Ратибор не заметил, как прошло полчаса, лишь напоминание Кузи заставило его оторваться от созерцания ландшафта, созданного величайшим из живых и не только живых, но и разумных существ, обитавших когда-либо во Вселенной.
Над ухом тикнуло, и перед глазами вспыхнула и погасла рубиновая цифра «100»: радиоактивный фон здешних мест равнялся ста миллирентгенам в час. Ратибор огляделся, собираясь спуститься на «равнину», уходящую вниз под углом двадцать градусов к горизонтали, и вдруг слева от себя, километрах в четырех заметил какой-то геометрически правильный предмет. Ничем иным, кроме как строением, быть этот предмет не мог, но любопытство оказалось сильнее намеченного плана – пройтись до ближайшего транслятора и вызвать патруль, – и Ратибор повернул на запад.
Строение оказалось башенкой старинного погранпоста, по мысли строителей защищенного от всех видов излучений и злых сил природы, но Берестов понял, что пост уцелел только потому, что Прожорливый Младенец просто до него не добрался: еще километра три – и никакая защита, наверное, не спасла бы башню, способную в обычных условиях выдержать ядерный взрыв.
Ратибор усмехнулся собственному определению («в обычных условиях») и медленно обошел тридцатиметровую пирамиду, блистающую голубым «льдом» – слоем кристаллически твердого водорода, сквозь который проступал сложный узор силовых антенн, преобразователей энергии, датчиков и видеокамер. И вдруг что-то заставило его насторожиться. Тень давней тревоги. И мысли: странно, что пост не демонтировали – оставили как памятник? Вполне работоспособную на вид станцию? Впрочем, логика предков могла иметь иную материальную или нравственную базу. И все же в чем дело? Почему появилось ощущение чужого? И вместе с тем волнующе знакомого, виденного не раз? Да, конечно, такие пирамиды Ратибор видел десятки раз на других планетах, они олицетворяли собой пограничные рубежи стремительно расширяющейся человеческой цивилизации, но откуда, из каких глубин памяти всплыл иррациональный образ иного знакомства?
Ратибор похлопал рукой по твердому широкому кольцу, охватывающему основание башни, и вместо холодного шершавого серого камня – что видел глаз – ощутил какие-то борозды, напоминавшие поверхность гофрированного металла. Хмыкнув, прошелся вдоль стены, не отнимая ладони: невидимый со стороны «гофр» кончился, пальцы скользнули по отполированной гладкой плите, заметно отличающейся температурой от соседних участков.
Обойдя башню кругом, он насчитал восемь гладких плит, определив на ощупь их конфигурацию – овалы – и размеры – примерно в рост человека, – и четыре глубоких вертикальных щели, в которые рука проваливалась до плеча, но все так же видел лишь бесстрастное мерцание «серого камня» и водородного «металла», а также уходящие наклонно вверх голубые стены поста. Этот парадокс имел только одно объяснение: древние строители снабдили погранпост системой «динго», камуфлирующей истинный облик строения. Но в таком случае это вовсе не погранпост, а нечто такое, что потребовало маскировки! Кому это понадобилось? И зачем?..
Снова в душе Ратибора шевельнулось неприятное, безотчетное, темное чувство чужого. Подсознание пыталось подсказать сознанию нечто важное, полузабытое, оставившее некогда в душе лишь легкий след, но такие глубины психики были Ратибору недоступны. Одно он знал твердо: люди свои постройки на других мирах не маскировали, а тем более дома – на Земле, Марсе и других планетах Системы. И тогда он задал себе вопрос: не могли ли поставить этот «пост» другие разумные существа?..
Отойдя от пирамиды на километр, Ратибор оглянулся. Башня потускнела, цвет ее стал грязно-сизым, как у дымчатого стекла, и ее глубокое, терпеливое, молчаливое одиночество, длящееся уже больше сотни лет, примирило чувства в душе человека: вряд ли забытая кем-то башня, даже если она и в самом деле построена чужими, несет опасность людям. Сотни раз мимо нее проносились транспортные машины землян, сотни глаз окидывали ее знакомый всем контур равнодушными взглядами, и никто из нетерпеливых исследователей и ландшафтных инженеров, проследовавших мимо, устремлявших свои помыслы к иным проблемам, даже не задумался над тем, что загадка лежит у них буквально под носом, надо лишь остановиться и внимательно к ней приглядеться. Ратибор не знал, что заставило его сойти с транспортника именно в этом месте, а потом и подойти к башне погранпоста вплотную, он не верил ни в мистику, ни в колдовство, но верил в интуицию. Видимо, организм сам настроил себя на работу в условиях недостатка точных количественных данных, включив резервы сенсорной психики. И Ратибор, успокаивая дыхание, внезапно поверил в свою удачу.
