– Я хочу прочитать обо всем, что вы мне сейчас говорили. Те философы, которые у вас есть… Быть может, Вольтер? Или я что-то не то говорю? Я же, Алексей Николаевич, ничего толком не знаю. Но хочу узнать.
– Начните с самых древних. Философию, милая Александра Васильевна, надо постигать с азов. Она, как хорошее вино, чем древнее, тем крепче. Демократия гораздо старше, чем монархия. Монархия родилась из права сильного, когда перестали сопротивляться слабые.
– Хорошо, я прочитаю то, что вы для меня подберете.
– Вам не кажется скучной такого рода беседа за завтраком?
– Простите ради бога, Алексей Николаевич… Вы очень мудрый и старый человек… Простите, – она поняла, что сказала глупость.
– Ничего. Для вас, семнадцатилетней, я, должно быть, невероятно древний, как, к примеру, вон тот дуб. – Он взглядом указал в парк, где корявое дерево стояло меж ровненьких липок. – Кстати, надо сказать, чтобы его спилили. Пусть вас не смущает моя старость. Продолжайте, ради бога. Мне интересно вас слушать.
– Я хотела сказать, что не знаю, как вы можете понимать и говорить такие вещи, про демократию и прочее, и при этом жить, как все. Если я о чем-то подумаю вдруг, то и поступаю сообразно своим мыслям.
– А вот это и есть цельность натуры, милейшая Александра Васильевна, которая меня так в вас привлекла. Вы не боитесь погибнуть ради вещей, ценность которых для многих сомнительна. А для девушек вашего возраста вообще непонятна. И если тот человек, ради которого вы собираетесь наделать глупостей, окажется подлецом, вы всегда можете обратиться к моей защите.
– Ах нет, не надо, я сама!
– Вы любите. – Граф внимательно посмотрел на нее. – Вы любите и он счастливец. Или подлец?
– Пойдемте в библиотеку, Алексей Николаевич, – она поспешно встала. – Меня могут хватиться.
– Что ж, – он тоже поднялся, – я вижу, что вы не хотите об этом говорить. Пока не хотите. Но я терпелив, Александра Васильевна. Именно потому, что я, как вы изволили выразиться, очень мудрый и старый человек. Я намерен отложить свой отъезд. Угодно вам будет на следующей неделе любоваться в этом парке фейерверком?
– Да, конечно! Я еще никогда не видела фейерверка!
– Я намерен дать большой бал, хотя летом это, кажется, и не принято. В моем огромном доме давно уже не было гостей.
– И хозяев, – тихо добавила Шурочка.
Он грустно рассмеялся и тут же преобразился. Улыбка ему шла, она делала лицо его молодым и приятным. Держался он прямо, сказывалась выправка бывшего военного, и вообще, как она могла назвать его стариком? Но все почему-то говорят: «старый граф». И трепещут перед ним. А почему? Он такой же человек, как и все.
Граф Ланин вдруг перестал улыбаться и каким-то особенным голосом сказал:
– Прежде чем мы пройдем в библиотеку и вы получите свою книгу… Я хочу вам что-то показать, Александра Васильевна. Что-то совершенно необычное. Особенное. Пройдем в мой кабинет.
Они вернулись обратно в ту комнату, с которой началось их путешествие по дому. Граф Ланин какое-то время стоял в нерешительности, потом подошел к шкафу с книгами и нажал на невидимую глазу пружину. Шкаф отъехал в сторону, за ним оказался сейф. Граф набрал шифр, открыл дверцу и достал оттуда малахитовую шкатулку. Подошел и подал ее Шурочке со словами:
– Как-нибудь я решусь рассказать вам одну историю, которая меня чрезвычайно занимает, а сейчас только покажу. Вы должны его увидеть.
– Что это? – Шкатулка была тяжелой, Шурочка с трудом ее удержала.
– Взгляните.
