крупные капли, почти моментально обернувшиеся сплошной стеной дождя. Тут
же позади нас сверкнула ослепительная вспышка (я успел заметить резкую
черную тень Верного на дороге) и, почти без паузы, ударил такой грохот,
словно весь мир раскалывался пополам. Конь вздрогнул всем телом (и не он
один) и сиганул вперед чуть ли не с удвоенной прытью.
Разумеется, мы мигом вымокли насквозь, но куда больше меня
беспокоило то, что мы скачем посреди ровного поля, где нет ничего выше
разросшейся травы и кустов, а у меня на боку в ножнах к тому же висит
изрядный кусок железа. Не самая лучшая ситуация во время грозы. Поэтому
я предпочел все же остановить коня, зашвырнуть меч подальше в траву и
спешиться. Быстро расседлав Верного, я положил седло на обочину (дорога
на глазах превращалась в мутный ручей) и уселся боком на него, оставив
место и для Эвьет, не особо понимавшей, что я делаю.
— Почему бы нам не укрыться там? — крикнула она, указывая на
раскидистое дерево (кажется, это был платан), видневшееся сквозь пелену
дождя в паре сотен ярдов впереди слева.
Я объяснил ей, почему в грозу нельзя прятаться под одинокими
деревьями.
— Но оно растет тут уже, наверное, не первое столетие, и за все это
время ни одна молния в него не ударила, — возразила девочка.
— Это характерная ошибка, — охотно пояснил я. — Частный случай так
называемой неполной индукции. Из того, что что-то никогда не происходило
в прошлом, люди часто делают вывод, что оно не произойдет и в будущем.
Но на самом деле второе вовсе не следует из первого.
— Хм, верно, — согласилась Эвьет. — Например, Карл Лангедарг еще ни
разу не умирал. А что такое "индукция"?
— Индукция есть рассуждение от частного к общему…
Забавное это, должно быть, было зрелище — мы сидели под проливным
дождем, мокрые до нитки, прижимаясь друг к другу, чтобы хоть как-то
согреться, и беседовали о законах формальной логики (Эвьет, надобно
заметить, схватывала на лету). Эффектным завершением беседы была бы
молния, ударившая в платан, но жизнь не так щедра на впечатляющие
совпадения, как сочинители историй, так что дерево пережило эту грозу
столь же благополучно, как и все предыдущие.
Грозовой фронт, сверкая и погромыхивая, уполз на север, но никакого
просвета в небесах не просматривалось, и дождь продолжал лить, хотя и
растерял прежнюю ярость. Я подобрал меч, вновь оседлал коня, и мы
продолжили свой путь. Копыта шлепали по жидкой дороге, разбрызгивая
грязь, которая была к тому же скользкой и не позволяла ехать быстро.
Было еще, должно быть, довольно далеко до заката, но из-за обложивших
все небо туч казалось, что уже смеркается. К тому же заметно похолодало,
и в мокрой одежде было особенно некомфортно.
Я заглянул в свою самодельную карту, прикрывая ее от дождя. Так,
если трактирщик все рассказал правильно, где-то здесь должен быть ручей,
а после него направо — довольно крупное село. Оно в стороне от большой
дороги, и постоялого двора там нет, но можно напроситься в какой-нибудь
крестьянский дом. Я сообщил об этом Эвьет, чтобы подбодрить ее.
"Надеюсь, хотя бы там нас не встретит пепелище или стая голодных псов",
— пробурчала она.
Наконец мы увидели ручей. Точнее, ручьем это называлось в сухую
погоду, а сейчас это была настоящая речка — неширокая, но с быстрым и
сильным течением. Я решительно направил коня вперед. Мутные буруны
вспенивались и клокотали вокруг ног Верного, доходя ему до паха, и я
опасался, как бы он не оступился и не поскользнулся на невидимом дне. Но
Верный благополучно дошел до другого берега, и мы поехали дальше,
высматривая справа признаки жилья.
Но местность выглядела совершенно необитаемой. Никакой тропинки не
ответвлялось вправо, а вскоре вместо домов там показались деревья, и
сплошной полосой потянулся лес. Меж тем становилось все темнее, и
проклятый дождь не собирался кончаться. Все это чертовски напоминало
дурной сон — не яркий кошмар, в котором вы сражаетесь с чудовищами или
спасаетесь от убийц, а медленную нудную тягомотину, практически лишенную
красок и событий, в которой вы просто куда-нибудь бредете — вяло,
бессмысленно, бесконечно… Я подумал, что трактирщик, должно быть,
напутал или даже сознательно наврал, и пора свыкаться с мыслью о ночлеге
в дождь под открытым небом.