Мир был сложен и одновременно прост, рационален и предсказуем, надо было только научиться видеть суть вещей…
Около четырех часов провел Ратибор на угрюмой наклонной равнине – Великой Котловине, пройдя в общей сложности более двадцати километров вдоль Границы Насыщения, и ничего примечательного больше не встретил. Во второй половине местного дня его подобрал пинасс патрульной спасательной обоймы и доставил в Марсопорт-2, откуда он сообщил в отдел о находке. Задерживаться на Марсе и ждать результатов ее исследования не стал, он и так уже выбился из графика. К тому же, по сообщению дежурного, его искали четверо: Забава Боянова, Анастасия Демидова, Пол Макграт и неизвестный, назвавшийся «дельфийским оракулом».
– Как-как? – удивился Ратибор, перечитывая сообщение. – Дельфийский оракул? Что еще за шутки? Кто это на самом деле?
– Четвертый корреспондент не идентифицируется.
– То есть? – Ратибор был сбит с толку. – Что значит не идентифицируется? Дай картинку, погляжу сам.
Киб-интеллект отдела, игравший роль постоянного дежурного, не обиделся.
– Звонок был без видеосопровождения, только голос.
– Давай голос, послушаю.
Щелчок, виом стал чистым, перламутровым, как речное дно, и тут же раздался чей-то хрипловатый низкий голос, похожий на бас Железовского:
– Соедините меня с оператором РП Ратибором Берестовым.
– С кем я говорю? – Это уже вопрос инка.
– Не имеет значения. – Смешок, пауза. – Скажете, что звонит «дельфийский оракул».
– Берестов находится в настоящий момент вне земной системы связи.
– Где же он? Насколько я знаю, в Гиппархе возле БВ его нет.
– Он, вероятно, на Марсе, последнее сообщение поступило из Нью-Ареса.
– На Марсе? – Невидимый собеседник хмыкнул. – Любопытно…
Снова щелчок и голос дежурного:
– Это все.
– Любопытно, – проговорил теперь уже Ратибор. Хотя голос и показался ему знакомым, вспомнить, кому он принадлежит, безопасник не смог. Но не Железовскому, это уж точно.
Поразмыслив над таинственным звонком и не найдя в нем ничего особого – мало ли кто мог пошутить, друзей с юмором у него хватало, – Ратибор до своего нового «похода за впечатлениями» решил сначала позвонить Бояновой. Все-таки председатель СЭКОНа считалась фигурой большего масштаба, чем остальные, независимо от того, какие бы чувства к ней Берестов ни питал. Правду сказать, он ее побаивался, Забава была женщиной неординарной во всех отношениях. Уже один тот факт, что именно она первой набрела на нетривиальную разгадку Большого Выстрела, объяснив ее возвращением «блудного Конструктора», говорил о раскованности мышления этой выдающейся представительницы слабого пола.
Однако найти Боянову оказалось непросто, она редко бывала в своем официальном кабинете в красивом здании Высшего координационного совета, расположенном на острове Хачин посреди озера Селигер. Ратибор не раз бывал там и подолгу любовался озером и величественным комплексом старинного монастыря Нилова Пустынь.
Он уже отчаялся ждать, привыкнув к оперативности служебной связи, находящей любого абонента за считаные секунды, когда наконец дежурный киб СЭКОНа отыскал Боянову за тридевять земель – на борту спейсера погранслужбы «Афанеор». Именно эта машина и собиралась доставить десант на бывшую звезду омега Гиппарха, по которой промчалась «пуля» Большого Выстрела.
– Мы ждем только вас, мастер, – сказала председатель СЭКОНа, одетая в такой же кокос, что и Берестов, когда автомат соединил каналы связи и воспроизвел перед безопасником часть кают-компании корабля. – Поторопитесь.
Видимо, Ратибор на миг утратил невозмутимость, потому что Боянова добавила с прозрачной иронией:
– Взяло любопытство: так ли уж страшен БВ, как его малюют? А вообще не мешало бы прикинуть, что можно будет ждать от Конструктора, если одна его «тень» способна гасить звезды.
– Если только БВ – это «тень» Конструктора, – пробормотал Ратибор первое, что пришло к голову.
– Вы не верите?
– Дело не в моей вере и не в чьей-то другой. Просто для того чтобы избежать ошибок, нужен абсолютно точный прогноз.
