– Все очень быстро станет таким, каким было прежде, – заявила Лора, держа в руке бокал с белым вином. – Ой, слышите эти веселые возгласы? Мадлен возвращается с нашими двумя маленькими шалунами!
Некоторое время спустя в гостиную и в самом деле зашла Мадлен с детьми. Катери выглядела очень усталой, а Констан, одетый лишь в полотняные шорты, измазанные в земле, недовольно дулся.
– Этот мальчик меня сильно утомляет, – призналась Мадлен. – Внешне он похож на ангелочка: светлые кудри, голубые глаза… Но это только внешне. Он не слушается, балуется, ведет себя очень шумно и все время чем-то пачкает свою одежду – вот какой он, Констан.
– Что я слышу? – пробурчал Жослин. – Конфет ты больше не получишь, несносный мальчишка.
– Уложите его в постель прямо сейчас, без ужина, Мадлен, – сердито сказала Лора. – Его нужно наказать.
– Но сначала я должна его искупать, – вздохнула индианка. – Он играл в грязной луже. Ой, я забыла поздороваться. Добрый вечер, месье Лафлер.
– Добрый вечер, Мадлен. Мне жаль, что Констан доставляет вам так много хлопот.
Учителю пришла в голову одна мысль. Он вообще-то собирался отказаться от помощи Лоранс на своих бесплатных занятиях, чтобы отгородиться от опасных соблазнов. Ситуация ведь будет только ухудшаться, он был в этом уверен, а особенно после того, как он эту юную девушку поцеловал. Однако ему теперь захотелось и дальше приезжать в дом семьи Шарденов – и почаще, – чтобы иметь возможность видеть Эстер Штернберг.
– У меня имеется решение для этой проблемы, – заявил он. – Поскольку я приезжаю за Лоранс в течение всей рабочей недели, мы могли бы забирать с собой и Констана. Ему уже пришло время учить алфавит и цифры. Пока его родители в отъезде, я немножко облегчу вам жизнь. Полагаю, я сумею придумать, как угомонить этого нарушителя спокойствия.
– Да, правильно! – воскликнула Лора. – Нам следовало подумать об этом еще раньше. Работа и дисциплина – вот два замечательных лекарства от зловредного характера. Кроме того, Констан побаивается своей старшей сестры, которая умеет подчинять его своей воле. Я не упрекаю тебя, Мадлен, но ты с ним слишком уж мягка.
– Возможно, – не стала возражать индианка. – Впрочем, нужно было бы спросить у Эрмин и Тошана, придерживаются ли они такого же мнения.
Лоранс поначалу огорчилась (хотя и не подала виду), а затем, поразмыслив, пришла к выводу, что предложение Овида было очень разумным и уместным. Она вполне обоснованно побаивалась того, как может отреагировать Овид на страсть, которая, как ей казалось, зарождалась между ними двумя. Констан был бы идеальной преградой, не позволяющей им дать волю своим желаниям, а также гарантией того, что они и дальше будут проводить время вместе. В этом предложении Овида она узрела лишь его стремление сберечь их любовь.
Владения Патрика Джонсона, провинция Онтарио, тот же день
Киона заперлась в своей комнате, на двери которой имелась задвижка, правда, скорее символическая, чем настоящая. Кто угодно мог бы, резко навалившись плечом, сломать этот хрупкий механизм. Кионе частенько приходила в голову эта мысль. Ее теперь то и дело охватывал панический страх. Днем у нее было так много работы, что мысли оставляли ее в покое, а вот ночью начинали мучить с новой силой. Ей снова и снова казалось, что ее продолжает избивать, злобно ухмыляясь, Делсен и что она опять чувствует его неприятные прикосновения к своему телу.
