— Мегера, — пьяно буркнул Родионов и получил ощутимый тычок в бок, на что проводник осуждающе покачал головой.
— А вас не спрашивают! — заметив его жест, резко сказала Лизавета. — Давайте, несите чемоданы. Третье купе. А как тронемся, принесите нам чаю с коньяком. Мне надо успокоиться.
Проводник, явно сочувствуя подвыпившему мужчине, поднялся в вагон. Что он думал по поводу семейной сцены, свидетелем которой невольно явился, можно было прочесть по его лицу: все бабы одинаковы, будь то крестьянских, мещанских или дворянских кровей, и мужики от всех них страдают одинаково. Им, бабам то есть, лишь бы пить человечью кровь. Ведь ежели без них можно было бы обойтись совершенно, то ни он, проводник Аггей Терентьев, ни его свояк Прошка Гвоздь, ни вот этот барин, зашпынянный своей супругой-коброй, да еще, верно, огромадное число мужиков ни за какие коврижки не согласились бы иметь какие бы то ни было дела с этим ядовитым племенем.
Следом за проводником поднялся Савелий, пропущенный Лизаветой вперед. И уже последней вошла в вагон она. Когда за проводником закрылась дверь купе, раздался пронзительный свисток паровоза, вагон дернулся, и Савелий, не удержавшись на ногах, плюхнулся на велюровый диван. Вокзал за окном медленно поплыл, а вместе с ним плавно потянулись куда-то назад тусклые фонари и белеющие в их неясном свете лица провожающих.
Савелий вздохнул и посмотрел в тревожные глаза Лизаветы.
— Ну, как? — тихо спросила она.
— Есть! — едва шевельнул губами Родионов.
На большее сил у него уже не было.
* * *— Он ушел подземным ходом, ваше высокородие.
Збановский был растерян, грязен и сер лицом. Он теперь совершенно не походил на того бодрого, уверенного в себе пристава, еще час назад так рвущегося в дело и не сомневающегося в его благоприятном исходе.
— Что? — привстал с кресла Васильев.
— Преступник ушел подземным ходом, — не совсем твердо повторил пристав. — Этот подвал под замком оказался со старинным подземным ходом со множеством разветвлений в разные стороны. Этому ходу не менее пятисот лет…
— Не отвлекайтесь, господин пристав, — холодно перебил его Васильев. — Где он вышел?
— Он вышел в кремле, в овраге, недалеко от присутственных мест, ваше высокородие.
— Немедленно послать наряд в нумера «Франция»! — резко бросил Васильев.
— В отель «Франция», — поправил его Савинский.
— А мне до балды, в нумера «Франция» или в отель «Франция»! — взорвался полицмейстер. — А только будьте добры доставить мне этого Родионова немедля сюда! — продолжал исходить слюной и паром Васильев. — Или эту его жену, ежели не будет его самого. Она станет служить нам приманкой… Что еще у вас есть ко мне? — резко обернулся к приставу Алексей Иванович, когда двое городовых были посланы исполнять приказание.
Собственно, он зря злился на Збановского. Тот как раз сделал все от него зависящее. Злиться следовало в первую очередь на себя самого, и Васильев это, конечно, хорошо понимал. Но иногда, когда его постигала крупная неудача, к примеру как этой ночью, его заносило, и поделать с собой он ничего не мог.
— Мне думается… — нерешительно начал Збановский, — мне кажется, что преступник знал, куда идти.
– Думается, кажется , — проворчал Васильев, глядя мимо пристава. — Вы не на пикнике и не на светском рауте. Выражайтесь, пожалуйста, яснее.
— Вероятно, преступник вполне ориентировался в этих подземельях, господин полицмейстер, — демонстративно вытянувшись в струнку, четко доложил пристав Збановский.
— Вот как?
— Так точно. Он шел уверенно, не сворачивал в тупики и держал путь строго на север.
— Я вас понял. Еще?
— Больше ничего, господин полицмейстер.
— Свободны… Ну, что ты обо всем этом думаешь? — спросил полицмейстер Савинского.
— Думаю, что он оставил нас в дураках, — вздохнув, ответил сыскарь. — И еще могу сказать вполне определенно, — добавил Савинский, — он приходил именно за короной. Похоже, это был заказ, и Родионов успешно его выполнил.
Васильев раздумчиво крутнулся на кресле, стоявшем рядом с раскрытым тайником. Взгляд его упал на пол, и он заметил возле ножки стола фотографическую открытку. Нагнувшись, он поднял ее и положил на стол. На открытке была изображена голая женщина, лежащая на кровати. Ноги ее были широко раздвинуты, руки призывно протянуты, а порочный взгляд умолял откликнуться на ее призыв.