Видимо, Ратибор на миг утратил невозмутимость, потому что Боянова добавила с прозрачной иронией:
– Взяло любопытство: так ли уж страшен БВ, как его малюют? А вообще не мешало бы прикинуть, что можно будет ждать от Конструктора, если одна его «тень» способна гасить звезды.
– Если только БВ – это «тень» Конструктора, – пробормотал Ратибор первое, что пришло к голову.
– Вы не верите?
– Дело не в моей вере и не в чьей-то другой. Просто для того чтобы избежать ошибок, нужен абсолютно точный прогноз.
– Насколько я знаю, по С-классификации [24] вы интуитив первой степени. Что же говорит вам интуиция?
Ратибор помимо воли улыбнулся, помедлил и процитировал:
– Мы не знаем, что там: может быть, там есть и ответ на все наши неразрешимые вопросы или средство избавить нас от страданий [25].
Боянова подняла брови, глядя на собеседника с некоторым сомнением, потом улыбка тронула ее губы: она поняла.
– Вы романтик, мастер… и хитрец. Честно говоря, я сомневалась в том, что…
– Я справлюсь с заданием, – закончил Ратибор.
– В общем… да. Возможно, опасения мои субъективны, не знаю. Но я не люблю недомолвок и прошу не обижаться. Просто на вашем месте я видела другого человека.
Пол Макграт, мелькнула вдруг догадка в голове Ратибора. Не потому ли он был столь необычно робок в последнем разговоре, что знал о разногласиях в выборе опера между Аристархом и Забавой?
– Вы, наверное, имели в виду интрасенса? Я не обижаюсь. Разрешите задержаться еще на полчаса?
Боянова сдвинула густые брови, сомнение вновь проглянуло в глубине ее глаз.
– Оператор РП – вы, – сказала она колко, – не надо лишних любезностей. Решайте свои проблемы.
Виом свернулся в облачко света и угас.
– Что, получил? – буркнул сам себе Ратибор и со сложным чувством недовольства собой, решимости, злости и ощущения, будто упустил из виду что-то важное, набрал телекс Анастасии.
– Привет, – сказала девушка, снимая с головы эмкан связи с компьютером; киб-секретарь нашел ее в индивидуальном вычислительном боксе института.
– Говорят, вы меня искали. Это правда или слухи?
– Слухи. – Анастасия помолчала, накручивая прядь волос на палец, покраснела под его взглядом. Ратибор понял, что она не одна.
– Вы торопитесь?
– Нет. – Девушка покосилась вбок. – Вы снова отправляетесь к Гиппарху?
– Вопрос подразумевает ответ. – Ратибор догадывался, кто рядом с ней, и невольно говорил с большей резкостью, чем обычно.
Анастасия прищурилась, смекнув в свою очередь, в чем дело, неловкость ее как рукой сняло.
– Доброго пути, мастер. Я звонила просто так.
– Вы забыли добавить: берегите себя, – сухо сказал Ратибор. – В устах эфаналитика это звучит весьма интригующе. Привет Грехову.
Связь прекратилась.
Ратибор задумчиво подергал себя за ухо, невольно улыбнулся, представив реакцию проконсула – рядом с Настей находился, конечно, он, – и дал отбой автоматике стола. Ни Егору, ни Макграту звонить не хотелось, да и не стоило в данный момент. Помочь ему они не могли ничем.
– Вперед, опер, – сказал он сам себе. – Нас ждут двое великих: Конструктор и Забава Боянова, и кто из них страшней – еще неизвестно.
Спейсер «Афанеор», доставивший к омеге Гиппарха долговременную орбитальную станцию и группу ученых, подошел к остывшей от дыхания БВ звезде практически «вплотную» – на расстояние в десять тысяч километров и завис на несколько минут, заранее подготовив операцию десантометания.
Первой вниз в абсолютную темноту бывшей звезды, загородившей половину сферы обзора, пошла станция – двухсотметровый плоский диск с ребрами по торцам – генераторами антитяготения. Следом за ней спейсер выпустил короткую «очередь» из семи «пуль» – десантную мини-обойму под командованием Берестова. В состав обоймы вошла и Забава Боянова, имевшая, как оказалось, личный карт-бланш-допуск к подобного рода рискованным операциям.
Омега Гиппарха давно прошла преобразующую зону Большого Выстрела, но плановые исследования звезды только разворачивались, так как пограничники, выполнявшие предписания штатных режимов безопасности, сняли блокаду звезды, лишь убедившись, что никто и ничто не помешает исследователям.
