В Казанском отделении Государственного банка новых служащих тоже не имелось. Не произошло за интересующий Щенятова период и каких-либо странных случаев. Разве что клиенты банка жаловались на тесноту, так в этом не было ничего необычного: старое здание уже не вмещало всех желающих.
Щенятов уже собирался было покинуть здание банка, но какая-то сила заставила заглянуть его в архивный отдел. Он был пуст, если не считать худого старикана, крепко смахивающего на Кощея Бессмертного. Кощей шумно пил чай из блюдечка вприкуску и читал «Казанские губернские ведомости».
— Как дела, дедушка? — весело спросил Щенятов.
— Дела как сажа бела, — буркнул старик, не поворачивая головы.
— А чего так? — поинтересовался Щенятов, впрочем, без всякого к тому интереса.
— Люди мрут, как мухи, — проворчал старик. — Уж сколько народу извели. И в Русско-японскую, и в революцию эту. И все режут, режут. Вот и этого бандюганы зарезали. А за что?
Старик отбросил газету и шумно отхлебнул из блюдца.
— Можно? — спросил Щенятов, берясь за газету.
— Бери, коли еще не читал, — буркнул старик. — Полюбуйся, что эти громилы творят. И куда только полицианты смотрят. Их всегда, когда нужно, не доищещься.
Газета была открыта на странице, где публиковалась городская хроника. Пробежав глазами первый столбец, Щенятов прочел:
«Вчера, в 7-мь часов вечера, на Подлужной улице в собственном доме найден мертвым мещанин Панкрат Семенов Введенский. На теле имеется знак насильственной смерти — ножевое ранение в живот. Труп отправлен в анатомический театр для вскрытия; о произшествии же производится со стороны полиции дознание и будут приняты самыя энергичныя меры».
— Прочел? — спросил Кощей.
— Прочел, — ответил Щенятов.
— А ты вопрошаешь, как дела…
Старик вздохнул и пошевелил лохматыми бровями:
— А ведь молодой был еще совсем, сорока не было.
— Ты что, дедушка, знал, что ли, его? — как бы мимоходом спросил Щенятов.
— А то как же, — вздохнул Кощей. — Чай, вместях служили в этом самом архиве.
— Погоди, погоди, дед, — оцепенел Щенятов. — Ты что, хочешь сказать, что покойник служил в этом самом банке?
Дознаватель, не сводя взгляда, смотрел на деда. Удача это или просто ничего не значащее совпадение, однако факт сей крепко настораживал.
— Так я тебе о том и толкую, — раздраженно сказал Кощей. — Панкрат Семенович служил вот в этом вот архиве, а до того, — старик поднял согнутый подагрой палец, — был референтом самого нашего управляющего.
— Референтом? — переспросил Щенятов Кощея, на что тот не соизволил ответить. — Значит, он много чего знал об этом банке?
— Много? — с сарказмом спросил Кощей. — Он знал все…
* * *Конечно, огульно связывать убийство бывшего референта отделения Государственного банка с предстоящим его ограблением было бы глупо и непрофессионально. К тому же оставалось непонятным, намерен ли заезжий гастролер, коего пас Кирюха и другие, вообще грабить этот банк. Насколько было известно Щенятову, фигурант проявлял интерес к Купеческому банку, где столпы губернской торговли и промышленности держали свои капиталы, а главное, золото и драгоценные камни. А камушки, как было ясно из инструктажа Савинского, представляли особый интерес для фигуранта.
И все же какая-то связь здесь существовала. Щенятов это чувствовал даже не умом, кожей.
— Повезло тебе, — сказал Савинский после доклада Щенятова о визитах в банки. Сказать-то так Николай Иванович сказал, однако прекрасно знал, что везение суть продукт таланта, интуиции и профессионализма в работе, а не подкинутая провидением случайность. А когда Щенятов поделился с ним о существовании все же какой-то ниточки между приездом в Казань медвежатника и смертью бывшего служащего Государственного банка Введенского, Николай Иванович отреагировал единственно правильно.
— Ладно, копай дальше, — сказал он.
Перво-наперво Щенятов направил свои стопы на улицу Пушкина, где располагался третий полицейский участок, в ведение которого входили обе улицы Подлужные. Пристава Филантропова он на месте не застал и зашел в кабинет его помощника Алтухова. Здоровенный, с крепкой грудью и руками, похожими на стволы деревьев, он когда-то выступал с атлетическими номерами в цирке братьев Никитиных: жонглировал двухпудовыми чугунными шарами; поднимал живую лошадь, повиснув на трапеции вниз головой; вися над полом манежа в горизонтальном положении, удерживал на лбу пятипудовый морской якорь.