— Вот, Николай Иванович, полюбуйся, — протянул Васильев Савинскому фотографическую открытку. — Такие картинки продаются теперь в наших аптеках.
— Где? — удивился Савинский.
— В аптеках. Конечно, нелегально. Кто-то централизованно поставляет их в наш город, а наши благополучно сбывают эту мерзость студентам и гимназистам.
Васильев брезгливо поморщился, достал платок и вытер им свои руки.
— Давно тебя хотел попросить, — продолжил после сей процедуры полицмейстер. — Поручи ты кому-нибудь из своих замечательных сыскарей, пусть найдут этого поставщика. Уж очень хочется мне ему руки за это обломать.
— Понял, Алексей Иванович, — кивнул Савинский.
В дверь кабинета постучали.
— Войдите, — громко произнес Васильев.
— Так что это, господин полицмейстер, нету из Родионовых никого, — встал в дверях городовой. — Мужчина из тово нумера, как прикащик сказывал, еще засветло ушли и боле не появлялись, а дамочка ихняя, женка то есть, убыли из нумеров ночью, и были оне с двумя чемоданами…
— Немедля… — побагровел Васильев, вскочив с кресла, — немедля послать людей на вокзал и пристани! Перекрыть все тракты и дороги! Дать описание Родионова каждому постовому, каждому караульному. Задерживать всех подозрительных и слать их ко мне в Управление. Выполнять!
Он бессильно плюхнулся в кресло.
— Тебе не кажется, что чета Родионовых уже давно покинула наш город и теперь едет или плывет, весело усмехаясь, как ловко она одурачила глупых легавых в славном городе Казани? — тихо спросил Савинский.
— Кажется, — так же тихо буркнул в ответ Васильев. — Поэтому сейчас я поеду в Управление и пошлю во все губернские города телеграммы, чтобы в случае появления у них этой преступной четы был произведен немедленный их досмотр на предмет драгоценной похищенной короны. А главное — я пошлю телеграмму в Москву. Медвежатник Родионов их человек, вот пусть они им и занимаются, — остро посмотрел на Николая Ивановича полицмейстер. — Ежели наш замечательный и неуловимый вор выехал в Первопрестольную, то корону наверняка найдут в его вещах, а это значит, что пять лет каторги как минимум ему обеспечены.
Васильев поднялся с кресла и посмотрел на Савинского.
— Ну, что, пошли, что ли? Здесь нам делать более нечего…
Глава 26 ХУДОЖНИКА ОБИДЕТЬ ВСЯКИЙ МОЖЕТ!
На перроне Казанского вокзала вовсю наяривал военный духовой оркестр. Оказалось, в Нижнем Новгороде к поезду прицепили вагон с какой-то августейшей особой, кажется, одним из многочисленных дядей императора, а стало быть, великих князей. Его и встречали с музыкой и помпой.
Первым взяли Мамая.
— Господин Шакиров? — спросил один из двух весьма плотных мужчин, крепко взявших Мамая, как только он вышел из вагона, под белы рученьки.
— Неты, — почти честно ответил Мамай, уже подзабывший свою настоящую фамилию.
— А нам кажется, что ты все-таки господин Шакиров, — выдохнул в лицо Мамая первый плотный мужчина, и они потащили его к зданию вокзала.
Савелия с Лизаветой поджидал сам исправляющий обязанности полицмейстера надворный советник Херувимов.
— С приездом вас, — любезно поздоровался он. — Позвольте ваш багажик?
Он кивнул бывшим с ним людям, и они в мгновение ока подхватили оба чемодана.
— И саквояжик ваш, будьте так любезны, — лучился доброжелательностью Херувимов.
— А санкция на досмотр наших вещей у вас имеется? — очень вежливо спросил Родионов.
— Имеется, — сахарно улыбнулся Херувимов и достал из кармана листок бумаги. — Извольте посмотреть, господин Родионов: вот разрешение, подписанное господином прокурором. Ой, — Херувимов изобразил на лице некоторый испуг, — что это? Ах, да это же печать из прокурорской канцелярии! Вы удостоверились? Вопросы еще имеются? Ну, тогда, Савелий Николаевич, и вы, — он почтительно обернулся к Лизавете, — следуйте за нами.
В это время вспыхнула магнитная вспышка. Херувимов зажмурился и прошипел:
— Уберите этого.
Два человека в штатском тотчас бросились к длинному худому еврею с фотографическим аппаратом и треногой, собирающемуся сделать еще один снимок.
— Ви что делаете? Я — свободный художник! Вы грубейшим образом попираете мои гражданские права! Значит, вот ви как обрасчаетесь с приезжими гостями?! — донеслось до Родионова. — Художника обидеть всякий может…
Фотограф, которого агенты Херувимова буквально уносили с перрона на руках, брызгал слюной, неистово брыкался и размахивал непомерно длинными руками, пытаясь отобрать у одного из агентов деревянную треногу.