Если бы не лошади мистера Джонсона, она убежала бы вглубь леса и стала бы там умолять Маниту и Иисуса избавить ее от этих кошмаров. Она не хотела покидать этих животных, которые проявляли к ней дружеские чувства, привязанность и даже нежность. Она знала о них все: что происходило с ними в прошлом, чего они боятся, от чего они страдают. Ее общение с ними так восхитило мистера Джонсона, что он решил, что, наверное, наймет этого удивительного конюха не на лето, а на целый год. Благодаря «Бобу» Джонсону удалось решить несколько проблем, которые возникали у него с его кобылами, жеребцами и его любимым скакуном – Винтернайтом. Этот черный конь, кстати, как и предсказывал юный конюх, одержал победу на очередных воскресных скачках.
– Этот парень меня изумляет, – снова и снова говорил Джонсон своей дочери, когда они завтракали или ужинали вместе. – Несколько веков назад его наверняка сожгли бы на костре, однако он оказывает мне очень ценные услуги. Да, этот парень меня изумляет!
– Я это вижу, папа, – кивала в ответ Эбби, тайно всей душой надеясь на то, что Боб проработает на конюшнях ее отца еще не один месяц.
Эбби, пользуясь отсутствием своей матери, предоставила сама себе полную свободу. Ее мать – Оливия Джонсон – находилась сейчас в Нью-Йорке, у своей старшей сестры. Эбби, будучи у своих родителей единственной дочерью, жила так, как ей вздумается, ибо ее отец был слишком занят для того, чтобы успевать присматривать за дочерью. Киону это очень расстраивало, поскольку она уже не знала, как ей избавиться от заигрываний этой юной девицы, уверенной в своей неотразимости и пленительной красоте.
За десять дней, которые прошли с момента появления на конюшнях «Боба», Эбби уже раз сорок меняла блузку и раз десять – прическу. Она вдруг стала сильно интересоваться нелегкой работой конюхов, хотя раньше относилась к ней с насмешкой и презрением. Эбби по любому малейшему поводу заглядывала на конюшни и неизменно ходила по пятам за «Бобом».
«Если она будет продолжать в том же духе, я отсюда уйду», – в конце концов решила Киона.
Впрочем, ей было жалко Эбби из-за того, что та увлекалась «Бобом», которого в действительности не существовало, – этим немногословным и даже замкнутым Бобом, который был попросту не в состоянии ответить ей взаимностью. Прошлым вечером Эбби удивилась тому, что у «Боба» почти отсутствует волосяной покров на теле и что у него уж очень милые черты лица. Похихикав по этому поводу, она шепотом сказала, что никогда еще не встречала такого красивого парня…
Киона разделась, с удовольствием стянув с себя полотняную спецовку и плотную хлопчатобумажную рубашку, в которой ей было очень жарко. Стоя в лифчике и трусиках, она посмотрела на свое изображение в зеркале. Синяки на лице исчезли, а разбитая нижняя губа зажила. На ее теле еще оставалось несколько желтоватых следов от синяков, которые тоже уже исчезали. Ей показалось, что ее мышцы окрепли и округлились оттого, что ей частенько приходилось на конюшнях толкать перед собой тяжелые тачки, нагруженные навозом. Что касается ее волос, то они напоминали теперь золотистый ореол, поскольку короткие пряди немного завивались.
Она стала грызть сухое печенье, прихлебывая из стакана воду. Ближайшие часы будут тянуться очень долго. Она это знала. Ей предстояло дождаться полуночи, чтобы затем спуститься в конюшню, в которой находились самые ценные лошади. Там она растянется на соломе ногами в сторону мерина рыжей масти, у которого было странное имя – Brother. В переводе с английского оно означало «брат». Когда поблизости никого не было, Киона его так и называла – Брат. Эта конюшня была единственным местом, в котором мучившие ее жуткие видения теряли свою силу и которое она поэтому считала своим убежищем.
