– Вы лжете!
– Кто-то взял его до меня. Увы! Так что вы напрасно меня обвиняете в краже, – грустно усмехнулся Лежечев. – Я опоздал. Вот видите: Жюли не напрасно молилась. Господь не допустил, чтобы я совершил тяжкий грех и опорочил человека.
– Но почему же вы не сказали ей правду?
– Зачем?
– И в самом деле зачем? – горько сказала она. – Зачем говорить правду человеку, который вас так любит? Зачем приближать его к себе? Давать какую-то надежду? О! Вы также жестоки, как Серж, которого вы обвиняете во всех смертных грехах! А может быть, и хуже! Он-то, по крайней мере, себя не стесняется!
– Я знаю, что вы увлечены господином Соболинским…
– Да, увлечена. И не просто увлечена: я его любовница.
– Любовница… – потерянно сказал Вольдемар. – Он воспользовался вашей наивностью и неопытностью. Autrement dit…
– А вы по-русски, по-русски. Не стесняйтесь! Вы же видите, как я с вами откровенна! Нет, он не воспользовался моей неопытностью, как вы деликатно изволили сейчас выразиться. Он не затаскивал меня силой в эту беседку. Да, именно в эту! В которой потом я объяснялась с вами, и вы так деликатно целовали мне ручку.
– Какой ужас!
– Нет, это было прекрасно! Ужас был бы с вами, если бы наш брак все-таки состоялся, и мы ложились бы вечерами в одну постель! И вы целовали бы меня! И так всю жизнь, до самой смерти! Сколько бы измен вы смогли мне простить? Одну? Две? Или ни одной? Впрочем, я могла бы остаться богатой вдовой. Дуэли нынче в большой моде. Если бы я вам сейчас солгала, могла бы устроить свою судьбу. Ведь вы приехали просить моей руки, не так ли?
– Довольно!
– И чтобы вы окончательно во мне разочаровались, я вам скажу всю правду: Я незаконнорожденная.
– Вы?!!
– Помещик Иванцов – не мой отец. Я дочь дворового человека. Дочь крепостного. Я – девка. Я такая же, как моя мать. Порочная женщина. Так что ж? Готовы вы на мне жениться? Или же взять к себе для забавы? Я готова составить ваше счастье, как вы говорите. Уехать с вами сейчас, немедленно. Папенька согласен, если вы простите ему долги. Готовы вы меня купить? Или для вас это дорого?
– Замолчите!
– Ну уж нет! Вы сильных чувств хотите? Ну, так я вам их дам! Что же вы побледнели? Что растерялись? А! Вы испугались! Так и не надо просить! Живите, как жили, и бегите от меня! Скорее бегите!
– Да будьте вы прокляты! – Он вскочил. – И вы, и ваш алмаз! Оставьте меня! Оставьте!
Он выскочил из беседки и понесся к воротам. «Ну, вот и все, – подумала она. – Этого он мне не простит никогда. Но я должна была ему сказать… Нет, как же подло они поступили! Лежечев и Жюли! Но кто же тогда взял камень? Кто его опередил? Неужели все-таки маменька?»
Шурочка вышла из беседки и, не спеша, направилась к дому. На ступеньках веранды стояла потрясенная Жюли:
– Сашенька, что случилось? – кинулась она к сестре. – Владимир…
– Что он тебе сказал?
– Он сказал… – Жюли побагровела. – О! Лучше бы тебе никогда этого не слышать!
В этот момент раздался грозный рев:
– Где это отродье?!
И на веранду вскочил разгневанный помещик Иванцов. В окно он видел, как Лежечев прыгнул в дрожки и унесся прочь. Ворота еле-еле успели открыть, иначе Лежечев их бы снес.
– Запорю!!! – заревел Василий Игнатьевич. Он уже успел «обмыть» помолвку и теперь едва держался на ногах.
Шурочка смерила его презрительным взглядом и отчеканила:
– Заткнись, старый болван!