Алтухов сидел за столом и писал какой-то отчет. Пот катился с него градом; похоже, это занятие было для него потруднее, чем ловить своей холкой двухпудовые гири, подброшенные в воздух.
— Добрый день, господин помощник, — поздоровался Щенятов. — Трудитесь в поте лица?
— Мое почтение сыскарям, — затравленно посмотрел на Щенятова Алтухов и криво усмехнулся. — Писанина одолела, чтоб ее… вместе с потрохами.
— Я по поводу вчерашнего убийства, — начал Щенятов. — Требуется ваша помощь.
— Весь внимание, — сказал Алтухов, с явным облегчением откладывая в сторону самопишущую ручку.
— Мне кажется, что убийство этого Введенского каким-то образом связано с появлением в городе известного медвежатника Родионова.
— Кажется? — насмешливо глянул на Щенятова Алтухов. — Ну, коли кажется, перекрестись, чтобы не казалось. А кроме того, что вам кажется , есть что-нибудь?
— Нет, — честно ответил Щенятов. — Никаких фактов.
— И что же вы хотите? — вскинул густые брови Алтухов.
— Я хочу разобраться в этом, — твердо произнес Щенятов. — Найти подтверждение тому, что смерть Введенского и приезд в город матерого грабителя есть звенья одной цепи. А ежели это так, то у нас будет возможность прижать его, а может, и взять с поличным.
— Ясно. Какая требуется от меня помощь? — быстро спросил помощник пристава.
— Мне нужны материалы дознания по убийству Введенского, — заявил ему Щенятов.
— Да ради бога.
Алтухов открыл ящик стола, достал тонкую папку и протянул Щенятову.
— Прошу.
Щенятов благодарно кивнул и открыл папку. В ней было всего два исписанных листочка. Первый был протоколом осмотра места происшествия, из которого следовало, что 22 июня сего года был обнаружен в собственном доме труп его хозяина, мещанина Панкрата Семеновича Введенского. Тело его, как гласил протокол, находилось в сидячем на табурете положении, грудь и голова лежали на столе. Одна рука висела, другая продолжала как бы зажимать рану на животе. Рана, по заключению прибывшего на место происшествия полицейского врача, была резаной. Орудием убийства мог служить нож или кинжал. На кухне был найден нож с бурыми пятнами, которые оказались обыкновенной ржавчиной. Более в доме никаких режуще-колющих предметов найдено не было, что значило: орудие убиения злоумышленники унесли с собой.
Под трупом убитого было обнаружено более четырех фунтов еще не запекшейся крови, что позволило врачу сделать следующее заключение: смерть потерпевшего наступила от большой потери крови. На вопрос дознавателя, в какие часы наступила смерть, врач ответил, что точно это может показать только вскрытие, однако он определенно может констатировать по окоченелости трупа, что прошло, несомненно, более двух часов. Затем труп погрузили на дроги и отвезли в анатомический театр.
Далее дознаватель описывал обстановку дома убитого, заметив, что тот жил очень бедно, ежели не сказать нищенствовал, и сделал вывод, что покойный принадлежал к категории опустившихся людей, то есть к самым низшим слоям общества.
Второй лист был протоколом дознания свидетельницы Ксанеппы Проскуриной, соседки Введенского. Это именно она обнаружила труп Введенского и сообщила о том полиции. Из ее показаний выяснилось, что где-то в середине дня Введенский пришел домой не один, а с высоким немолодым мужчиной. Потом этот мужчина ушел. Позже из дома Введенского послышались крики и шум, но она не придала этому значения: сосед, напиваясь, часто горланил песни и ругался сам с собой. Потом все стихло. А затем Проскурину стало что-то угнетать, и у нее появилось необъяснимое чувство тревоги. Не отдавая себе отчета в своих действиях, она решила заглянуть к соседу и… обнаружила его труп.
При чтении показаний Проскуриной Щенятова не оставляло чувство, будто в них чего-то не хватает. Чего именно, он пока не мог понять и решил наведаться к Ксанеппе сам…
* * *— А этот Введенский, он не побежит в участок? — как бы мимоходом спросил Родионов, принимая от Занозы сверток с планами и схемами.
— Не беспокойтесь, Савелий Николаевич, не побежит, — заверил его Заноза.
Савелий и Заноза сидели в отдельном нумере «Славянского базара» и наслаждались яствами французской кухни. Впрочем, наслаждался Савелий, а Заноза, бывший снова в личине Соломона Фельзера, лишь косился на устриц и лягушачьи лапки и ожидал свой персональный заказ — фаршированную щуку. К слову сказать, к щуке Заноза относился примерно так же, как и к устрицам, — есть, конечно, можно, но существуют кушания и получше; однако профессия, а главное, принятое на себя обличье сына Моисеева к сему обязывало.