Когда агенты отнесли прочь свободного художника и вернулись, Херувимов уже нормальным голосом произнес:
— Следуйте за мной.
Савелий с Лизаветой переглянулись, мысленно подбодрив друг друга, и двинулись вслед за ним. По бокам их и сзади шли агенты господина надворного советника.
С их приходом в кабинете начальника станции сразу стало тесно.
— У этого ничего нет, — доложил Херувимову один из плотных мужчин, что брали Мамая. — Будем отпускать?
— Ни в коем случае, — бросил на него недовольный взгляд надворный советник. — Покуда мы будем производить досмотр вещей господина Родионова, он останется здесь. Господин Шакиров был с ними в Казани и, надо полагать, принимал участие в ограблении банка, совершенном господином Родионовым.
— О каком ограблении вы говорите? — сделал удивленные глаза Савелий. — Нельзя же так огульно и бездоказательно обвинять честных людей в не совершенных ими поступках. Это оскорбительно, в конце концов…
— А вот это мы сейчас проверим, — перебил его Херувимов и кивнул своим людям. — Приступайте.
Первыми были досмотрены дорожные чемоданы. Кроме белья и галантерейных вещиц Лизаветы, в них, конечно, ничего не оказалось. Нимало не расстроенный Херувимов попросил подать ему кожаный саквояж Савелия. Он увидел, нет, скорее почувствовал, как напряглась хорошенькая супруга Родионова. Надворный советник театрально улыбнулся и, не сводя глаз с Савелия, медленно раскрыл саквояж. Потом Херувимов перевел взгляд на содержимое саквояжа, и улыбка исчезла с его лица.
Саквояж был пуст. Ну, если не считать бутылочки одеколона, маникюрных ножниц и пилки для ногтей, аккуратно покоящихся в кожаных кармашках.
Херувимов с силой захлопнул саквояж и впился испепеляющим взором в Родионова:
— А где?..
— Что — где ? — насмешливо спросил Савелий. — А, вы, верно, спрашиваете про мои галстуки? — он дружелюбно и широко улыбнулся. — Знаете, я не очень люблю их носить… Как-то некомфортно в них себя чувствую.
Удача… Херувимов ждал ее, надеялся на нее. И вот — все полетело в тартарары. Не будет триумфального доклада обер-полицмейстеру, после которого старик произнес бы долгожданные фразы: «А не засиделись ли вы, голубчик, в исправляющих обязанности? Пора, пора становиться вам полноценным полицмейстером. Сегодня же буду ходатайствовать перед генерал-губернатором об утверждении вас в сей должности. Вы ее более чем заслужили…»
Не будет и хвалебной статьи в «Губернских ведомостях», где ушлые газетчики картинно распишут его спасителем национальной реликвии. Не будет завистливых поздравлений сослуживцев-приставов, на которые он будет снисходительно отвечать заранее приготовленной фразой:
— Ну что вы, господа, мне просто повезло несколько больше, чем вам…
Херувимов сник, плечи его опустились. Он, словно обгоревшая свеча, оплыл и потерял первоначальные формы.
— Не смею вас больше задерживать, — глядя мимо Родионова, с трудом выдавил он.
— И это все? — изобразил на своем лице крайнее удивление Савелий Николаевич.
— А что вы еще хотите? — убито спросил Херувимов.
— Ну, хотя бы извиниться за причиненные нам неудобства, — вежливо заметил Родионов.
— Прошу прощения за причиненные вам с супругой неудобства, — деревянно сказал надворный советник.
— Ну что вы, не стоит извинений, — благосклонно улыбнулся Родионов, не скрывая явной насмешки в голосе. — Мы понимаем, что у вас просто такая служба. Верно, дорогая?
— Конечно, — доброжелательно кивнула Лизавета, — мы и не думали на вас сердиться.
— Благодарю вас, — из последних сил постарался быть вежливым Херувимов. — Вы можете быть свободны. И, пожалуйста, отпустите, — он обернулся к своим помощникам и кивнул в сторону Мамая, — этого… господина.
* * *Их квартира на Большой Дмитровке показалась обоим долгожданным раем.
— А где твои инструменты? — первым делом спросила Лизавета. — И главное, где эта замечательная, прелестная корона, что находилась в шкатулке в твоем саквояже?
— А откуда ты это знаешь? — подозрительно прищурился Савелий. — Ты что, залезала в мой саквояж?
— Ага, — просто ответила Лизавета. — Ты же, как сел на диван в нашем купе, сразу заснул. И я не удержалась и посмотрела. Эта корона — чудо.