Граф сам открыл шкатулку и достал оттуда обитый бархатом футляр небольшого размера. Потом помедлил еще немного и открыл-таки его. Шурочка взглянула, и ей на мгновение показалось, что там лежит звезда, которая упала с неба, а ее подобрали и упрятали в черный бархат, в футляр, а футляр в ларец, чтобы никто не ослеп от блеска ее и неземного величия. Звезда сияла и казалась живой, рассыпая искры того драгоценного света, который собрала на небе за все время своих долгих странствий. Шурочка не сразу поняла, что это огромный бриллиант. Так и стояла со шкатулкой в руке, глядя на футляр, который держал двумя пальцами граф. Он сам забрал из ее рук ларец и отнес его на стол. После чего вернулся, достал из футляра камень и вложил в ее руку.
Она стояла как зачарованная, не в силах сказать ни слова. Теперь она видела, что это не звезда. Камень был бесцветный, то есть чистой воды, без единой трещинки или какого-нибудь иного дефекта. В основании своем – плоский и ограненный в виде правильной выпуклости. Таким образом, формой бриллиант напоминал огромную застывшую каплю, в которой словно бы расплавился солнечный свет, пока она была живой, и теперь, омертвев, она сияла так, словно была хранилищем сияния по меньше мере ста солнц, ста небесных светил. Свет всех этих солнц застыл одной-единственной каплей, легко умещающейся в ладони. Шурочку словно околдовали. Граф тоже любовался бриллиантом какое-то время, а потом тихо спросил:
– Вам нравится, Александра Васильевна?
– Это чудо какое-то! – с восторгом воскликнула она.
– Вот и мне было немногим больше, чем сейчас вам, когда я увидел его в первый раз. Я тоже тогда подумал, что это чудо, а потом… – Он вдруг замолчал и взял камень из ее руки. – Это само зло. Это знаменитые «сто солнц».
– Как вы сказали? – взволнованно переспросила Шурочка.
– Помните книгу, которую вы мне подарили?
– Так неужели… Неужели же это правда? – заволновалась она.
– Сказка, разумеется. Но доля правды в ней есть. Это и в самом деле индийский камень, его нашли в речном гравии несколько веков назад. Единственным человеком, имевшим камень и не погибшим насильственной смертью, был его первый владелец, бедняк, который продал алмаз богатому купцу. Я долго отслеживал историю «ста солнц». Она длинна и похожа на кровавый след, который протянулся по векам в наше время. Обратите внимание на старинную огранку. Она называется кабошон. Так обрабатывали камни на Востоке, если они предназначались для религиозного культа. Считалось, что так камень сосредотачивает в себе свет, который способствует концентрации духовных сил человека. Одно время «сто солнц» был глазом Будды, но Бог отринул его от себя, испугавшись людской алчности. На самом деле у алмаза длинное имя, которое на его «родном» языке и выговорить-то невозможно. В вольном переводе на русский оно звучит как «Сто солнц в капле света». Но это не сердце жестокой принцессы. Как видите, это преувеличение. Камень гораздо меньше. Но цена его все равно огромна. Я и не думал, что история дойдет до писак, которые стряпают сказки для лубочных изданий. Но тем лучше. Слух идет. Тем лучше, – повторил он.
– Давно он у вас? – шепотом спросила Шурочка.
– Довольно давно. Двадцать пять лет, и, как видите, я еще жив, – горько усмехнулся граф. – Правда, он отнял у меня близких людей: отца, жену, сына. Это, кстати, нашло отражение в сказке. Генерал на белом коне. Дочери я его никогда не показывал. И слава богу! И никому не показывал с тех пор, как случилось несчастье с Лизой.
– Это ваша жена?
– Да. Довольно об этом. – Граф положил камень в бархатный футляр и захлопнул его. В комнате словно стало темнее. После чего он убрал футляр в малахитовую шкатулку, а шкатулку спрятал в сейф.
– Зачем же вы его мне показали?
– Не знаю. Я давно не доставал «сто солнц», но вы мне о нем напомнили. Вы так на него похожи. Хотя это звучит странно. Как может быть алмаз похож на человека? И тем не менее…
– Вы хотите сказать, что я само зло?