— А этот Введенский, он не побежит в участок? — как бы мимоходом спросил Родионов, принимая от Занозы сверток с планами и схемами.
— Не беспокойтесь, Савелий Николаевич, не побежит, — заверил его Заноза.
Савелий и Заноза сидели в отдельном нумере «Славянского базара» и наслаждались яствами французской кухни. Впрочем, наслаждался Савелий, а Заноза, бывший снова в личине Соломона Фельзера, лишь косился на устриц и лягушачьи лапки и ожидал свой персональный заказ — фаршированную щуку. К слову сказать, к щуке Заноза относился примерно так же, как и к устрицам, — есть, конечно, можно, но существуют кушания и получше; однако профессия, а главное, принятое на себя обличье сына Моисеева к сему обязывало.
— Почему так уверен? — спросил Савелий, пряча сверток.
Заноза хмыкнул.
— Потому что он взял деньги. А потом, он имеет личную обиду на начальство банка. У него умерла жена, он впал в меланхолию, пристрастился к водочке. Тут бы ему самое время помочь, поговорить по душам, пожалеть, дать отпуск. А его хлоп — переводят из референтов с большим понижением в архивный отдел, а потом и вовсе выгоняют со службы. Так что продажа планов и схем банка человеку, представившемуся грабителем, есть с его стороны своеобразная месть.
— Я понял, — кивнул Родионов. — Что еще?
— Конечно, Савелий Николаевич, в твоем деле я ермолай, понимаю мало чего, но с сигнализацией там все просто: надо выключить один тумблер на втором этаже, и все будет тихо. Включает и выключает сигнализацию сам управляющий. Спрятана она под картиной художника Шишкина и двумя дверцами с замочками, для кого-то, может, и хитрыми, а для вас, Савелий Николаевич, так раз плюнуть.
— Что еще?
— Кабинет управляющего на третьем этаже… Под зданием находятся подвалы, очень глубокие, остались от какого-то древнего дома, который стоял когда-то на месте банка. Да это все есть на планах, вы все сами увидите, Савелий Николаевич.
— Хорошо. Благодарствуй, Заноза. А теперь слушай внимательно…
— Ваш заказ, господа, — раздвинул тяжелые портьеры официант, внося огромное блюдо с фаршированной щукой. — Приятного аппетита. Не желаете ли газетку?
— Неси, — согласился Савелий.
— Сей момент, — исчез официант и через мгновение вернулся с кипой газет.
— Какие желаете-с?
— А что у вас есть из местных? — поинтересовался Савелий.
— «Ведомости», «Телеграф», «Волжский листок», — подобострастно отрапортовал официант. — В «Ведомостях» и «Телеграфе» есть про вчерашнее убийство.
— Давай «Ведомости», — согласился Савелий, передав официанту серебряный рубль. — Сдачи не надо.
— Благодарствуйте, — просиял лицом официант и бережно прикрыл за собой портьеры.
Савелий машинально развернул газету и наткнулся на заметку в разделе городской хроники.
«Вчера, в 7-мь часов вечера, на Подлужной улице в собственном доме найден мертвым мещанин Панкрат Семенов Введенский. На теле имеется знак насильственной смерти…»
Родионов поднял на Занозу потемневшие глаза и швырнул ему через стол газету.
— А ты прав, — медленно процедил Родионов, не отрывая взора от Занозы. — Не пойдет этот бывший референт в полицию.
— Так я же говорю… — произнес Заноза и замолк, наткнувшись на испепеляющий взгляд Савелия.
— А знаешь, почему не пойдет? — продолжал Родионов. — Потому что у трупа очень слабые ноги.
Заноза сморгнул и непонимающе уставился на Савелия:
— У какого трупа?
— А ты прочти, ты ведь у нас грамотный, — как-то зловеще промолвил Родионов, и у Занозы по телу пробежали противные мурашки. — Там, в разделе хроники…
Все время, пока Заноза читал, по-детски шевеля губами, Родионов не спускал с него глаз. Мысли вихрем проносились у него в голове. Неужели Заноза — крыса? Присвоил тысячу рублей, сказав, что отдал эти деньги Введенскому? А сам, взяв бумаги, убил его? Не выдержал соблазна? Как ему можно будет доверить корону?
Нет, этого не может быть. У него бывали всякие суммы, много больше этой паршивой тысячи. И к его рукам не прилипало ни рубля, ни даже одной захудалой полушки.