— Тебе она понравилась?
— Не то слово. Я еще никогда не видела такую прелесть, — с восторгом сказала Лизавета.
Савелий на минуту задумался, не сводя глаз с Лизы.
— Что смотришь? — улыбнулась она. — Не хочешь отвечать? Секрет фирмы?
— На что отвечать? — продолжал незримо блуждать в своих мыслях Савелий.
— Куда ты дел корону и инструменты?
— А, это, — он стряхнул с себя задумчивость. — Передал другому человеку. — Савелий загадочно улыбнулся и добавил: — И он благополучно миновал этот досмотр на вокзале.
— Когда ты это успел? — удивленно спросила Лиза.
— Когда ты спала. Тихонько встал, отдал все моему человеку и вернулся.
— Хи-итрый.
Она вдруг с тревогой посмотрела на мужа.
— А этот твой человек не захочет уехать в неизвестном направлении? Вместе с короной?
— Нет, — твердо ответил Савелий.
— Ты знаешь, — она поднялась с кресла и села ему на колени, — я так испугалась, когда нас на вокзале окружили эти полицейские. А еще больше, когда этот противный полицмейстер стал открывать твой саквояж.
— Я тоже, — погладил ее волосы Савелий.
— Ты испугался? — она отстранилась от него и смешливо посмотрела ему в глаза. — Шутишь?
— Нет, — ответил Савелий.
— Но ты же знал, что в саквояже ничего нет?
— Конечно, — охотно согласился Савелий. — Но я вдруг представил себе, что бы было, если б инструменты и корона по-прежнему лежали там. И испугался.
Он ласково и нежно посмотрел на Лизавету и добавил:
— В первую очередь за тебя.
— Милый, — она обхватила его голову ладонями и поцеловала в губы. — Я так люблю тебя.
— И я люблю тебя, — сказал Савелий, отвечая на поцелуй. Его рука легла на ее колено и поползла вверх. Другой он стал судорожно расстегивать мелкие пуговички ее шелковой блузки. А потом случилось то, что всегда случалось у них, словно в первый раз.
Глава 27 ЗАГАДОЧНОЕ ПОХИЩЕНИЕ
Митрофан заявился, по своему обыкновению, нежданно-негаданно. В руках у него был свежий номер «Московских губернских ведомостей», сложенный в трубочку. Савелий провел его в кабинет, усадил в кресло, сам сел напротив. На диванном столике у него лежал тот же номер «Ведомостей», раскрытый на странице с подчеркнутым красным карандашом заголовком:
ЗАГАДОЧНОЕ ПОХИЩЕНИЕ В КАЗАНИ
— С жиром вас, Савелий Николаевич, — кивнув на газету, усмехнулся вор.
— Благодарю, Митрофан, — сказал Родионов. — Ты прав: повезло. А ведь едва не замели.
— Вы всегда были везучим, — улыбнулся Митрофан.
— Да, пожалуй. Грех жаловаться, — согласился Савелий, выжидающе глядя на Митрофана.
— Я чего пришел-то, — начал Митрофан. — Американец с вами словиться хочет. Как узнал, что дело с короной выгорело, прям кипишной какой-то сделался.
Он заерзал в кресле, поглядывая на Родионова.
— Что, срастется у вас? — спросил он осторожно.
— Ну, раз он так хочет, — неопределенно пожал плечами Родионов.
— Он будет ждать вас сегодня в семь вечера на Пресненском пруду, — сказал Митрофан.
— А ты что, в помогальниках у этого американца? — как бы между прочим спросил Савелий.
— Да нет, — ответил Митрофан, стараясь не встретиться глазами с Родионовым. — Просто…
— Хорошо, заметано, — перебил Митрофана Савелий. — В семь пополудни я буду на Пресненском пруду.
— И еще… это, — слегка замялся Митрофан. — Он просил принести корону. А он принесет деньги.
— Я понял, понял, — бросил на Митрофана быстрый взор Савелий. — А сейчас извини, у меня дела…
* * *Некогда Пресненские пруды были местом тенистым, болотным и весьма мрачным. Когда-то именно здесь, на берегу Пресни, встречал возвращавшегося из литовского плена великого страдальца за Русь митрополита Филарета, своего отца, первый из царей Романовых Михаил Федорович. Много позже московский дворянин Петр Степанович Валуев собственными средствами и личным усердием превратил болота — в пруды, овраги и буераки — в местность живописнейшую и для взгляда крайне благодатную; выстроил мосты, разбил аллеи и цветники, и стало сие место излюбленным для гуляния публики московской, а для кисти живописцев и романтических писателей так и вовсе незаменимым.