среднего достатка крестьянина, и за ремесленника, и просто
за бродягу.
Торопились мы, как выяснилось, зря. Паромщик, немолодой, но
кряжистый, в просторной рубахе с застарелыми потными разводами под
мышками, принял от меня плату (она, естественно, оказалась явно
завышенной — целых четыре сантима!), но не спешил крутить свой ворот,
дожидаясь, не появятся ли еще пассажиры. Как видно, не все дороги,
приводившие к этой переправе, были столь безлюдны, как та, по которой мы
приехали. Мы спешились: можешь дать отдых своей лошади — дай его. Я
невольно залюбовался Верным: рыцарский боевой конь смотрелся вдвойне
выигрышно на фоне немолодой уже саврасой кобылки типично крестьянских
статей, запряженной в телегу торговца. Мне показалось, что и сам Верный
покосился на нее с веселым презрением.
— Поехали уже, — потерял терпение долговязый парень.
— Погоди, — ворчливо ответил паромщик.
— Сколько еще годить? — взорвался парень. — Мы тебе деньги за что
заплатили — на бережку прохлаждаться?!
— Не нравится — можешь вплавь. Покрутил бы ворот с мое, понял бы,
приятно ли лишние ходки делать… — рука паромщика тем временем
невзначай приблизилась к висевшему на поясе ножу, на случай, если
пассажир начнет буянить.
— В самом деле, — поддержал парня торговец, — полчаса уже, небось,
тут торчим!
— Вон, кажись, едет кто, — паромщик прищурился вдаль.
Я посмотрел в ту же сторону, сперва различив в отдалении лишь
вьющуюся над дорогой пыль, а затем и скачущих к берегу всадников. Их
было около десятка. На солнце блеснули доспехи.
— Отчаливай! — воскликнул торговец уже не просто недовольным, а
обеспокоенным голосом. — Это солдаты. Они ждать не станут, и
церемониться тоже — и нас с парома сгонят, и тебе ничего не заплатят.
Паромщик, очевидно, и сам уже понял серьезность угрозы и навалился
на ворот. Тот заскрипел, натягивая канат, и тяжелый паром медленно
сдвинулся с места.
— Это лангедаргцы? — требовательно спросила Эвьет. Уже видно было,
что у переднего на пике развевается вымпел, но пока трудно было сказать,
чей.
— Да какая разница! — огрызнулся торговец. Но длинноволосый парень,
похоже, не разделял его безразличия и напряженно вглядывался в быстро
приближавшихся кавалеристов.
Паром, приводимый в движение усилиями одного человека, не мог
развить большую скорость, так что, когда всадники выехали на берег, нас
отделяло от пристани менее сотни ярдов. Они были в кольчугах и при мечах
(а у нескольких, кажется, за спиной висели и луки), лишь передний из
них, видимо, командир — в блестящей стальной кирасе и с пикой, под
наконечником которой повис в безветренном воздухе — теперь это уже было
ясно видно — бело-черный вымпел Грифона.
— Эй! — крикнул он, потрясая пикой. — Поворачивайте обратно!
Паромщик, старательно притворяясь глухим, с усилием перехватывал
ручки ворота. Эвелина сдернула арбалет, снова висевший на моем плече.
— Нет, Эвьет, — негромко сказал я. — Нам не нужны лишние проблемы.
— Но это враги!
— Вряд ли им что-то нужно от нас лично.
— Поворачивайте, кому сказал! — командир сделал знак двоим
солдатам, и они въехали на насыпь, беря наизготовку луки. — Хуже будет!
Паромщик остановился. Нетрудно было понять, о чем он думает:
расстояние для прицельной стрельбы, может, и великовато, но пассажиры
доберутся до другого берега и уедут, а ему здесь еще работать. Но
прежде, чем он начал крутить ворот назад, долговязый парень оказался у
него за спиной и уже прижимал лезвие кинжала к его горлу.
— Вперед, — процедил парень. — И пошевеливайся.
Бородачи синхронно схватились за рукоятки мечей и посмотрели друг
на друга — наверное, это были все-таки братья — затем на торговца. На
лице того отобразилась мучительная работа мысли, затем, очевидно,
рассудив, что по крайней мере до другого берега его интересы совпадают с
интересами парня, он слегка мотнул головой: не вмешивайтесь. Паромщик
покорно закрутил ворот в прежнем направлении, не делая бесперспективных
попыток добраться до собственного ножа.
"Эвьет, за повозку!", — хотел было скомандовать я. Но ее не нужно
было учить — она уже сама устремилась в укрытие, махнув мне рукой, чтобы
следовал за ней. Что я и проделал со всей возможной поспешностью.
