– Отпусти меня! – взмолилась она.
Она уже больше не хотела помогать ему и пытаться предотвратить тот несчастный случай, который, как ей казалось, должен был произойти с Делсеном и который она видела несколько раз и во сне, и в видениях, представавших перед ее взором, когда она бодрствовала. «Пусть идет по своей дороге, пусть следует своей судьбе!» – подумала она, постепенно приходя в себя и начиная мыслить уже более хладнокровно.
В палатке было темно, но она тем не менее увидела, как Делсен приспускает свои штаны. Он – с голым торсом и напряженным лицом – выглядел по-прежнему великолепно. «Демон, но такой красивый демон!» – подумала Киона, парализованная страхом. Если она станет сопротивляться, он снова начнет ее бить. Тогда она потеряет сознание и станет легкой добычей. Ей нужно было как-то перехитрить Делсена. Может, каким-либо образом его разжалобить.
– Мне плохо, – захныкала она. – Сжалься надо мной, убери колено с моего живота. Ты надавил на меня всем своим весом. Мне сейчас станет дурно.
Ей почти не нужно было притворяться: от полученных ударов тело болело, сердце сильно колотилось, и ее действительно могло вот-вот стошнить. Делсен лег на нее сверху. Его возбудившийся член коснулся ее бедер. Киона в отчаянии закрыла глаза: ей так и не пришло в голову, при помощи какой хитрости можно было бы остановить Делсена. В этот критический момент перед ее мысленным взором предстало еще одно видение, обрамленное тусклым свечением: Талу, ее мать, еще очень молодую и ослепительно красивую, насиловал очень крупный мужчина, одетый в лохмотья и угрожающий ей ножом. Лезвие этого ножа слегка касалось нежной кожи шеи. Этот бородатый мужчина в зимней одежде наслаждался совокуплением, по-звериному скалясь. Его лицо было похоже на физиономию демона.
«Что это означает? Этого не может быть, этого не происходило!» – мысленно сказала сама себе Киона.
Делсен, ободренный ее пассивностью, разорвал ее атласные трусики и попытался в нее войти. Киона вся встрепенулась и сказала слабым голосом:
– Я тоже этого хочу, позволь мне тебе помочь. Моей спине больно, под подстилкой, наверное, лежит камень. Будь нежным, Делсен!
Делсен, удивленный и слишком пьяный для того, чтобы что-то заподозрить, отодвинулся в сторону, но на всякий случай крепко схватил Киону за руку. Киона, внезапно высвободившись, с размаху ударила Делсена кулаком по носу, а затем, воспользовавшись его замешательством, выскочила из палатки и побежала к лесу. Она инстинктивно направилась в сторону, противоположную строительной площадке, потому что не хотела предстать в полуголом виде перед теми, кто вообще-то мог бы ее спасти. Уже темнело. Киона знала, что бегает быстрее многих мужчин. Ей, охваченной страхом, пришло в голову, что она побежит по следам волка – того волка, который, по всей видимости, был ее матерью, пришедшей ее предупредить.
Оказавшись под кронами больших деревьев, она почувствовала облегчение – как будто сама природа должна была теперь ее защитить и дать ей пристанище. Ее обоняние чувствовало едва уловимые запахи: запах теплой и влажной земли, запах моха, запах папоротников, запах спелых ягод черники, усеявших кусты с малюсенькими листьями.
– Мама, прости меня! – пролепетала Киона, как только осмелилась остановиться, чтобы перевести дыхание. – Ты не оставила меня одну. Раз я тебя раньше никогда не видела – а если и видела, то редко, – то это, несомненно, потому, что ты верила в меня. Мама, ты пыталась меня предупредить и ради этого дважды делала слепой. Я и в самом деле была слепа, хотя видела очень хорошо. Я ведь не смогла рассмотреть, какая черная душа у Делсена. Боже мой, как мне хочется вернуться домой, увидеться с Мин и папой!
Киона всхлипывала так сильно, что начала задыхаться. Она заставила себя успокоиться, чтобы можно было отдышаться, полностью восстановить дыхание. В ночной тишине до нее донеслись звуки поспешных шагов и ругань: похоже, приближался Делсен.
Разъярившись из-за того, что позволил этой девушке так легко себя одурачить, Делсен и в самом деле выскочил из палатки, допил виски из бутылки и бросился по следам Кионы, держа в руках топорик, которым срубал на строительной площадке мелкую поросль и который он в этот вечер принес в рюкзаке к своей палатке.
– Киона! – позвал Делсен. – Мерзкая метиска, а ну-ка вернись!