Усевшись на край кровати, Киона мысленно произнесла свою обычную молитву, представлявшую собой перечисление тех, кого она любила и кого решила навсегда покинуть: «Мин, папа, мой братишка, Лоранс, Мари-Нутта, Мадлен, Катери, Констан, Тошан, Лора… да, и ты, Лора! Шарлотта, месье Жозеф, Луи, Мукки, простите, я вас забыла. Мама, Тала-волчица, Тала, Тала…»
Киона убаюкала себя этими двумя слогами, которые вызывали у нее мучительные воспоминания о матери. Она снова увидела ее иссиня-черные косы, рот с тонкими губами и высокие скулы.
«Это ведь ты явилась мне в тот вечер возле озера Онтарио, не так ли? В тот вечер, в который я утратила свои крылья, свой природный дар и способность получать радость от жизни… Ты явилась в образе волка – великолепного волка, – но ты меня не защитила и мне не помогла».
Задыхаясь от хлынувших из ее глаз горьких слез, Киона легла на кровать и прикрыла глаза ладонями. Она уже устала оттого, что ей приходится устраивать этот спектакль, заставлять себя говорить низким голосом, терпеть грубость Морриса, который не испытывал к ней большой симпатии, слушать откровения старого Джека, который, не стесняясь, рассказывал ей о своих давнишних любовных похождениях, поскольку был уверен, что разговаривает с молодым парнем, которого нужно учить одерживать победы над женщинами.
«Завтра я отсюда смоюсь, – подумала Киона, одолеваемая дремотой. – Возьму велосипед, куплю билет на поезд и отправлюсь на запад. И почему бы мне не позвонить домой, моему любимому папочке?»
Устроившись здесь на работу, она спрятала украденный у китайцев велосипед в глубине небольшого здания, заваленного уже не используемыми бочками, досками и ржавыми инструментами. А мысль о том, чтобы позвонить домой с помощью телефонного аппарата, который имелся в кабинете мистера Джонсона в одной из конюшен, преследовала ее уже давно. Лишившись своей экстраординарной способности вступать в контакт с родственниками, она долго сомневалась, написать ли им письмо или же позвонить по телефону, и в конце концов решила не делать ни того ни другого, поскольку считала саму себя преступницей.
«Завтра я отсюда смоюсь, – подумала Киона, одолеваемая дремотой. – Возьму велосипед, куплю билет на поезд и отправлюсь на запад. И почему бы мне не позвонить домой, моему любимому папочке?»
Устроившись здесь на работу, она спрятала украденный у китайцев велосипед в глубине небольшого здания, заваленного уже не используемыми бочками, досками и ржавыми инструментами. А мысль о том, чтобы позвонить домой с помощью телефонного аппарата, который имелся в кабинете мистера Джонсона в одной из конюшен, преследовала ее уже давно. Лишившись своей экстраординарной способности вступать в контакт с родственниками, она долго сомневалась, написать ли им письмо или же позвонить по телефону, и в конце концов решила не делать ни того ни другого, поскольку считала саму себя преступницей.
Твердо решив отсюда уехать, но уже чувствуя тоску из-за предстоящей разлуки с лошадьми, которые позволили ей открыть в себе способность телепатического общения с животными, Киона и не заметила, как задремала. И тут вдруг у нее началось видение. Она увидела, как на краю ее кровати сидит Делсен. Вид у него был миролюбивый, а голова обмотана бинтами.
«Тебе лучше вернуться домой, Киона, – сказал он. – У нас с тобой никогда бы ничего не получилось. Ты для меня слишком умная, слишком скромная, слишком красивая».
Радуясь тому, что слышит французскую речь после того, как больше недели общалась только на английском, Киона стала улыбаться во сне. Однако Делсен вскоре исчез – его как будто стерли с листа бумаги резинкой, – и вместо него появилась Тала-волчица – молодая, красивая и одетая в тунику из красной кожи, расшитую жемчужинами и бирюзой.
«Дитя мое, неужели ты собираешься позволить умереть от горя своему отцу – отцу, зачавшему тебя внутри круга из белых камней, который я выложила вокруг нас, прежде чем соединиться с ним? Киона, моя любимая дочь, ты, бывшая моим единственным сокровищем на всей земле, ты должна вернуться к своим родичам. Делсен спасен – спасен и телом, и душой. Его спасла ты».
