— А это у вас что за дверь? — спросил Прогнаевский, указав на тайную дверь в прихожей, о которой говорил Зудов. — Куда она ведет?
— Ну, эта дверь… просто так дверь, — замялась Шамиха.
— Что значит просто так? — удивленно спросил Михаил Васильевич. — Откройте, пожалуйста.
Аграфена Хрисанфовна шумно выдохнула, достала откуда-то из недр бархатного платья связку ключей и нехотя открыла дверь. Прогнаевский с ротмистром вошли в большую комнату и огляделись. Как и говорил Ефим Зудов, это была старообрядческая молельня. Горели под древними образами лампады, в дальнем конце комнаты стоял стол-кафедра под зеленою, с образами же, парчою, на коей покоилось старинное Евангелие и большое железное распятие. Позади кафедры за неплотно прикрытыми занавесями была вмурована в стену древнего византийского письма икона с Божией Матерью, держащей на руках юного Спасителя, благословляющего всяк на него смотрящего двоеперстием. Лик иконного письма был темен, однако икона сия была явно не та. Ставший большим специалистом по иконному письму, Михаил Васильевич тотчас определил, что икона из молельни есть «Паммакариста», что зовется Всеблаженной, а похищенная икона была «Одигитрией», что есть вещи абсолютно разные…
Через малое время губернатор вновь собрал консилиум в том же составе, на коем подполковник Прогнаевский доложил, что имел к Шамихе визит и что никакой явленной иконы Казанской Божией Матери у нее не имеется. Маргарита довольно улыбалась, Варсонофий и Варвара недоверчиво поглядывали на губернатора. А подполковника Прогнаевского вновь посетила мысль, что ответ на интересующий всех вопрос может дать только один человек — Варфоломей Стоян.
Глава 16 УСИЛИТЬ ОХРАНУ БАНКА!
Всю следующую неделю Савелий, казалось, беспечно бродил по городу, обедал в ресторанах и делал покупки, абсолютно не замечая за собой слежки. Так, по крайней мере, сообщали начальнику Казанского губернского сыскного отделения господину Савинскому филеры-топтуны. Вечерами чета Родионовых выходила в свет: они часто ужинали в «Славянском базаре» на Большой Проломной или в «Ресторации Черницкого» в саду «Русская Швейцария», не единожды были замечены в летнем Панаевском театре, где, согласно донесениям агентов, кричали «браво» русско-французской шансонетной певице Эллине Марго и с удовольствием слушали оркестр под управлением капельмейстера Рокко Джиордано.
Полицмейстер Васильев после очередного доклада Савинского хмурился, промокал платочком плешь под форменной фуражкой и терялся в догадках. Зачем известный медвежатник приехал в его город? Не ради же того, чтобы шпацировать по улицам, проедать деньги в ресторанах и слушать певичек в Панаевском театре?! А может, он приехал в Казань отдохнуть от своих трудов, ведь как ни крути, а «работа» у него рисковая и нервическая и, хошь не хошь, требующая перерывов? А они тут переполошились все, лучших агентов к нему приставили, будто им делать больше нечего. Громил, слава богу, в Казани хватает…
Топтуны, видя, что ничего не происходит, расслаблялись, теряли бдительность и нюх, и случалось, что во время своих дневных променадов фигурант несколько раз исчезал из поля зрения филеров, но всегда обнаруживался позже в Черноозерском саду, беспечно сидящим на скамеечке. Посему о таком маленьком своем конфузе филеры в своих рапортах умалчивали и, конечно, не знали о том, что, оторвавшись от них, фигурант шел к Государственному банку и тщательнейшим образом изучал все подходы к нему. Он осмотрел все ближайшие к банку проходные дворы на случай всяких непредвиденных обстоятельств, узнал распорядок дня в банке и лица служащих, живших в здании банка на казенных квартирах. Вечерами, когда у них с Лизаветой не намечалось никаких выходов, Савелий был задумчив, ходил из угла в угол, потирая мелкой шкуркой подушечки пальцев, и на вопросы Лизы отвечал неохотно и односложно.
— Может, тебе оставить всю эту затею? — осторожно спросила как-то Лиза в один из таких вечеров.
— Нет, — коротко ответил Савелий, продолжая дефилировать по комнате.
— Ну что ты сможешь сделать, если они следят за каждым твоим шагом?
— Придумаю что-нибудь.
— Что?
Савелий вдруг встал как вкопанный посреди комнаты.
— А может, это хорошо!
— Что хорошо?
— Что они ходят за мной.
— Что же тут хорошего?
Савелий посмотрел на Лизу и театрально поднял кверху указательный палец.