Помещик Иванцов оторопел. Какое-то время он не мог прийти в себя, потом заревел, как поднятый из берлоги медведь, и кинулся к Шурочке. Но он был слишком пьян, а ступеньки крутые, поэтому Василий Игнатьевич не удержался и скатился ей прямо под ноги. Прыснула горничная Варька, наблюдавшая за этой сценой, засмеялись дворовые мужики. Василий Игнатьевич попытался было подняться, но снова упал. Шурочка переступила через лежащего у ее ног человека и спокойно поднялась на веранду. Она уже больше никого и ничего не боялась.
В доме было тихо, и она невольно загрустила. Вот и кончилось детство, а скоро и лето кончится. Наломала дров, и что теперь? Всем чужая. Жюли ей вряд ли простит обиду обожаемого Владимира. Хотя для нее же старалась, для сестры. Теперь они поссорились. Софи злится, Долли плачет. И все из-за чего? Ах уж эти уездные барышни! Все они глупы, и разговоры их пустые. Все о женихах да о пошлых, нескладных стишках, написанных друг другу в альбомы. Весь смысл их жизни сводится к одному: к замужеству. Причем о достоинствах женихов судят по их состоянию и чинам, совершенно не видя за всем этим человека. Заветная мечта каждой стать отставной майоршей или надворной советницей. Но они в этом не виноваты, их так воспитали. Иного пути для женщины нет. Более удачливые задирают нос, чванятся, все прочие им завидуют. Скука, серость и откровенная пошлость. Тоска…
Проходя мимо комнаты матери, Шурочка услышала протяжный стон, и жалость пронзила ее сердце. Ведь мать! Да, Иванцов ей не отец, но ведь она – ее мать! Есть ли человек ближе и роднее? Шурочка приоткрыла дверь. Евдокия Павловна была одна, кажется, она дремала, и стонала во сне. Но когда Шурочка подошла к постели, открыла глаза.
Как же Шурочке стало вдруг ее жалко! И как жалко себя! Она упала на колени перед кроватью и зарыдала:
– Маменька, маменька! Что вам принести? Попить? Морсу? Лекарства? Что?
Евдокия Павловна посмотрела на младшую дочь, и ее обескровленные губы беззвучно зашевелились.
– Что? Что вы хотите? Я принесу! – Она вскочила. – Скажите же, что вы на меня не сердитесь! Что вы меня любите! Не можете же вы совсем меня не любить? Ведь я тоже ваша дочь! Ну, дайте же хоть какой-нибудь знак!
Евдокия Павловна подняла левую руку. Шурочке показалось, что мать хочет ее приласкать. Или перекрестить? О! Это и есть долгожданный знак! Мать ее поняла! Она ее услышала! Наконец-то! Шурочка нагнулась над больной. Евдокия Павловна зашевелила губами. Потом собрала все свои силы и оттолкнула младшую дочь.
– Прочь… – догадалась та. – Прочь…
Она распрямилась. Слезы высохли сами собой. И в сердцах, прищурившись, сказала:
– Ну и лежите тут! А я уж сама о себе позабочусь!
Едва она вышла из комнаты матери, внизу раздался какой-то шум. Кажется, у Иванцовых сегодня день визитов. Опять кто-то приехал! Ей было все равно. Она пошла в свою комнату, взяла со стола книгу и попробовала читать.
Из гостиной доносились какие-то звуки. Звенела посуда, кто-то перебил клавиши фортепьяно. Там громко разговаривали и, кажется, смеялись. Смеялись? У кого в такой мрачный пасмурный день есть повод веселиться? Шурочка невольно прислушалась.
И тут в ее дверь забарабанили. Это была Жюли, которая кричала:
– Даша! Сашенька! Скорее все в гостиную! Наша Софи выходит замуж!
Шурочка отбросила книгу. Софи?! Замуж?! Да за кого?! Сгорая от любопытства, она тут же открыла дверь. Сияющая Жюли заговорила взволнованно:
– Ох уж наша тихоня Софи! На двух балах потанцевала в это лето, а к ней уже сватаются!
– Да кто?
– Как это кто? Поручик из того армейского полка, что расквартирован в наших краях! Тот самый поручик, с которым она и танцевала на балах!
– С каким поручиком? Что ты мелешь? Разве так выходят замуж? – удивилась Шурочка.