Однако, продолжал размышлять Савелий, времена меняются. Заноза немолод, так, может, он уже подумывает об обеспечении своей старости? И с этой тысячи, будь она неладна, он начал сколачивать себе состояние? А как же мокруха? В душегубстве так запросто Заноза замечен не был. Он набожен, ходит в церковь, читает всякие духовные книги — как он может убить вот так просто? Нет, Заноза, конечно, когда не будет иного выхода и его припрут к стенке, сможет убить человека. Если в ином случае ему будет грозить смерть. А какая угроза могла исходить от бывшего референта? В конце концов, его можно было просто напоить и спокойно унести деньги с собой. Наутро Введенский и не вспомнил бы, с кем он пил и куда подевались деньги. Выходит, референта все-таки убил не Заноза. Тогда кто? К тому же Заноза прекрасно понимал, что, расскажи Савелий кому-нибудь из фартовых о том, что тот скрысятничал и зажилил себе деньги, это был бы последний день в его жизни.
— Это не я, Савелий Николаевич, — отложив газету в сторону, прижал руки к груди Заноза. Было заметно, как подрагивают его пальцы. — Христом Богом клянусь, не я…
— Да я верю, — отвел от него взгляд Савелий. — Ни к чему тебе это все.
— Точно, ни к чему, — быстро согласился с ним Заноза.
Савелий Николаевич откинулся на спинку дивана, задумался, прикидывая, верно, что-то про себя.
— Ищейки, верно, уже носом землю роют, — наконец сказал Родионов. — Сегодня они узнают, что покойник когда-то служил референтом в Госбанке. Если у них хватит ума, они сопоставят это убийство с моим появлением в городе. А это очень плохо, понимаешь?
— Да, — тихо ответил Заноза.
— Тебя кто-нибудь видел, когда ты входил или выходил из дома Введенского?
— Может быть, — немного подумав, вздохнул Заноза.
— Да не может быть, а наверняка видели, — буркнул Савелий.
— Но они видели Занозу, а не Соломона Фельзера, — осторожно заметил Заноза.
— Все равно, рано или поздно легавые на тебя выйдут, — задумчиво ответил Родионов. — Значит, тебе надо сваливать из Казани, что, впрочем, входило в мои планы, правда, много позже. Теперь все придется форсировать…. Фельзер ведь знает всех, и все знают его, так?
— Так, — кисло ухмыльнулся Заноза.
— Попробуй-ка узнать, кто из местных фартовых пас вас вчера до дома референта… Кто из них вдруг стал шиковать, играть по-крупному и вообще сорить деньгами? Узнаешь — позвони полицмейстеру и назови ему их имена. Скажи, что убийство на Подлужной их рук дело. Пусть легавые пока разбираются с ними, а мы тем самым выиграем какое-то время. И собьем их с твоего следа… И еще, — наклонился Савелий к Занозе, — поезда на Москву когда уходят отсюда?
— Есть утренний, в восемь тридцать, есть ночной, этот в час пополуночи.
Родионов думал минуту, не более. Затем произнес:
— Сегодня же купи билет на ночной рейс до Москвы. На субботу, двадцать седьмое число. Поедешь первым классом. Мы с Лизаветой тоже поедем этим поездом. Меня не ищи, я сам тебя найду. Ежели не найду — ступай на Хитровку, заляг там на время, затаись. А там видно будет. Понял?
— Понял, Савелий Николаевич.
— Ну, все, увидимся в поезде.
Родионов поднялся и, не оглядываясь, вышел из нумера. Заноза немного посидел, не двигаясь, затем принялся за щуку. Пальцы его заметно подрагивали.
Глава 21 ВСЕ ПУТИ ВЕДУТ В «ГРОБЫ»
Ксанеппа Проскурина оказалась вдовицей лет тридцати пяти, бойкой и всеведущей, познавшей и радость, и горе и скопившей к своим годам жизненный опыт, который, верно, к большинству приходит годам к шестидесяти. Лишь единожды кинув на Щенятова взгляд, она безошибочно определила, что перед ней полицейский чин, и без всяких вопросов — кто да зачем — провела его в дом. Только и спросила:
— Чаю хотите?
— Хочу, — ответил Щенятов, присаживаясь в опрятной комнате за чистенький стол с хрустящей скатеркой.
Потом на столе появился блестящий самовар, чашечки поповского фарфору в цветочках, серебряные с позолотой ложки с витыми ручками, розетки с вареньем и румяные калачи. От всего в этом доме веяло основательностью, покоем и навсегда заведенным порядком, нарушить который, верно, не смогли бы ни войны, ни революции, ни еще какие-либо неприятственные катаклизмы. «Вот, — подумалось Щенятову, — таким и бывает самый настоящий рай на земле». Ему, старому холостяку, так было уютно и тепло в этом доме, что, задай ему кто вопрос: «Остался бы ты здесь навсегда?» — он бы, не раздумывая, ответил: «Да».
— Я к вам вот по какому делу, — неуверенно начал Щенятов, стараясь не смотреть в карие, со смешинкой, глаза Проскуриной.
— Да, — с готовностью ответила Ксанеппа.