— А то, что я могу вывести их на ложный след.
* * *Через несколько дней Савинский телефонировал Алексею Ивановичу.
— Полицмейстер Васильев слушает.
— Это Савинский. Здравия желаю, ваше высокородие.
— Ну-ну, ты меня еще «превосходительством» повеличай, — буркнул полицмейстер.
— А что, чай, и этот чин не за горами, — отозвался со смешком сыскарь.
— У тебя дело ко мне или просто поболтать решил со скуки? Ежели это так, то мне скучать, в отличие от вас, господин Савинский, некогда, — отозвался в раствор переговорной трубки Васильев.
— Ладно, не бурчи. — Николай Иванович выдержал небольшую паузу. — Он проявился!
— Медвежатник наш? Не может быть!
— Может, — возбужденно выдохнул в трубку Савинский. — Несколько раз он пытался уйти от слежки, после чего его видели возле Купеческого банка.
— Значит, Купеческий?
— Похоже, Алексей Иванович.
— Я дам указание усилить охрану банка.
— Нет, не надо, — возразил ему Савинский. — Спугнем.
— Насколько мне известно, этого Родионова подобные меры никогда не останавливали, — в свою очередь, возразил Савинскому Васильев.
— Судя по материалам, что вы мне дали, Алексей Иванович, в последнее время он как раз стал осторожничать, — продолжал настаивать на своем Савинский.
— Что ты предлагаешь? — начал сдаваться Васильев.
— Оставить все как есть, — заявил ему Николай Иванович. — Мы ведь хотим взять его с поличным, не забыл?
— Но смотри, глаз не спускай с банка.
— Само собой, Алексей Иванович. Сработаем все по принципу мышеловки: вор хватает сладкую наживку, а в это время мы его хлоп! Попался, голубчик. А ну-ка, будьте добры ваши умелые ручки в наши ковы…
— Ладно, делай, как задумал, — согласился с доводами сыскаря Васильев. — А ты что, телефон себе наконец провел?
— Нет.
— А откуда звонишь?
— Ну, Алексей Иванович…
— От мадамы своей? Вот что, Николай Иванович, даю тебе сроку две недели, и чтобы телефон в твоей конторе был проведен.
— Слушаюсь, ваше превосходительство.
— Чтобы провел! — крикнул в трубку Васильев.
— Алексей Иванович, вот возьмем этого медвежатника, и проведу. Ей-богу, ваше высокопреосвященство!
* * *— Они подумают, что я буду брать Купеческий банк, — потирая шкуркой подушечки пальцев, дабы истончить кожу и сделать предельно чувствительными подходящие к пальцам нервические окончания, усмехнулся Савелий, — и устроят мне там ловушку. Но меня там не будет. Хотя, вероятно, шумнуть в этом банке все же придется. Впрочем, все это еще не проблемы.
— А что проблемы? — нахмурила матовый лобик Лиза.
— Их две, дорогуша, — вновь заходил по комнате Савелий. — Первая: как раздобыть план здания банка и схему сигнализации. И второе: как вывезти корону из города.
— Ну, первую проблему я могу помочь тебе решить, — улыбнулась Елизавета. — Устроюсь на службу в банк и все разузнаю. Надо только сделать парочку фальшивых рекомендательных писем, очень чисто, чтоб комар носу не подточил, ведь это все же Государственный банк.
— Ты хочешь вспомнить прошлое? — с благодарностью посмотрел на нее Савелий.
— А что? Помнится, у меня неплохо получалось. Национальный банк в Москве тоже был учреждением серьезным, но я же справилась!
— Да, помню. Ты устроилась туда уборщицей.
— Технический работник, так называлась моя должность, — поправила Савелия Лизавета. — Кстати, это по твоей воле я, потомственная дворянка, целый месяц махала ведром и половой тряпкой. Зато все разузнала. Не хочешь повторить это здесь?
— Нет, не хочу, — серьезно ответил Савелий. — За нами здесь всюду «хвост», и даже малейшее внимание кого-либо из нас к Государственному банку может испортить все дело.
— А как тогда быть? Может, мне охмурить кого-нибудь из служащих?
— Этого тоже нельзя делать, — посмотрел на нее Савелий. — Легавые догадаются, что твой интерес к какому-нибудь начальнику экономического отдела банка напрямую связан с интересом к самому банку. Ведь ты — моя жена. А кроме того, я всегда испытывал перед тобой вину, когда тебе приходилось изображать из себя кокетку.
— Тебе было стыдно?
— Да.
— За меня или за себя? — пытливо глянула на мужа Лизавета.
— Скорее за себя, — ответил Савелий. — И я не хочу больше никогда использовать этот прием.