И вовремя. Первая стрела шлепнулась в воду, не долетев добрых трех
ярдов, но почти сразу же вторая с тупым стуком вонзилась в настил
парома. Выпустив по стреле, солдаты поскакали дальше по мосткам,
сокращая расстояние, и выехали на причал, вновь натягивая луки. Эвелина
тем временем взводила свой арбалет. Я думал, что она собирается стрелять
поверх телеги, но она вместо этого шмыгнула между ее колесами и
выстрелила снизу вверх.
Честно говоря, я не ожидал, что с такого расстояния она попадет.
Однако один из всадников дернулся, выпуская тетиву (стрела некрасиво
Однако один из всадников дернулся, выпуская тетиву (стрела некрасиво
кувырнулась в воздухе и упала в реку) и недоуменно уставился на
арбалетный болт, торчавший из его собственной груди. В следующий миг он
вяло взмахнул руками, словно что-то ловя в воздухе, и повалился с коня,
тяжело грянувшись о дощатый край причала, а оттуда — в воду. Не знаю,
была ли его рана смертельной; может быть, он и сумел бы еще ухватиться
за пристань и влезть обратно, если бы не кольчуга, шлем и меч в ножнах.
Но все это железо мгновенно утянуло его на дно.
Его товарищ выстрелил, и вновь с недолетом. Тогда, поняв, что
добыча ускользает, он спрыгнул с коня, выхватил меч и в ярости рубанул
канат, по которому, словно бусина по нитке, двигался от берега к берегу
паром. "Стой, болван!" — крикнул ему третий лучник, уже скакавший во
весь опор по мосткам, но было поздно. Паром, потерявший связь с берегом,
слегка качнуло и стало сносить течением. Еще можно было ухватиться за ту
часть каната, что оставалась у нас, и продолжить нормальный путь, но тут
произошло сразу несколько событий.
Третий лучник выстрелил уже практически на пределе возможной
дальности — и оказался искусней или просто удачливей двух других.
Стрела, прилетевшая по навесной траектории, вонзилась в грудь паромщику.
Сама по себе рана была, скорее всего, не опасна — стрела была на излете,
а угол удара такой, что едва ли она могла достать до жизненно важных
органов. Но от боли и неожиданности паромщик резко дернулся — а парень
все еще прижимал остро отточенный кинжал прямо к его левой сонной
артерии. Хлынула кровь — даже не хлынула, а брызнула пульсирующим
фонтаном, как всегда бывает, когда рассекают крупную артерию, тем более
у человека в состоянии сильной физической и эмоциональной нагрузки. На
неподготовленных людей такое всегда производит впечатление. Торговец,
которого забрызгало кровью с головы до ног, в ужасе шарахнулся,
ударившись затылком в морду своей лошади. Та попятилась, толкая назад
телегу и не думая, о том, что стоит не на земле, а на небольшом по сути
плоту, имевшем перильца лишь с трех сторон. Четвертая, откуда въезжали и
входили пассажиры — и задом к которой стояла савраска — перед отплытием
замыкалась жердью, укладываемой на два столбика с рогатками на концах.
Однако на сей раз мы отчаливали в таких обстоятельствах, что об этой
мере безопасности никто не подумал, и дорогу телеге ничто не
преграждало. Тяжелые колеса чуть было не наехали на Эвьет, которая
старательно целилась для второго выстрела и оттого не заметила вовремя
опасность. Я едва успел выдернуть ее из-под телеги, которая в следующее
мгновение съехала задними колесами в воду.
Лошадь испуганно заржала; она и так была явно слабовата для такой
тяжелой повозки, а тут, похоже, еще и ополоумела от страха и вместо
того, чтобы бороться с внезапно потянувшей ее в реку силой, еще сильнее
сдала назад, усугубляя ситуацию. Паром слегка накренился. Торговец
обернулся и с криком "Тпрру! Куда, скотина?!" стал хватать кобылу за
уздцы, а видя, что это не помогает, метнулся к телеге, пытаясь
остановить ее сползание в воду. Бородачи поспешили к нему на помощь, но
один из них поскользнулся на свежей крови и грохнулся на настил. Парень
меж тем, подхватив обмякшее тело паромщика, пытался зажать ему рану на
шее, бормоча: "Вот черт! Я же не хотел…" Один лишь Верный хранил
полное спокойствие среди всего этого хаоса — очевидно, в гуще боя ему
доводилось видать и не такое. А брошенный без присмотра ворот неспешно
крутился сам собой, под действием течения вытравляя канат, еще
соединявший нас с дальним берегом.
Уже потом я смог восстановить все эти события по памяти, чтобы так
связно изложить, а в тот момент поддался общей неразберихе. Мне
показалось, что колесо все же успело проехаться по пальцам Эвьет, и я
осматривал ее кисть, повторяя: "Тебе больно? Ты что-нибудь чувствуешь?"