— Смотри, дымы! — воскликнула вдруг Эвьет.
Именно так — не дым, а дымы. Я обернулся и посмотрел, куда она
показывала. Действительно, едва различимые в ненастном вечернем сумраке,
над лесом справа поднимались несколько тонких струек дыма. Стало быть,
это не одинокий костер каких-нибудь лесорубов (если в такую погоду
вообще реально поддерживать открытый огонь), но и не очередной пожар,
иначе дымы были бы гуще. Это наверняка дома, в которых топят печи и
готовят ужин! Я вдруг почувствовал зверский аппетит — впрочем, желание
оказаться в теплом и сухом месте было еще сильнее.
Мы свернули с дороги и поехали вдоль границы леса в поисках
какой-нибудь тропы, ведущей через чащу. Ехать на ночь глядя через лес
без дороги — верный способ не добраться до цели. Нам, наконец, повезло -
вскоре показалась просека, прорубленная более-менее в нужном
направлении. Она вывела нас на лесную дорогу с заполненными водой
колеями, которая уже, по моим прикидкам, уходила как раз в сторону нашей
цели.
Когда мы, наконец, добрались до окруженного лесами села, уже
практически совсем стемнело. Дорога спускалась к нему с пригорка, и
сверху было видно, что село насчитывает несколько десятков домов; в
окнах некоторых теплились огоньки, жители прочих, вероятно, уже легли
спать, предпочитая не жечь попусту свечи и лучины. Наконец-то я видел
перед собой нормальное обитаемое селение, а не пепелище и не руины! Ужин
и ночлег в тепле — как иногда мало нужно человеку для счастья… И не
только человеку: даже Верный без понуканий ускорил шаг.
— Стой, или стреляем!
Я резко натянул поводья, только сейчас разглядев то, на что не
обратил внимания в темноте: ведущую в село дорогу перегораживала
баррикада из срубленных стволов и веток. Обоими краями она упиралась в
заборы ближайших домов, оставляя лишь небольшой проход справа. Заборы,
кстати, были основательные, из кольев и досок, не чета обычным
деревенским плетням и живым изгородям. Над баррикадой угадывались
очертания двух голов в нахлобученных шапках. Я не мог разглядеть, есть
ли у них луки, но, скорее всего, они не блефовали. Кто живет в этом
лесном селе? Уж явно не робкие землепашцы, коим из оружия дозволена лишь
мотыга (хотя и из этого правила война сделала слишком много исключений);
здесь и полей-то нет, одни огороды. Нет, здешний контингент — лесорубы,
углежоги, охотники. Публика суровая и самостоятельная. Подати своему
феодалу они, очевидно, платят, но, скорее всего, большинство из них его
никогда и не видело. Да и то вопрос, платят ли. До войны платили,
конечно, а теперь… может, и феодала-то вместе с наследниками давно в
живых нет.
— Мы не разбойники! — крикнул я. — Мы просто путники, и нас всего
двое. Я и… моя малолетняя племянница.
— А нам плевать, кто вы такие! Нам тут чужаки не нужны.
Разворачивайтесь и проваливайте.
— Ты не понял! Нам нужен ночлег, и мы готовы за него заплатить.
Имперскими деньгами!
— Не нужны нам ни вы, ни ваши деньги. Сказано же, убирайтесь.
— В чем дело, приятель? — я все еще старался сохранять дружелюбие.
— Разве мы причиним вам какой-то вред, если просто переночуем?
Послушайте, мы устали, промокли и замерзли. Моей племяннице всего
двенадцать лет. Вы хотите заставить ребенка ночевать под дождем в лесу?
— У нас свои дети есть, а чужие — не наша забота. Все, хватит
языком молоть. Валите отсюда, сколько можно повторять?
— Ты как разговариваешь с дворянином, холоп?! — возвысил голос я.
Не будет же он у меня документы проверять…
Что-то свистнуло в воздухе, и я скорее услышал, чем увидел, как
стрела вонзилась в землю у копыт Верного. Конь попятился.
— Вот так, — насмешливо ответил голос из темноты. — Повторить?
С моих уст уже готова была сорваться угроза, но я вовремя
сообразил, что лучше этого не делать. Если я пригрожу им какой-нибудь
будущей карой, они, пожалуй, и впрямь пристрелят нас на всякий случай.