— Милый, — обняла Савелия Лиза. — Я так люблю тебя.
Он нежно поцеловал ее в античное ушко, потом в щечку, шею, губы. Его руки заскользили по ее бедрам, приподнимая подол газового пеньюара, и легли на две упругие ягодицы, прячущиеся под тонким шелком люстриновых кружевных штанишек. Лиза, глядя на Савелия широко раскрытыми глазами, в которых была бездна желания и страсти, прижалась к нему так, будто хотела войти в него и раствориться вся без остатка.
— Милый, милый мой…
Он почувствовал, как шелковистый локон скользнул по руке и теплые, мягкие губы прижались к его запястью. Этого Савелий вынести уже не мог. Он опрокинул Лизавету на диван, подмял под себя и, чувствуя, что волна желания скоро накроет его с головой, почти с болью оторвался от ее губ и напряженно взглянул в родные, изумрудного цвета глаза.
— Ты — моя! Слышишь! Моя! Поклянись, что никогда не оставишь меня!
Лизавета с трудом перевела дыхание, уже плохо воспринимая его слова.
— О чем ты?
— Поклянись, что не покинешь меня! — настойчиво повторил Савелий.
— Глупый. Какой же ты глупый, — улыбнулась она одними глазами и прошептала: — Клянусь, что не покину тебя… пока ты сам этого не захочешь, но и тогда…
— Никаких «тогда» не будет, — не дал ей договорить Савелий. — Ты моя, от самого крохотного завиточка волос на твоей ветреной и непослушной голове до мизинчиков на твоих точеных ножках.
Необдуманно упомянув о «точеных ножках», Савелий немедленно переключил свое внимание на эту соблазнительную часть ее тела, и тут уж им стало не до разговоров. Для обоих распахнула двери волшебная страна, превратив гостиничный нумер в сладкий уголок рая.
Савелий ласкал ее нежно, не спеша, и Лизавета отвечала тем же. Ее прохладные пальчики знали все чувственные места мужа, она касалась их нежно, мягко, и эти прикосновения приводили его в состояние крайнего, почти болезненного возбуждения. Она то медленно, то убыстряя темп водила пальчиками по стволу его восставшей плоти, ладонью другой руки перебирая его набухшие яички. Он, в свою очередь, положив ладонь на мягкий бугорок между ее ног, скользил пальцами по ее мягкому венчику вверху повлажневших складочек, распустившихся, словно лепестки розы. Они находили друг у друга самые сладкие места и, как скрипка от прикосновения смычка, чутко отвечали ласкам друг друга тихими вздохами, содроганиями и стонами неги и наслаждения. И когда терпеть уже не было сил, Савелий накрыл собой ждущее вторжения тело Елизаветы и вошел в нее сильным глубоким толчком. Ритмично двигаясь и подчинив ее своему ритму, он глухо застонал. Она ответила ему долгим и громким стоном. С каждым мгновением стон ее становился все громче, пока не перешел в крик, наполненный страстью и блаженством…
Когда они немного успокоились, Елизавета прикоснулась губами к его горячему плечу и прошептала:
— Я люблю тебя…
Савелий повернулся к ней и поцеловал в губы. Потом они лежали и смотрели друг на друга, а затем ее ладошка, скользнув по его животу вниз, мягко обхватила его плоть и принялась ласкать ее движениями вверх-вниз, все убыстряя темп. Скоро естество Савелия вновь стало наливаться и расти, и тогда Лизавета, спустившись по его телу и не забывая целовать грудь и живот, обхватила его твердую, как железо, плоть венцом своих пухлых губ…
— Лизанька, девочка моя, — сжал он ее в своих объятиях, запрокинув на подушки голову и закрыв от неизбывного наслаждения глаза. И вновь желание его достигло такого предела, за которым сравнялись в своей значимости страсть и погибель. Через мгновение они слились в единое существо, неистовое и страстное. Окружающий мир перестал существовать, исчезло время, мысли превратились в ничто, и все, что имело для них до того какое-то значение, стало пустым и незначимым. А потом это единое целое пронизала дрожь, и оно снова превратилось в два тела, две половинки единого, оживающие не сразу, а постепенно и беспомощно, словно заново научаясь жить отдельно друг от друга.
А потом они долго лежали с открытыми глазами, окутанные полутьмой наступившего вечера, и молчали, думая каждый о своем.
Но и это свое было их общим.
И делиться им они не собирались ни с кем…
Глава 17 НАЙДЕТСЯ ЛИ ДЕЛО ДЛЯ МЕНЯ?
— Все. Знаю, — после очередного променада из угла в угол вдруг произнес Савелий.