Киона поняла, что сама загнала себя в ловушку, убежав так далеко от строительной площадки, на которой ей могли бы прийти на помощь. Ли Мэй и Чен Фан наверняка бы за нее заступились. Один из них мог бы поставить в известность бригадира или кого-нибудь еще – почтенных отцов семейств, которые не поленились бы вырвать ее, совсем еще юную девушку, из когтей Делсена. Она, которую так часто хвалили за ум и сообразительность, только что совершила такую досадную оплошность.
– Ну почему я такая глупая? – тихо упрекнула она себя.
Ей от всей души захотелось, чтобы произошло какое-нибудь чудо. Хотелось испариться, исчезнуть из поля зрения этого безумца, которого она считала своим возлюбленным. Она даже попыталась мысленно предстать перед Эрмин и своим отцом, чтобы они узнали, что над ней нависла опасность. Однако у нее ничего не получилось, и она снова бросилась бежать. Ей казалось, что она видит какой-то кошмарный сон.
Вскоре она почти выбилась из сил и почувствовала, что не может бежать дальше. Ее икры и лодыжки были исцарапаны колючими растениями, а мышцы ног то и дело сводило судорогой. Киона остановилась и прислонилась к стволу клена. Делсен приближался. Он был похож на злобного демона-палача, наделенного сверхъестественной неутомимостью. Маленькую полянку, на которой остановилась Киона, освещала луна. Девушка так сильно устала, что ей было наплевать на свою судьбу. «Лечь на землю, отдохнуть, заснуть! – подумала она. – Пусть он делает со мной все, что хочет, только бы я могла закрыть глаза, прилечь и отдышаться».
Чувствуя, что горло и грудь у нее буквально горят, она капитулировала и стала робко ждать, чем это все закончится. Она осознала, что угодила в эту ужасную ловушку по своей собственной воле и что теперь ей придется за это поплатиться. Что ее удивляло больше всего – так это ее собственное неразумное поведение. С восьми лет она всегда тайно мечтала о Делсене. Она выдумала для себя иллюзорный роман, основанный на одном-единственном видении. «Когда ведут себя так глупо, всегда проигрывают, – подумалось Кионе. – Боже мой, вот он уже идет. Иисус, помоги мне, Иисус, спаси меня».
Делсен, тоже тяжело дыша, остановился. Он пыхтел так, как пыхтит во время гона американский лось, готовый броситься на своих соперников.
– Ты, мерзкая метиска, ты заставила меня бежать! – проревел Делсен. – Ты думала, что способна меня перехитрить? Теперь ты не уйдешь далеко, и я смогу добиться от тебя того, что мне нужно.
Делсен снова зашагал по направлению к Кионе. В правой руке он держал топорик с блестящим лезвием. Киона попыталась найти для себя какое-либо укрытие и, ничего не найдя, подумала, что попытается разжалобить Делсена и ради этого попросит у него прощения. Может, тогда он не станет ее бить. Однако ее гордость тут же отмела мысли о подобном пресмыкании. Охвативший ее ужас неожиданно сменился гневом.
– Не оскорбляй меня! – крикнула она Делсену. – Ты сделаешь то, чего ты хочешь от моего тела, но моя душа и сердце останутся для тебя недоступными. И имей в виду, что, если ты осмелишься ко мне прикоснуться, я обрушу на тебя гнев наших предков!
– Прекрати нести тарабарщину, Киона! – заорал Делсен, снова останавливаясь.
Киона увидела, как он взял поудобнее свой топорик и бросил его в ее направлении. Топорик вонзился в ствол дерева в нескольких сантиметрах от ее головы. Киона попыталась было схватить этот топорик, но Делсен, бросившись на нее, не позволил ей этого сделать. Вытащив топорик из ствола, он обхватил Киону за талию, крепко поцеловал в губы и затем больно укусил ее за нижнюю губу. Горьковатый вкус крови вызвал у нее отвращение.
– Ты отдашься мне или нет, а? – проревел Делсен. – Вот тебе, получи, получи.
Он обрушил на ее голову целый град ударов. Она упала на живот, но сознания, однако, не потеряла. Земля под ее лицом слегка поблескивала в лунном свете. Прямо перед ее глазами какое-то насекомое ползло между двумя травинками. Делсен отбросил топорик и навалился на Киону всем своим весом.
– На этот раз ты от меня не уйдешь, – проревел он, охваченный неконтролируемым сексуальным исступлением, – хотя тебе, курочка моя, я думаю, не очень понравятся те гнусные шалости, которые так любил монах Марселлен.
– Нет! Только не это!
Киона, заорав пронзительно, стала изгибаться и вырываться. Протянув в ходе этой борьбы руку в сторону, она случайно нащупала топорик. Ее пальцы прочно обхватили его рукоятку. Затем она, ничуть не колеблясь, изо всех сил нанесла топориком наугад удар назад, изогнув при этом свою руку так сильно, что ее мускулы и сухожилия едва не затрещали. Делсен, издав какой-то животный хриплый звук, повалился на бок и замер, вытянувшись на темной земле во весь свой рост.