Несмотря на то что бывший «коричневый карлик» перестал светить и температура на его поверхности упала до пяти градусов по Цельсию, масса его осталась той же, и сила тяжести не изменилась, обусловливая ускорение свободного падения, в двадцать два раза превышающее земное. Обычные скафандровые комплексы, применяемые для работы в атмосферах планет-гигантов типа Юпитера, вполне могли справиться с таким тяготением, но никто из ученых не знал, в том числе и теоретики, с чем придется столкнуться исследователям на поверхности остывшей звезды, поэтому Ратибор выбрал для десанта автономные оболочки типа «голем», позволяющие человеку прожить около двух часов на дне фотосферы Солнца [26].
По сути, «голем» функционально представлял собой копию курьерского когга, разве что был раз в двадцать меньше и не имел генераторов перехода на «струну». Вид его описать было трудно, потому что в зависимости от внешних условий «голем» мог трансформироваться в широком диапазоне геометрических форм, переходящих одна в другую, но до получения задачи на базах и в трюмах спейсеров «големы» обычно хранились в виде ослепительно белых тетраэдров высотой в четыре метра. Об их способностях к трансформации говорил тот факт, что однажды шутки ради приятель Ратибора, проверяя функционирование «голема» во время учебной тревоги, задал своему аппарату форму человека, и тот выполнил приказ с такой точностью, что на Землю явился гуманоид, представитель инопланетного разума.
Ратибор любил эти совершенные машины, внешне простые, не впечатляющие особой отделкой и дизайном, но мощные, исключительно надежные, снабженные высокоскоростной интелэлектроникой и способные выполнить практически любую задачу, как исследовательскую, так и спасательскую.
Ведомые по лучу целеуказания спейсера «големы» образовали клин, острием которого служил «голем» Берестова. По мере того как аппараты подходили к поверхности звезды, форма «голема» изменялась, пока они не превратились в блестящие яйцеобразные коконы с налившимися алым сиянием рогами, выросшими из торцов яйца.
В наушниках раздавались спокойные голоса инженеров спейсера, обеспечивающих техническое сопровождение десанта, наблюдателей, инков всякого рода зондов, запущенных на разные орбиты вокруг звезды, и станций, опущенных на нее незадолго до прихода «Афанеора» другим спейсером; переговаривались ученые, дождавшиеся своего часа:
– Сфинктура объекта девяносто девять…
– Поле описывается булгаковской метрикой. Таких головоломных характеристик я еще не видел! Юра, запусти еще один «орех», мой вышел из режима…
– Знаешь, какова была скорость охлаждения звезды? Сто миллионов градусов в секунду! Джонсон насчитал три судороги охлаждения длительностью в десятые доли секунды…
– Вырождение вещества шло такими темпами, что реализовались топологически нетривиальные состояния…
– По сути, кора звезды – это губка Серпинского [27]…
– Забава, – окликнул Ратибор, – как самочувствие?
– Нормально. – В голосе Бояновой неожиданно прозвучала нотка восторга.
Ратибор покачал головой:
– Держитесь в кильватере.
– Напоминание излишне.
Внизу, там, куда они падали как в пропасть, что-то вспыхнуло, высветив засиявшую серебром ворсисто-мшистую поверхность остывшей звезды – включились прожекторы станции, хотя ее самой видно не было. Но по мере спуска «ворсинки» и «веточки мха» вырастали в грандиозные разлапистые «кораллы», «оленьи рога» и «заросли колючего кустарника», пока наконец не закрыли собой горизонт. Ратибор остановил падение, давая осмотреться членам группы. Интелмат «голема» доложил показания датчиков – все в пределах рассчитанных норм – и связался с киб-интеллектом станции, все еще скрытой невообразимо сложным сплетением всевозможных форм «кораллов» – выкристаллизовавшегося при охлаждении и сжатии вещества звезды. Видимо, здесь уже присутствовала атмосфера: свет прожекторов станции создавал белесое облако, сквозь которое, как сквозь туман, виднелись идущие из глубин поверхностного слоя колоссальные стволы и ветви, распадавшиеся, в свою очередь, на более мелкие веточки, прутики и чешуйки.
– Дебри… – раздался голос Забавы.
«Топологически нетривиальные состояния», – вспомнил Ратибор, единственный из всех, кто любовался окружающим пейзажем в напряжении, пытаясь определить возможную опасность.
– Фракталь, – отозвался кто-то из группы ученых. – Кристаллизация звезды происходила по законам фрактали. Математика явления известна, впечатляют лишь масштабы.