— Что ты там говоришь, не слышу? — донесся из будуара голос Лизаветы.
— Я говорю, знаю, кто может нам помочь! — крикнул он в сторону спальни. — Я тут встретился с одним человеком…
— Что за человек? — вышла в гостиную Лиза с лицом, сплошь покрытым какой-то желтоватой мазью.
— Да-а, встретился тут с одним старым знакомым, — неопределенно ответил Савелий, с испугом глядя на ее лицо.
— А что за знакомый, я его знаю? — дольше обычного посмотрела на него Лизавета.
— Вряд ли. Может, только в лицо. Хотя если ты его и видела раньше, то теперь вряд ли бы узнала.
— А что, он так сильно изменился?
— Да, — ответил Савелий. — А что это?
— Где? — спросила Лизавета.
— На твоем лице?
— А, это, — засмеялась Лиза. — Это крем. Изготовлен из китовой спермы.
— Из чего? — оторопел Савелий.
— Из китовой спермы. Очень полезно для кожи лица и шеи. Он ее питает и не дает появляться морщинам.
— А-а, — как бы понимающе протянул Савелий. — А какой-нибудь другой крем нельзя использовать?
— Этот самый лучший. — Она сузила глаза. — А у тебя есть предложить мне что-то другое?
— Есть, — ответил Савелий и тоже сощурился.
— Но учти, это другое, что у тебя есть, должно быть равноценным.
Лиза улыбнулась и по-девчоночьи невинно поморгала пушистыми ресницами.
— Вполне, — твердо ответил Савелий. — Но позже. А теперь мне надо идти.
— Будь осторожен, — уже серьезно сказала Лизавета.
— Постараюсь…
* * *Савелий оторвался от «хвоста» с большим трудом. На сей раз тот был крайне прилипчив. К тому же имел собственное средство передвижения — велосипед. Часа полтора Родионов кружил по городу, садился в трамваи, брал лихачей, но «хвост» в клетчатом костюме с короткими брюками и в клетчатом кепи всегда оказывался поблизости.
В конце концов Савелий отвязался от него весьма простым способом, до которого мог додуматься и раньше (он даже мысленно обозвал себя дураком), — ушел огородами, коих в Ягодной слободе было предостаточно. Тут уже циклист поспеть за ним не смог: на машине по грядкам не проедешь, а бросить ее и продолжать преследование пешком значило навсегда лишиться велосипеда, ибо в этой слободе с весьма худой репутацией машине враз бы «приделали ноги».
Спустившись к Казанке, Савелий перебрался на другой ее берег по горбатому мосту и, очутившись таким образом уже в Адмиралтейской слободе, сел в трамвай и доехал до конечной остановки — нумеров Щетинкина на Большой Проломной. Поднявшись на Воскресенскую, он спустился по Гостинодворской улице в Черноозерский сад и неторопливо пошел по его аллеям, помахивая тростью в такт шагам.
Дамы с их кавалерами были. Дети в матросских костюмчиках и кружевных платьицах с мамками и няньками были тоже. Имелись даже болонки на поводках и неизвестной породы крохотные собачки с ладонь, коих несли вслед молодым и не очень молодым барышням их гувернантки и горничные. Занозы с его фотографическим аппаратом в саду не было. Тогда, вспомнив его давешние слова, Савелий прошел в прилегающий к Черному озеру Николаевский сквер. Здесь, меж клумбочек с цветами, стоял и снимал на фоне фонтана молодую пару мастер фотографического портрета Соломон Фельзер.
Родионов с интересом приезжего несколько минут рассматривал декор фонтана, а после ухода молодой пары громко спросил фотографа:
— Прошу прощения, маэстро, но ответьте мне, человеку нездешнему, гостю, так сказать, вашего города. Я тут вычитал, что эти клумбочки у фонтана разбили арестанты, а цветы, высаженные ихними же руками, взращены в теплицах арестантского дома. Это что, действительно так?
— О да, конечно! — воскликнул фотограф. — Ви можете нисколечко не сомневаться, что все это чистая правда.
— Надо поговорить, — тихо, сквозь зубы сказал Савелий, глядя в сторону.
— Чайная на углу Проломной и Университетской, — как заправский чревовещатель, произнес Заноза, не раскрывая рта. — Я буду там через полчаса.
* * *Второе место за столиком на двоих у окна было не занято, когда Соломон Фельзер вошел в чайную.
— У вас свободно? — подошел он к франтоватому господину средних лет, с явным удовольствием вкушающему ароматный чай с солидным куском бисквита.
— Да, — просто ответил господин, даже не взглянув на свободного художника, присевшего напротив.