– Да ты сама пойди да посмотри! Он там, сидит в гостиной! Жених! Только что переговорил с папенькой, папенька дал согласие, да и в приданом, кажется, сошлись. Софи светилась от радости. Все так счастливы! Господи, радость-то какая!
– И что же теперь с ней будет? Он же на службе? – спросила Шурочка.
– Уедет с ним в полк, должно быть, – радостно ответила Жюли. – Будет жить по гарнизонам. Нас, женщин, нынче много так и живет, не одна Софи! Ах, какое же это счастье!
Счастье? Жить по гарнизонам? С каким-то поручиком, лица которого Шурочка даже не может вспомнить?
Они услышали громкий стук: распахнулась дверь в комнату Долли. Сестра стояла на пороге и была, похоже, не в себе. Странно смеялась и все время переспрашивала:
– Вот как? Софи? Замуж? Ха-ха! Она что, выходит замуж? Ее повезут в церковь венчаться? Она будет в белом платье и в фате? Разве она выходит замуж? Разве так бывает?
– Успокойся, Дашенька, – ласково заговорили с ней Жюли. – Пойдем в гостиную, и ты сама все увидишь. Жених теперь хочет познакомиться со всем нашим семейством. Вас всех туда звали. Надо же отметить помолвку!
– А что, и свадьба будет? – жадно переспросила Долли.
– Ну конечно, будет! Идем же!
Долли дала увести себя в гостиную. Но сестры всерьез за нее беспокоились: глаза блестят, лицо бледное, губы искусаны, волосы не прибраны. Попытались поправить ей прическу, но Долли оттолкнула руку, и ее оставили в покое.
Сцена в гостиной произвела на Шурочку сильное впечатление. Она даже закусила губу, чтобы не рассмеяться. Молодой военный в парадном мундире с чрезмерно увеличенными и сильно загнутыми вверх эполетами, маленького роста, со смешными усиками был чрезвычайно забавен! Казалось, повсюду мелькают его эполеты, и только они одни! Поручик то крутился подле Софи, то обхаживал будущего тестя, то прикладывался к ручке Мари, сидящей на диване. Прыгал, как бойцовский петух, и все время наклонял голову набок совсем по-птичьи.
Софи светилась от счастья, ее карие глаза сияли, подбородок был гордо приподнят. Она победно смотрела на сестер. «Что? Обскакала я вас? Какова?» – читалось в этом взгляде. Шурочка развеселилась. Во всяком случае, тайна Софи была раскрыта. Во время фейерверка сестра вовсе не крала алмаз, она секретничала со своим избранником, а потом с неделю нервничала, ожидала его визита и предложения руки и сердца. Отсюда и слезы, вспышки ревности, неожиданная злость. И вот теперь она счастлива! Шурочка невольно улыбнулась. Да, поручик был смешон, и Софи смешна, смешон и счастливый отец Василий Игнатьевич Иванцов. «Слава богу, слава богу!» – беспрестанно повторял он. День, который так скверно начинался, закончился так счастливо! И приданое за Софи дают небольшое, однако ж устроилось! Дочь выходит замуж! Лежечев тут же был забыт, об этом решил Василий Игнатьевич подумать потом. А сейчас он все-таки празднует помолвку! Все они, и поручик, и Софи, и отставной майор, так искренне радовались, что Шурочка тоже невольно улыбнулась. Ну и слава богу!
– Позвольте представиться, – тут же подскочил к ней смешной офицер. – Поручик Осинкин. Вашу ручку извольте-с. Я прекрасно вас помню-с. Как можно вас забыть? Вы та барышня, что все время танцевали с их сиятельством-с!
И поручик почтительно склонился над ее рукой. «Ах, вот оно что! – подумала Шурочка. – Поручик-то не глуп! Сообразил, как можно приблизиться к светилам! Ай да Осинкин!» Поручик все еще расшаркивался перед ней. Шурочка поймала ревнивый взгляд Софи и чуть не рассмеялась. Давай, стереги свое сокровище! Она улыбнулась поручику так, что тот приосанился. Но Василий Игнатьевич был на страже. Он тут же к ним подскочил и увел будущего зятя. Иванцову все время казалось, что «отродье» опять все испортит. Чего еще ожидать от девки?