– Боже мой, я его, наверное, убила, – пробормотала Киона, поспешно вскакивая.
Она посмотрела ошалелым взглядом на представшую ее взору сцену. Делсен лежал неподвижно, а на его черных волосах и вокруг головы виднелась кровь.
«Я его убила! Господи, прости меня, я его убила! Я не хотела этого делать! Я хотела его спасти, я поехала вместе с ним, чтобы его защитить, и я его убила! Только я виновата в его смерти, только я одна. Он меня хотел, он сходил из-за этого с ума».
От своих всхлипываний она едва могла дышать. Она стала кричать и царапать себе лицо. Мир вокруг нее рушился, она не понимала, что происходит, ее приводила в ужас непоправимость того поступка, который она совершила. Порядки, существующие в человеческом обществе, потеряли для нее смысл. В данный момент понятие необходимой обороны ничего для нее не значило.
«Я его убила, убила Делсена, дитя демонов, Делсена с черной душой!»
Она не решилась наклониться над ним или хотя бы прикоснуться к нему носком стопы.
– Я сделала это не нарочно, – простонала она. – Мама, мама, забери меня отсюда, я тоже хочу умереть.
Дрожа всем телом и не отводя глаз от ужасной сцены, которая уже представала перед ее мысленным взором, Киона медленно попятилась. Да, это была именно та сцена, которую она видела ранее.
«Мне следовало поступать наоборот, мне следовало избегать его, держаться от него подальше! Я боялась, что произойдет какой-то несчастный случай, какая-то массовая драка, а угроза, оказывается, исходила от меня самой. Я стала причиной его смерти!»
Эта мысль не давала ей покоя. Ею завладело только одно желание – удрать отсюда, удрать с этого места, где только что произошло такое ужасное событие. Она, шатаясь, словно пьяная, повернулась и пошла в сторону лагеря, расположенного на берегу озера Онтарио. Однако вскоре у нее начались видения и галлюцинации. Вокруг появились какие-то полупрозрачные силуэты, шагающие, словно похоронная процессия. В ее ушах зазвучали заклинания – зазвучали в ритм с лихорадочным биением ее сердца.
Она снова увидела того самого волка. Он бежал трусцой рядом с ней – мощный, молчаливый. Иногда Киона пыталась шепотом убедить саму себя, что ей все это только кажется: «Здесь нет никого, кроме меня. Все, что я сейчас вижу и слышу, мне всего лишь кажется. Всего этого не существует, я просто больна, я стала такой же чокнутой, как Делсен!»
Даже мысленное упоминание имени этого юноши едва не вызвало у нее тошноту. Она порылась в своей памяти и извлекла из нее обрывки воспоминаний о том, как Делсен – «дитя демонов» – улыбался ей, как он разговаривал.
«Никогда, никогда ты не будешь киноактером! Никогда у тебя не будет красивой машины! Боже мой, я тебя убила, Делсен. Как я могла тебя убить?»
Она взвыла от охватившего ее отчаяния. Окружавшие ее призраки исчезли, и она увидела вокруг себя лишь устремившиеся ввысь деревья. Волк тоже исчез.
«Кризис миновал!»
Киона прошептала эти слова, сама не понимая, почему она это делает. К ней вернулась ясность сознания, а вместе с ней и усилившееся до невыносимости чувство собственной виновности.
– Я пропала, – обреченно сказала она. – Я должна исчезнуть с лица земли. Да, исчезнуть.
Она вернулась в свою палатку в середине ночи. Получалось, что у нее еще есть время подготовить побег. Сначала она развела небольшой костер, разделась догола и сожгла свою одежду, которая была кое-где порвана и испачкана кровью. Затем она залезла в ледяную воду озера и тщательно вымылась при помощи тряпки и кусочка мыла. При этом девушка не испытывала ни приятных, ни неприятных ощущений и не чувствовала ни тепла, ни холода. Она казалась самой себе лунатиком.
Однако она, по крайней мере, четко осознавала, что ей нужно покинуть строительную площадку еще до наступления рассвета. Усевшись возле костра в своей мужской одежде, она написала на листке, вырванном из маленькой записной книжки, короткую записку, адресованную бригадиру: «В лесу на поляне, по направлению на северо-восток, лежит труп молодого человека».
Перечитав написанное, Киона с надеждой подумала о том, что Делсена, наверное, найдут утром, что он не останется валяться в лесу, где его глаза, похожие на глаза оленя, выклюют вороны, а лицо обезобразят насекомые и грызуны. Все еще пребывая в состоянии транса, она приготовила свой рюкзак, забрала свои деньги и навела порядок внутри палатки.