– Не то, Александра Васильевна. Вовсе не то. Хотя… Как знать? Почему я захотел показать его именно вам? Я долго боролся с этим искушением, но, как видите, не устоял. Что вы сами чувствуете?
– Не знаю. Не понимаю пока. Ах, Алексей Николаевич! Его нельзя никому показать, нельзя надеть, нельзя о нем говорить… Но жить без него нельзя тоже. Это так? Если увидел его однажды, забыть о нем нельзя. На него хочется смотреть, и смотреть бесконечно.
– Да. Не забывайте, что его можно продать, и весьма выгодно. Это огромные деньги, здесь, в этом скромных размеров футляре. Из «ста солнц» можно сделать несколько красивейших камней и продать их по отдельности. Денег за это можно выручить ровно вдвое больше.
– Ах нет! – жалобно вскрикнула она. – Его нельзя убивать! Разве вам так уж нужны деньги?
Граф усмехнулся:
– Денег у меня довольно. Именно поэтому камень здесь в безопасности. Если хотите, можете время от времени любоваться им, – великодушно предложил он. – Я вижу, что он вам понравился. Но понравились ли вы ему?
– Который час? – спохватилась Шурочка. – Господи, мне пора домой! А я еще не взяла книгу!
– Пройдемте в библиотеку.
Получив свою книгу, она тут же распрощалась и даже не посмотрела, что именно порекомендовал ей для чтения граф. Выехав за ворота, она все еще думала о необыкновенном алмазе. Они словно должны были встретиться и встретились, наконец. «Сто солнц» ее нашел. Алмаз показался ей лишь на какое-то мгновение, но она уже ощутила его прикосновение, а он – ее дыхание. Шурочка чувствовала, что разум становится яснее, а кровь холодней.
Она обернулась на графский дом и глазами нашла окна кабинета Алексея Николаевича. Он там! Зовет ее. Ждет. Это какое-то наваждение! Разумеется, она думала об алмазе.
С прогулки она вернулась усталой и, увидев в гостиной Евдокию Павловну и отца, равнодушно сказала:
– На следующей неделе граф Ланин устраивает празднество с балом и фейерверком. Надо подумать о том, в чем мы туда поедем. Там будет вся местная знать. Мне надо новое платье. Не перешитое, а именно мое. Маменька, есть у нас деньги?
Василий Игнатьевич тяжело вздохнул.
– Мы и так уже всем должны! – в отчаянии сказала Евдокия Павловна. – А тут еще господин Лежечев на нас в большой обиде! Ума не приложу, что теперь делать?
– Лежечев подождет, – сухо сказала Шурочка. – Может быть, нам заложить жемчуга?
– Я давно ей об этом говорю! – оживился Василий Игнатьевич.
– Нет, нет и нет! – замахала руками Евдокия Павловна. И вдруг опомнилась: – Их сиятельство приглашают нас к себе в имение?! На бал?!! Мари! Софи, Жюли, Долли! Все сюда! Срочно едем в город!
– Я тоже еду, – решительно сказала Шурочка, и ей никто не решился возразить.
Но срочно не получилось. Поездку в город, чтобы заложить жемчуга и на эти деньги обновить гардероб барышень Иванцовых, отложили на завтра. И весь день Василий Игнатьевич ворчал, что девки в конец его разорили. В доме, мол, все встало с ног на голову. Сашка – отродье – взялась верховодить! И никто не смеет ей перечить! Что дальше-то будет? Разорение, сплошное разорение. Того и гляди, в усадьбу нагрянут с описью, а потом отнимут и дом.
А Шурочке не терпелось с кем-нибудь поговорить. Она могла довериться только Жюли, которая и так уже много знала. Именно ей Шурочка с восторгом рассказала о необыкновенном алмазе, который видела сегодня утром у графа.
– Юленька, если бы ты его видела! – с упоением говорила она. – Это же чудо! Истинное чудо! Огромный бриллиант, и он так красив!