Никто ведь не докажет, что мы здесь были…
— Ладно, — спокойно сказал я, совладав с собой. — Мы уезжаем.
Повинуясь моей команде, Верный с явной неохотой развернулся задом к
теплу и еде и принялся взбираться по раскисшей грязи обратно на
пригорок.
— И передай своим, — неслось нам вслед, — что нас здесь три сотни
вооруженных мужиков. И многие бабы тоже не только ухват в руках держать
умеют. Кто сунется — горько пожалеет!
Ну, насчет трех сотен — это, видимо, все-таки преувеличение. Но
даже если их тут вполовину… плюс часть женщин — а в таком месте это не
удивительно, тем более на двадцать первом году войны… словом, две
сотни наберется легко, а то и больше. Две сотни решительных людей,
вооруженных луками и копьями, с малолетства умеющих всем этим
пользоваться и занимающих неплохую укрепленную позицию в своем родном
селе — это весьма серьезная проблема даже для регулярных войск. Тяжелой
рыцарской коннице тут негде развернуться, ни одной лошади под закованным
в латы всадником не перепрыгнуть эти колья — аккурат брюхом на них и
приземлится… легкой кавалерии опять-таки нужен простор… значит,
атаковать в пешем строю, в лоб, под градом стрел из-за заборов. Далеко
не у всякого из окрестных командиров хватит сил на такой штурм. А
главное — зачем? В военном плане затерянное в лесу село ценности не
представляет. Наказать за дерзость? Вполне себе мотив, конечно — в
человеческом обществе ради такого не раз предпринимались деяния и
покруче. Но, как правило, все же при избытке свободных сил. А они
сейчас, напротив, в дефиците и у Льва, и у Грифона…
Так что лесовики могут продолжать хамить безнаказанно, не глядя на
чины и титулы. А нам придется все-таки ночевать в лесу.
Эвьет не капризничала и не плакала, как стала бы делать почти любая
девчонка на ее месте. И даже не бранилась, как делал в детские годы я
сам (моему учителю стоило немалого труда отвадить меня от этой
привычки). Она лишь мрачно спросила:
— Куда теперь?
— Не знаю, — вздохнул я.
— Тогда поехали к просеке. Когда мы оттуда сворачивали, мне
показалось, я видела впереди какой-то шалаш.
Я ничего подобного не заметил — видимо, потому, что больше смотрел
поверх деревьев, где тогда еще можно было разглядеть дымы села.
Оставалось лишь довериться наблюдательности моей спутницы, для которой в
течение трех лет лес был единственным источником жизни.
В кромешной тьме, под бесконечный шелест дождя и чавканье грязи под
копытами, мы, наконец, выехали обратно на просеку. Я уже ничего толком
не мог разглядеть, даже специально всматриваясь. Но Эвьет уверенно
протянула руку, указывая направление, и через несколько минут мы
действительно добрались до сплетенного из веток и травы сооружения -
очевидно, то была времянка лесорубов, в эту пору, естественно,
пустовавшая. Я не питал особых надежд по поводу водонепроницаемости
подобной конструкции, но оказалось, что крыша, проложенная несколькими
слоями коры и мха, вполне справляется со своими обязанностями. Земляной
пол был покрыт, также в несколько слоев, еловым лапником и потом уже
мягкой травой сверху — так что внутри оказалось сухо, и даже царил
приятный аромат хвои и сена. В общем, не хватало только костра. Его
здесь, конечно, разжигали снаружи, и предусмотрительные лесорубы даже
оставили рядом с шалашом некоторый запас сучьев и веток — но все они,
естественно, были совершенно сырыми…
Однако это меня не смутило. Я нашарил в своей котомке очередную
коробку со свинчивающейся крышкой, открыл ее и высыпал немного
содержимого на предназначенные для костра ветки. От первой же искры
пламя вспыхнуло так резко и ярко, что Эвьет, с интересом наблюдавшая за
моими манипуляциями, даже отшатнулась.
— Химия — великая наука, — наставительно изрек я, убирая коробочку.
— Но в обществе тупых невежд такие фокусы лучше не демонстрировать. Еще
обвинят в колдовстве.