Затем она взяла охотничий нож, который ей подарил Тошан. Когда она вытащила нож из ножен, его клинок блеснул в свете пламени костра. Проверив остроту лезвия, она обрезала свои рыжевато-золотистые волосы так, чтобы они стали короткими – как у юношей. Собрав отрезанные волосы, она бросила их в догорающий костер. Запах горелых волос заставил ее поморщиться, но она тем не менее почувствовала облегчение.
«Ну вот, теперь все в порядке», – сказала Киона сама себе.
Ей оставалось только найти для себя какое-нибудь средство передвижения и добраться на нем до ближайшего железнодорожного вокзала. Десятью минутами позднее она осторожно подошла к хижине, в которой жили китайцы.
– Мне жаль, что приходится так поступить, простите меня, – прошептала она.
У Чен Фана имелся старенький велосипед, рама которого была выкрашена в блестящий зеленый цвет и на котором он ездил в деревню. Откуда у китайца взялся такой велосипед? Киона об этом ничего не знала, но велосипед этот раньше путешествовал с его владельцем и на поезде, и, возможно, на корабле. Киона взяла этот велосипед и доехала на нем по дорожке до здания, в котором жил бригадир. Там она засунула свою записку под его дверь.
Когда рассвело, Киона уже отъехала на велосипеде от строительной площадки на много километров. Как ни странно, чем больше она удалялась от этой площадки, тем менее уставшей чувствовала себя. «Передо мной открыт весь мир, – думала она, крутя педали. – Мне всего лишь нужно все время двигаться вперед. Впереди у меня – тысячи дорог и тропинок. Я могу даже пересечь озера и океаны. Отныне я буду жить в мире, в котором нет Делсена, нет Мин, нет Тошана. Я предала тех, кого любила. Я уже не смогу появиться перед моим отцом и Лорой и – главное – не смогу обнять Констана и Катери».
Она отогнала на задний план своего сознания мысли об ужасе совершенного ею преступления, о своем горе и о перенесенном унижении. На ее теле и лице остались следы ударов, синяки и кровоподтеки, которые усугублялись тем, что она еще и исцарапала сама себе лицо. Эти постыдные следы скоро исчезнут, однако у нее имелись и гораздо более ужасные раны – раны в душе.
Размышляя над этим, Киона поняла кое-что такое, что уязвило ее очень больно: она поняла, что была введена в заблуждение двумя видениями, которые предстали перед ее мысленным взором с промежутком в восемь лет. Результат этого заблуждения был катастрофическим: она убила Делсена.
«Наше купание в реке вовсе не было удивительным, хотя мы и целовались! Я боялась, что меня постигнет банальная судьба большинства женщин. Я жаждала любви, я жаждала объятий, которые считаются опьяняющими, и, приходя в отчаяние от уверенности в том, что он этим летом умрет, я спровоцировала катастрофу. Стоит мне только подумать о том, что его убила именно я, как…»
Она в отчаянии засыпала саму себя вопросами, пока наконец ей не пришла в голову разгадка мучившей ее тайны. «А может, это было предопределено свыше? Может, я была частью трагической судьбы Делсена? Его уже поджидала смерть, и я стала ее орудием. Не более чем орудием».
К полудню Киона съехала на какую-то лесную тропинку. Ей очень хотелось спать. Вскоре она заметила справа от себя строение, похожее на заброшенную хижину лесника. Дверь этой хижины, пространство перед которой изрядно заросло травой, была распахнута настежь. Киона, изнемогающая от голода и усталости, оставила велосипед у входа и зашла в хижину.
Пол в ней был усыпан сероватой соломой. Киона улеглась на ней, положив себе под голову вместо подушки руку, и с каким-то животным удовольствием погрузилась в сон. Недалеко от этого ее убежища заржали лошади, и ветер донес оттуда запах конюшен: во владениях Патрика Джонсона пришло время раздавать лошадям овес.
Роберваль, воскресенье, 16 июля 1950 года, три часа дня
– Поезд явно опаздывает, – заявила Лоранс, держа фокстерьера на поводке.
– Да, уже на целую четверть часа, – кивнул Жослин, только что побеседовавший с одним из служащих вокзала.
– Мы ждем уже целых двадцать минут, – посетовала Лора, защищаясь от солнца цветастым зонтиком. – Я сейчас сварюсь.
– Иди сюда, мама, здесь не так жарко, – сказала Эрмин.
Она укрылась под деревом вместе с Мадлен и детьми. Почти все родственники и просто близкие люди собрались, чтобы встретить Шарлотту и ее семью. Даже Мирей пришла. Эта старая служанка, нарядившаяся в праздничное платье, сидела сейчас на скамейке. Чувствовалось всеобщее нетерпение: все были рады, но напряжены. Три года – это долго. К радости предстоящей встречи примешивались какие-то неясные опасения.