– Сашенька, это же, наверное, стоит целого состояния!
– Да уж! Но зачем графу деньги? У него и так миллионы! Ты бы видела этот дом! Этот дивный парк! А сколько у него земель? Сколько крепостных? Граф – настоящий богач!
– Не слишком ли ты увлеклась? – вздохнула сестра. – Он поиграет тобой, да и бросит. Приласкает, а потом прогонит.
– Ну и пусть! Зато я видела чудо! Я его видела!
– И все это лежит в одной маленькой коробочке, – задумчиво сказала Жюли. – Целое состояние…
– Он, наверное, возит алмаз с собой. Неужели же никто не пытался его украсть?
– Сашенька, забудь ты о нем. Мы должны помнить свое место в обществе. Не ходила бы ты больше к графу. Это так на тебя влияет, меняет тебя совершенно.
– Ну уж нет! Пока меня туда зовут, я пойду! Да что там! Побегу! Полечу!
Она схватила Жюли за руку и решительно повела сестру к зеркалу.
– Смотри. Вот здесь ему будет лучше всего. – Шурочка положила указательный палец в ямочку между ключицами и слегка нажала. – Здесь его место. И он это знает.
– Саша, опомнись! Не искушай судьбу!
– Помяни мое слово. Я чувствую, как все вокруг меняется, и сама я меняюсь. В этом ты права. Но не бежать мне надо оттуда, а напротив. Пойти и завоевать!
Она и в самом деле была полна решительности. А в сумерках Варька опять принесла ей письмо. И опять сладко замерло сердце. Но тщетно она надеялась: Серж не давал о себе знать. Письмо было от Лежечева. Он писал:
«Милая Александрин!
Весь день, с самого утра, я вспоминаю наше свидание, и во мне все больше надежды. Неужели же Вы не сможете оценить искреннюю привязанность к Вам человека, доселе не знавшего любви? Неужели же Вам дороже ветреный повеса с дурной репутацией? Я готов немедленно приехать к Вам в усадьбу и снова говорить с Вашим отцом. Если он переменил решение, то наша свадьба состоится в следующем же месяце. Что мне до того, что скажут соседи? До того, какое мнение будет обо мне в свете? Мне небезразлично лишь Ваше мнение обо мне. Я повторял это, и буду повторять. Стоит Вам пожелать, и после свадьбы мы сейчас же оставим провинцию и отправимся в Москву, где снимем дом. У меня там остались связи и есть родня. Вы не будете скучать.
И там Вы легко сможете забыть того недостойного человека, жертвой которого стали вследствие своей юности и неопытности. Я сделаю Вас если и не счастливейшей из женщин, то, по крайней мере, уважаемой в обществе дамой, и смогу оградить Вас от всяких волнений и тревог исключительно за Ваше расположение и внимание к скромной моей персоне. Остаюсь с надеждою и ожиданием Вашего скорого ответа.
Владимир».Она прочитала письмо и задумалась. Уехать? В Москву! Как бы это было замечательно! Как давно она об этом мечтала! Отец уже, кажется, на все согласен. Но выйти за Лежечева замуж значило его обмануть. Что будет, когда он узнает всю правду? Неужели тут же ее разлюбит и переменит свое решение? И она останется с разбитым сердцем. «Жертвой которого вы стали…» Ах, стала! Но он еще не знает главного, о той ночи в саду. Обдумав все это, она написала следующее:
«Милый Вольдемар!