– Вот, собственно, и все мое семейство, поручик, – заговорил он ласково, охаживая жениха, будто породистого скакуна, которого готовят к скачкам. – Жена, извините, приболела. Вот гляжу я на вас… Ох, молодость, молодость! Я и сам, как вы, знаете, служил. В Павловском гвардейском полку. И вышел в отставку майором, – подчеркнул Иванцов.
Гвардейские полки, принадлежавшие к «новой» гвардии, были особо привилегированными перед всеми остальными, поэтому поручик Осинкин невольно вытянулся перед Иванцовым в струнку. А тот продолжал:
– Мы – знатного рода и гордимся этим. И я, и жена моя, Евдокия Павловна. Князья Михайловы-Замойские, слыхали о таких? Слыхали. Со знатным родом породнитесь, поручик, со знатным. – Осинкин еще не знал, что Василий Игнатьевич собирается надуть его с приданым, денег-то в семье нет вовсе, и слушал, открыв рот. – Но надобно оставить жениха и невесту одних. Пусть поговорят наедине о том о сем. На законных, так сказать, основаниях, – не преминул подчеркнуть Василий Игнатьевич.
Сестры вместе с ним вышли на веранду, оставив Софи наедине с поручиком Осинкиным. Добрая Жюли просто светилась от счастья, так она была рада за сестру, Шурочка тоже искренне радовалась, что в доме праздник. Зато Долли явно была не в себе, все думала о чем-то и рассеянно на всех смотрела. Мари тоже выглядела несчастной. Она вдруг начала попрекать отца совсем как Евдокия Павловна:
– Ну, кто они такие, эти Осинкины? Что за род? Comme ci, comme qa. И какого происхождения их дворянство? Быть может, его отец, какой-нибудь обер-офицер, получил дворянство по чину и выхлопотал его для сына? Осинкины! Я даже о помещиках таких не слышала! И вообще, этот Осинкин… Есть ли у него состояние, каковы его связи? Не слишком ли вы, папенька, поторопились с этим браком? Не уронит ли это чести нашего рода? Je vous dis…
– Э, закартавила, дура, – перебил ее Василий Игнатьевич. – По мне, если при службе, так и порядочный человек. Не щелкопер какой-нибудь. Да будь он и не при службе. Все одним ртом в доме меньше. А то по миру все пойдем. А Софья при муже останется. Госпожой Осинкиной!
– Вам все равно, за кого нас замуж выдавать, лишь бы с рук сбыть, – тут же надулась Мари.
– Да хватит тебе! – прикрикнула на нее Жюли. – Скажи лучше, что тебе завидно. Ты старшая, а к первой не к тебе посватались. И не к Софи, а к Сашеньке. А она из нас самая младшая. Тебе бы порадоваться за сестер, а ты злишься.
– Ах, мне все равно, – закусила губу Мари.
– Посватался бы к тебе тот же Осинкин, побежала бы под венец со всех ног! – съязвила Шурочка.
– Папа! Что они себе позволяют! – взвилась Мари.
Неизвестно, чем закончилась бы перепалка меж сестрами, но в этот момент раздался плач Долли. Та, похоже, поняла, что происходит, очнулась и принялась рыдать.
– А ну, замолчать! – затопал ногами Василий Игнатьевич. – В доме жених, наконец, а они в рев! Молчать! Дуры! Сороки!
Жюли тут же увела рыдающую сестру в сад. Мари, гордо выпрямив спину, ушла в свою комнату, Шурочка, которой общество помещика Иванцова было неприятно, помедлив, пошла вслед за сестрами. Лучше уж плач Долли, чем нравоучения отставного майора! Поручик Осинкин вскоре вышел на веранду и начал раскланиваться с будущим тестем, прощаться. Потом слетел с веранды и подскочил к Шурочке:
– Мадемуазель… Александра Васильевна. Так не забудьте-с. Мы ведь с вами теперь родня-с. Если изволите быть в Петербурге… Я смею надеяться… Мы с женой нанесем вам визит-с. По родственному-с. Вы уж на нас не обижайтесь.