Тала протянула руку, стала делать такие движения, как будто гладит ей, Кионе, лоб, и затем тоже исчезла. Вместо нее появился большой волк, которого Киона уже видела возле озера и который теперь смотрел на нее, спящую, своими янтарными глазами. Этот пристальный взгляд заставил ее сильно вздрогнуть и проснуться. Ее сердце лихорадочно забилось.
«Мама… Делсен…» – прошептала она, уставившись вытаращенными глазами на стену комнаты, в которой находилась.
В ней никого не было, и ничего в ней не изменилось. Киона – ошеломленная и недоумевающая – поднялась с постели.
– Что это означает? – тихо спросила она.
Дрожа от нервного напряжения, она оделась. На часах было восемь вечера. Старый Джек, очень любящий вкусно поужинать и поболтать с прислугой, уже ушел, наверное, на кухню, расположенную в полуподвальном этаже хозяйского дома. Моррис отправился к себе домой. Киона поспешно спустилась по узкой лестнице, прошла через помещение, в котором хранились седла, и подбежала к стойлу коня по имени Brother.
– Мне придется тебя покинуть, Брат, – прошептала она, гладя его шею. – Я снова увижусь с Фебусом, моим конем! Ты знаешь его, я тебе много о нем рассказывала.
В центральном проходе конюшни царил полумрак. Киона сконцентрировалась на том, что передавал ей телепатическим образом конь. Она не услышала, как во дворе раздались чьи-то шаги. И тут вдруг кто-то включил электричество. В конюшне стало светло.
– Но кто… – начала было говорить Киона, поворачивая голову.
Она увидела Эбби, Джека и мистера Джонсона. Тот держал в руке газету, и лицо его покраснело от охватившего его гнева. Они все втроем таращились на нее, причем не без удивления, потому что она сейчас была без своей кепки, которую раньше никогда не снимала, и ее рыжевато-золотистые волосы красиво поблескивали в свете ламп.
– Я требую объяснений! – рявкнул Джонсон. – И я тебя предупреждаю, что не выношу, когда меня обманывают и держат за дурака! Ты не Боб Тэйлор, а Киона Шарден, не так ли? Тебя вот уже ровно десять дней разыскивает полиция.
Эбби беззвучно плакала, а ее щеки порозовели от охватившего ее волнения. Ей казалось, что она совершила ужасный грех, влюбившись, получается, не в парня, а в девушку.
– Это недопустимо – устраивать маскарад, лгать, злоупотреблять доверием людей, которые стараются помочь своему ближнему! – добавил Джонсон, который был ревностным католиком.
– Теперь мне понятно, почему тебе не хотелось ужинать на хозяйской кухне, – пробурчал старый конюх. – Ты старалась спрятаться, как только у тебя появлялась такая возможность. Мы с кухаркой, кстати, заметили, что для мальчика у тебя слишком уж красивое лицо.
– Мне жаль, что так получилось, – сказала Киона. – У меня не было другого выбора. Я спасалась бегством, и Эбби обнаружила меня в той хижине. Поскольку она приняла меня за парня, я решила побыть некоторое время парнем. Я прошу вас всех меня простить. И не переживайте, я отсюда уеду.
– Судя по тому, что написано в этой газете, тебя подозревают в попытке убить своего дружка.
Мистер Джонсон использовал слово boyfriend. Кионе вспомнилась Иветта Лапуант, которая – с накрученными на бигуди волосами – тоже когда-то употребила это слово. Девушка не смогла удержаться от улыбки.
– Тебе что, даже не стыдно? – возмутился Джонсон.
– Я находилась в ситуации необходимой обороны, – ответила Киона. – Кроме того, Делсен не умер.
– Да, это верно, он сейчас в коме. У него серьезная рана на голове.