Когда я, наконец, понял, что с рукой все в порядке, а хруст, который я
слышал, издала вовсе не кость, а сломанная стрела (сам арбалет тоже не
пострадал), телега, несмотря на попытки ее остановить, с громким
всплеском окончательно съехала в воду, увлекая за собой отчаянно ржущую
клячу, а заодно и пытавшегося этому воспрепятствовать торговца. Что бы
там ни было под этим брезентом, оно мигом утянуло вглубь и телегу, и
кобылу, и хозяина.
Бородач остался на краю парома, но вместо того, чтобы пытаться
спасти торговца, сделал шаг назад. Второй, уже поднявшийся на ноги,
сделал было движение отстегнуть пояс с мечом, собираясь, видимо,
прыгнуть в воду, но первый удержал его за руку:
— Не надо. Все к лучшему. Вспомни, о чем третьего дня говорили.
— Да, но… не по-божески это… отец все-таки…
— А впроголодь нас держать по-божески? Денег давать только на
карманные расходы, точно мы еще пацаны сопливые? Он сам виноват. Не был
бы таким скупым, не цеплялся бы за товар до последнего.
— Да… но… — попытки второго вырвать руку, и в первый миг не
очень сильные, становились все слабее.
— Да и поздно уже, — подвел итог первый. — Его в этой мути уже не
найти. В ил ушел. А глубина здесь, по высокой воде, ярдов пятнадцать, а
то и больше… Только сам сгинешь.
— Ты прав, — медленно сказал второй, снова застегивая пояс.
— Не журись, Жакоб, — первый хлопнул брата по плечу, — выпьем
сегодня за помин души, вот и весь сказ. Ну хочешь — свечку за него
поставь и панихиду закажи. Только это уже, чур, со своей доли.
Они обсуждали это громко, ничуть не стесняясь нас. Да и чего им, в
сущности, было стесняться?
Я обернулся и шагнул к паромщику. Того пробирала дрожь агонии. Мне
достаточно было взглянуть и прислушаться, чтобы вынести вердикт.
— Бесполезно. Слишком большая кровопотеря, а главное, в артерию уже
засосало воздух. Сердце сейчас остановится.
— Я не хотел, — повторил долговязый, поднимая голову на меня. Все
его лицо было в крови, словно с него содрали кожу; светлыми остались
лишь белки и голубые радужки глаз.
В этот момент раздался тихий плеск. Это обрубленный конец каната
соскочил с ворота и упал в воду. Теперь мы дрейфовали, ничем не
связанные с сушей — и не имея никаких реальных средств изменить курс.
Плот, в который превратился паром, был слишком тяжел, чтобы плыть на
нем, гребя руками, весел здесь не было, а жердь, которой перекрывали
выезд, была слишком коротка, чтобы достать до дна на таком расстоянии от
берега.
Парень, уложив на настил голову паромщика, тщательно прополоскал
кинжал в воде и вновь спрятал его под заляпанную кровью одежду.
— Ну ладно, — произнес он, выпрямляясь. — Что случилось, то
случилось, а мне пора, — и с этими словами он прыгнул в воду и сильными
гребками поплыл к так и не достигнутому нами берегу.
Я оглянулся назад. Грифонские всадники были еще возле пристани, но
стрелять по нам или преследовать нас по берегу никто не пытался. Это
было бесполезно — нас отнесло уже достаточно далеко и к тому же вынесло
практически на середину реки. Я неприязненно покосился на братьев, а
затем обратился к Эвьет:
— Ну что, поплыли и мы?
Девочка вдруг смутилась.
— А… это обязательно? Может, подождем, пока нас прибьет к берегу?
— Это может произойти неизвестно когда, — ответил я, удивляясь, что
моя разумная Эвелина выдвигает столь нелепое предложение. — Или вообще
не произойти до самого моря. А в чем дело?
— Видишь ли, Дольф… я не умею плавать.
В самом деле, мне следовало самому догадаться. Хоть она и прожила
всю жизнь на берегу озера, оно было слишком холодным, чтобы купаться.
Даже при ее закалке за последние годы. То есть человек, умеющий плавать,
конечно, при необходимости сможет плыть и в ледяной воде. Но учиться
надо в комфортных условиях, а не когда дыхание перехватывает от холода.
Но почему она говорит об этом таким тоном, словно признается в
постыдном грехе?
— Ничего страшного, — ответил я. — Верный умеет. Держись за его
седло, и все будет в порядке.
— А… мы сильно торопимся?
— Тебе виднее, — пожал плечами я уже с некоторым раздражением. -
Это ведь тебе надо попасть… туда, куда мы направляемся, -
неопределенно закончил я, вспомнив, что братья могут нас слышать, и ни к
чему оповещать их о цели нашего путешествия.
Хотя вообще-то поездка к графу Рануару была моей идеей, но сейчас