Шурочка тут же оборвала его путаную речь:
– Да с чего вы взяли, что я выхожу замуж за графа? Я вовсе не думаю, что это возможно!
– Так и не надо, – засуетился Осинкин. – Я и не надеюсь, что замуж. Но особое положение при их сиятельстве-с… Не забудьте… Очень вас попрошу… Похлопочите. Чтобы по службе-с продвинуться. По родственному-с.
И поручик принялся горячо целовать ее руку. Похоже, что дворянство его и в самом деле было сомнительное. Права сестрица Мари! Шурочка почувствовала к предприимчивому господину Осинкину неприязнь. Не любит он Софи, нет, не любит. Выгоды ищет. А ведь сам-то ничего из себя не представляет! Не знатен, не богат и собой не хорош. Однако ж рассчитывает на связи жены. Вот такие и делают карьеру, добиваются всего. Сейчас он поручик Осинкин, без роду, без племени, а завтра майор, послезавтра полковник! Глядишь, и до генерала дослужится! Такие они, «Осинкины».
Ужин накрыли праздничный, с хорошей посудой, новой скатертью да с гусем, запеченным в яблоках. Василий Игнатьевич расщедрился. Софи в одночасье преобразилась и даже похорошела. Заветная ее мечта исполнилась: она выходит замуж! Шурочка невольно вздохнула. Как мало, однако, женщине надо! С самого детства все ее воспитание сводится к простым вещам: рукоделию, умению немного петь, чуть-чуть рисовать, а главное, умению вести разговоры с молодыми людьми с целью заполучить их в женихи. Зачем задумываться о смысле жизни?
Сама Шурочка не представляла, как можно связать навеки свою судьбу с таким забавным «петушком», как поручик Осинкин? Ведь это же на всю жизнь! И что можно узнать о человеке после двух вечеров, которые пролетели в непрерывных танцах? Ведь там и поговорить-то толком нельзя! Все время звучит музыка, маменька на страже, повсюду глаза и уши. И после этого вступить со случайным человеком в законный брак? А не понравься он Софи? Да ее никто и спрашивать не будет! Выдадут замуж, и все. Хорошо, что она влюблена. Или… Шурочку вдруг осенило. Сестра не знает, что это такое: любить! Она знает только, что должна выполнить свое предназначение! Если выполнила, вышла замуж, значит, счастлива. А Софи и в самом деле счастлива и полагает, что все сестры должны ей сейчас завидовать. Вон как она на них смотрит! С чувством собственного превосходства! Жюли единственная понимает, что это не так. Или тоже не понимает? Просто она добрая. Зато Мари, а главное Долли страдают.
Шурочка с трудом это вытерпела. Ужин, разговоры о свадьбе, болтовню Софи, которая сегодня была главной за этим столом, страдания Долли. Как была Софи злой, такой же и осталась! Ничто ее не изменит!
После ужина сестры разошлись по своим комнатам, заглянув перед этим к маменьке, справиться о здоровье. Шурочка к Евдокии Павловне заходить не стала. Потом она долго лежала без сна, прислушиваясь: не раздадутся ли шаги в коридоре? Нынче у сестер Иванцовых вошли в моду ночные прогулки по саду. Так и есть! Опять свет в коридоре, опять осторожные шаги. Шурочка вздохнула и перевернулась на другой бок. Пусть себе гуляют. Она для себя все уже решила. Спать.
Глава 10
В это утро она никуда уже не торопилась. Со свиданиями в сосновом бору было покончено. Шурочка хорошенько выспалась, немного почитала, потом вдруг почувствовала голод. По всему дому распространялся такой аппетитный запах сдобы, что аж слюнки текли! В этот день заведено было печь булочки и разного рода завитушки из теста, на которые стряпуха, вывезенная Евдокией Павловной из родительского дома вместе с приданым, была большая мастерица. И хотя барыня теперь была больна, из комнаты своей не выходила, заведенный ею порядок соблюдался неукоснительно.