Кионе захотелось крикнуть, что Делсен совсем недавно явился к ней во сне, что он точно не умрет и что он на нее не сердится. Однако эти люди ее не поняли бы.
– Да, у него есть серьезная рана на голове, но я его не убила, – сказала Киона. – Эбби, прости меня. Пожалуйста, не будь такой грустной.
Мистер Джонсон гневно нахмурил брови. Слезы его дочери раскрыли ему глаза на кое-что еще: Эбби испытывала к мнимому Бобу определенные чувства. Впрочем, это его не сильно встревожило: в таком возрасте, как у нее, она очень быстро оправится от этой своей маленькой несчастной любви.
– А можно мне прочесть эту статью, сэр? – осмелилась спросить Киона. – Пожалуйста…
Она, сделав над собой усилие, улыбнулась ему очаровательной улыбкой. Джонсон уставился на Киону, как будто видел ее впервые в жизни. Затем он, почти как загипнотизированный, протянул ей газету.
Киона увидела на первой странице большую фотографию и сразу же себя узнала: распущенные волосы до плеч, жемчужное ожерелье на шее… Под фотографией большими и жирными черными буквами было напечатано объявление о розыске. Киона, ничуть не пытаясь сконцентрироваться и не закрывая глаз, увидела мысленным взором, как Эрмин и Тошан заходят в кабинет главного редактора и просят его разместить фотографию и объявление о розыске на первой странице. «Они находятся в Торонто, и они делают все возможное и невозможное для того, чтобы меня найти, – подумала она, испытывая огромную радость, поскольку к ней возвратился ее природный дар. – Я исцелилась, исцелилась!»
– Ты ограничиваешься лишь разглядыванием фотографии правонарушительницы и не утруждаешь себя чтением того, что там про тебя написано? – громко возмутился мистер Джонсон. – Я тебя предупреждаю: даже и не думай отсюда удрать. Я вызвал полицию.
– Вы правильно поступили, месье, – сказала Киона по-французски. – Если позволите, я пойду соберу свои вещи.
Она повторила эти слова по-английски, хотя выражение лица Джонсона и подсказало ей, что основной их смысл он понял.
– Джек сделает это не хуже тебя. А я пока тут за тобой присмотрю. Иди, Джек.
Эбби, успокоившись, присела на табурет. Она прочла все, что было написано в газете про Киону, и история этой девушки показалась ей очень даже романтичной: юная парочка, решившая удрать, вспыльчивый индеец Делсен, совершавший нападения на людей и кражи, Киона Шарден – девушка с прекрасным образованием, выросшая в обеспеченной семье и являющаяся сводной сестрой знаменитой певицы Эрмин Дельбо по прозвищу Снежный соловей. «Мама, по-моему, купила одну из ее пластинок, – подумала Эбби. – Я идиотка. Да, настоящая идиотка. Я должна была догадаться, что это девушка. Странное имя – Киона…»
– Моя мама была индианкой из племени монтанье, – тут же сообщила Киона.
– Ты что, читаешь мои мысли так, как читала мысли лошадей? – удивилась Эбби.
– Может, читаю, может, нет. Раз уж вы узнали мое настоящее имя, оно вполне может показаться вам странным. Меня так назвала моя мама.
– Помолчи-ка лучше! – приказал мистер Джонсон. – Слава богу, что старый Джек поехал в город и увидел эту газету. Если бы этого не произошло, сколько еще времени ты водила бы нас за нос и скрывалась от правосудия на моих землях и в моих конюшнях?
– Да я вообще-то собиралась уехать, месье, – ответила Киона. – Я планировала сделать это завтра утром. Я пришла сюда попрощаться с вашими лошадьми. Мне особенно симпатичен Brother – настоящий брат. Сэр, не забывайте о том, что Винтернайту нужно позволять находиться на лугу в течение всего лета. Он не боится ни жары, ни мух, а вот стойла не выносит. У Уоллис будут тяжелые роды. Вызовите ветеринара, как только у нее начнутся схватки.