Разрешите мне так Вас называть в ответ на Вашу любезность. Мне право совестно, что Вы решили связать свою судьбу с девушкой, Вас недостойной ни по положению своему, ни по поведению. Отец еще не готов благословить нас, да и вопрос о приданом меня беспокоит. Я не хочу бесконечно слушать Ваши упреки, время которым, вне всякого сомнения, придет. Вы богаты, Вы образованы, Вы вращались в высшем свете. А кто такая я? Провинциальная девушка! А ну как ослепление Ваше пройдет, и Вы станете меня стыдиться? Я уже смирилась со своим положением и вовсе не рассчитываю выйти замуж. Поэтому я решила дать Вам время, чтобы убедиться в своих чувствах. Подождите, по крайней мере, до осени. Если же Вы решите, что любовь ко мне и в самом деле выше пересудов соседей и осуждения со стороны Ваших родных и высшего света, куда Вы готовы меня представить, то я готова дать согласие. Но только в обмен на Ваше обещание не отравлять мою жизнь постоянными упреками. Не спешите приезжать к нам и обдумайте все как следует. С неизменным уважением
Александрин».Шурочка перечитала письмо, нашла его вполне разумным и запечатала. Потом кликнула Варьку. Отдала ей конверт со словами:
– Это ответ барину на его письмо.
– Жениху? – со значением переспросила Варька.
– Да. Беги скорее к нему в усадьбу, и он даст тебе денег.
– Слушаюсь, барышня!
Горничная тут же исчезла. Шурочке пришла было в голову мысль написать Сержу, но она оставила ее тут же, горько усмехнувшись. У него, должно быть, целая шкатулка любовных писем! И ее жалкое письмецо будет лежать где-нибудь между графиней Б* и баронессой О*. Почетно, конечно, но все равно унизительно. Если бы ему это было нужно, он дал бы о себе знать. Не стоит так унижаться. В конце концов, она увидит его в воскресенье, на именинах у Федосьи Ивановны. И по одному его взгляду поймет все.
Глава 5
Остаток недели пролетел как одно мгновение. Сестры были заняты своими нарядами, готовились к важным событиям в своей однообразной и ничем не примечательной жизни. Сначала именины у Соболинских, где непременно будут танцы, а потом большой бал в усадьбе у графа Ланина! Когда такое было? Столько праздников в одно лето! А тут еще в трех верстах от уездного города был расквартирован армейский полк. Все дамы были в восторге. Теперь и полковой оркестр будет, и кавалеров хватит на всех. У Соболинских будет настоящее веселье! Шурочка тоже готовила платье, на этот раз бледно-голубое, атласное, с кремовыми розами по подолу, с пышными рукавами. Шея и плечи открыты, а талия, словно зажата в тиски, до того утянута. В этом платье Шурочка была дивно как хороша. И это была ее маленькая победа. Раньше для нее платьев не шили и не покупали. Но высокое покровительство графа Ланина вознесло ее на немыслимую высоту: все в доме ее теперь слушались.
Каждое утро она выезжала верхом на Воронке на прогулку и, против воли, сворачивала в сосновый бор. И каждое утро разочаровывалась, не находя там Сержа. Он не давал о себе знать, не писал и не появлялся в их усадьбе. Лежечев тоже не объявлялся.
Тот, казалось, и не собирался налаживать отношения с Василием Игнатьевичем Иванцовым, оскорбленный ничем не объясненным отказом. Но Шурочке он писал, а она ему отвечала. И именно она его от этого всячески отговаривала. Варька носила письма, и к концу недели все уже об этом знали, но делали вид, что ничего не происходит. Василий Игнатьевич словно забыл о женихе, равно как и не замечал ежедневные поездки младшей дочери в усадьбу к графу Ланину, о которых все в округе тоже уже знали. И говорили об этом. О сватовстве Владимира Лежечева Иванцовы благоразумно не распространялись, здесь сохранялась конфиденциальность. А что касается графа…
Говорили всякое. Предполагали даже, что Шурочка его внебрачная дочь. Евдокия Павловна на это лишь горько улыбалась. Но правда была в том, что Алексей Николаевич занимался ее образованием, рекомендовал книги, которые ей стоило прочитать, совершенствовал ее французский, приучая не стесняться говорить на языке, в котором она не была уверена. Граф говорил, что ей нужна только практика, и все придет. Что ее образованием не занимались, но это дело наживное, что она еще юна, а ум у нее острый, и что все еще впереди. Стоит только захотеть. Все зависит от среды, в которой находишься. Как только ей будет на то необходимость, Шурочка быстро освоится.