Сырое топливо, впрочем, все равно горело неохотно, громко треща и
давая много дыма. Но мы были рады и этому. К счастью, дождь наконец
все-таки иссяк — точнее, отдельные капли еще падали, но они уже не могли
помешать костру разгореться. Мы сидели, вытягивая руки и ноги чуть ли не
в самый огонь, и от нашей одежды лениво струился пар. Неподалеку изредка
пофыркивал Верный. Не хотелось ни говорить, ни вообще шевелиться. Но я
понимал, чем чреваты эти несколько часов под дождем, так что нужно было
принимать превентивные меры. Когда моя одежда более-менее просохла, я
достал из седельной сумки котелок, налил в него воды из фляги и,
используя недавно собранные растения, показал Эвелине, как готовится
целебный отвар. Конечно, делать это в полевых условиях было не слишком
удобно, но выбирать не приходилось. Именно этой горячей жидкостью с не
слишком приятным горьковатым вкусом нам и пришлось удовольствоваться
вместо ужина. А потом мы кое-как накрылись одной на двоих волчьей шкурой
(она, плотно свернутая и упрятанная в сумку, почти не намокла) и
моментально уснули.
Первым, что я увидел, проснувшись поутру, была оскаленная волчья
пасть напротив моего лица. Эвьет в шалаше не было, и ее арбалета,
разумеется, тоже. Я выглянул наружу.
И ничего не увидел. В сыром утреннем лесу стоял такой плотный
туман, что его, казалось, можно было резать ножом. Даже остатки костра
(давно, конечно, догоревшего) перед самым входом в шалаш виднелись
смутно, а дальше не было ничего, кроме сплошной белой пелены. Было легко
вообразить, что шалаш не стоит на земле, а плывет по небесам среди
облаков — или даже вовсе пребывает в некоем ином мире…
Тут же, впрочем, мне пришла в голову куда более прозаическая мысль
— а именно, сколь легко заблудиться в этом мареве даже в нескольких
шагах от шалаша, и я обеспокоенно окликнул Эвьет. Почти сразу среди
белизны проступил темный силуэт, несколько мгновений спустя обернувшийся
моей спутницей.
— Туманище, — сказала она словно бы даже с удовольствием, забираясь
в шалаш. — Но он ненадолго. Сегодня снова будет солнечный день.
— Как ты себя чувствуешь? — осведомился я. — Горло не болит?
— Нет, я закаленная, — беспечно ответила она, и это, конечно, была
правда. Хотя отвар все же лишним не был.
— Знаешь, Дольф, я подумала, что такая погода, как вчера, может
изменить весь ход истории, — продолжала баронесса. — Скажем, полководца
в его железных доспехах убьет молния. Или он просто простудится. Или в
день решающего сражения будет туман, и войска не смогут сражаться…
— Ты недооцениваешь людей, — усмехнулся я. — Они всегда найдут
способ поубивать друг друга, и никакой туман их не остановит. Одна из
самых крупных битв этой войны разразилась как раз в тумане. Это было еще
до твоего рождения. У Лангедарга было почти вдвое больше людей, и он
разделил свое войско надвое, намереваясь взять армию Йорлинга в клещи.
Йорлинг, в свою очередь, надеялся на хитрый маневр, который позволил бы
ему разбить обе армии поодиночке. Но всю диспозицию спутал туман. Битва
получилась совершенно идиотской — не только полководцы не видели, где
находятся и что делают их войска, но и сами бойцы не видели ни
противника, ни собственных союзников на флангах. В результате там
полегло не менее тридцати тысяч с обеих сторон, причем не так уж мало из
них — по ошибке, убитые своими, принявшими их за врагов. Ни о каком
осмысленном командовании, конечно, и речи быть не могло… Рассказывают,
что в этой неразберихе один из гонцов, посланный к Йорлингу с донесением
о ходе боя, выскочил прямиком на ставку Лангедарга. Увидев перед собой
солдат грифонской личной гвардии, он спросил их: "Где герцог?", и те,
точно так же ни о чем не подозревая, указали ему на Карла. Тот, в
доспехах с опущенным забралом, но без щита с личным гербом, сидел на
коне; в те годы он, кстати, был стройнее, чем сейчас. Гонец, как ни в
чем не бывало, вручил ему донесение, откозырял и уехал обратно…
Впрочем, удачи грифонцам это не принесло. Они потеряли в той битве
двадцать две тысячи человек, а львисты — только восемь. Видимо, потому,
что чем компактней армия, тем меньше она делает глупостей в таких
условиях… Сам Карл тогда чудом избежал плена. То есть не чудом, а
благодаря все тому же туману.
— Интересно. Жалко, я совсем плохо знаю историю войны. Отец не
любил говорить на эту тему… Выходит, все могло кончиться еще тогда! -
воскликнула Эвьет, пораженная новой мыслью. — Если бы тот туман