— Но, может быть, он этого не знал? Может быть, он посчитал, что полиция просто кое-что держит в тайне. Они ведь часто так поступают? А возможно, он хотел ее дискредитировать, чтобы ей не поверили, если…
— Вот-вот, — сказала Мими, — именно так он и поступил.
Я сказал Гилберту:
— Ты же не считаешь, что он ее убил.
— Нет, не считаю, но я хотел бы знать, почему вы так не считаете… понимаете, ваш метод.
— А твой?
Он слегка покраснел, растерянно улыбнулся.
— Но я… Это совсем другое.
— Он знает, кто убил ее, — появившись в дверях, сказала Дороти. Она так и не переоделась в домашнее. Она пристально смотрела на меня, словно боялась посмотреть на кого-либо другого. Была она очень бледна и держалась неестественно прямо.
Нора открыла глаза, приподнялась на локте и сонно спросила: «Что?» Никто ей не ответил.
Мими сказала:
— Дорри, нечего тут разыгрывать идиотские драмы.
Дороти сказала:
— Вздуть ты меня можешь, когда они уйдут. И вздуешь ведь.
Мими постаралась принять такой вид, словно понятия не имеет, о чем говорит ее дочь.
— Он знает, что ее убил кто? — спросил я.
Гилберт сказал:
— Дорри, не валяй дурака, ты…
Я прервал его:
— Пусть говорит. Пусть говорит, что хочет. Так кто ее убил, Дороти?
Она посмотрела на брата, опустила глаза, исчезла неестественность и напряженность позы. Глядя в пол, она невнятно произнесла:
— Я не знаю. Он знает. — Она подняла взгляд на меня и вздрогнула. — Вы что, не видите, что я боюсь? — крикнула она. — Я их боюсь. Заберите меня отсюда, и я все скажу, а их я боюсь!
Глядя на меня, Мими залилась смехом.
— Вы на это напрашивались. Поделом вам.
Гилберт, краснея, пробормотал:
— Так глупо все.
Я сказал:
— Разумеется, мы тебя заберем, только лучше уж выкладывай все, пока мы здесь все вместе.
Дороти покачала головой:
— Я боюсь.
Мими сказала:
— Ник, не надо бы с ней так носиться. Она от этого только хуже делается. Она…
Я спросил Нору:
— А ты что скажешь?
Она встала и потянулась, не поднимая рук. Как всегда после сна, у нее было розовое и очень милое личико. Она сонно улыбнулась мне и сказала:
— Пошли домой. Не нравятся мне эти люди. Пошли, Дороти, забирай пальто и шляпку.
Мими сказала Дороти:
— Марш в постель!
Дороти поднесла ко рту кончики пальцев левой руки и всхлипнула сквозь них.
— Ник, не позволяйте ей бить меня!
Я смотрел на Мими. На лице ее была безмятежная улыбка, однако ноздри шевелились в такт дыханию, а само дыхание можно было слышать.
Нора подошла к Дороти:
— Пойдем, мы тебе личико умоем и…
Мими издала горлом какой-то зоологический звук, на шее мышцы вздулись, она приподнялась на цыпочки.
Нора встала между Мими и Дороти. Когда Мими рванулась вперед, я ухватил ее за плечо, другой рукой обхватил ее сзади за талию и приподнял. Она завопила, принялась отбиваться кулаками, а ее острые высокие каблуки вколачивались мне в голени, как гвозди.
Нора вытолкала Дороти из комнаты и встала в дверях, наблюдая за нами. У нее было очень оживленное лицо, и его я видел ясно, отчетливо, а все остальное расплывалось. Когда я ощутил на спине и плечах неловкие удары, обернулся и увидел, что меня молотит Гилберт, я увидел его очень смутно и, когда оттолкнул его, почти не почувствовал соприкосновения.
— Кончай, Гилберт. Зашибить ведь могу. — Я дотащил Мими до дивана и, бросив ее на спину, уселся ей на ноги, а руками плотно прижал запястья.
Гилберт снова бросился на меня. Я целил ему в коленную чашечку ногой, но попал слишком низко, и получилась подсечка. Он рухнул на пол, как мешок. Я еще раз лягнул его, промахнулся и сказал:
— После подеремся. Принеси воды.
Лицо у Мими становилось лиловым, остекленелые, бессмысленные огромные глаза вылезали из орбит, между стиснутыми зубами пузырилась и шипела слюна. Ее красная шея, да и все тело, представляли собой сплошной извивающийся клубок вен и мускулов, которые вздулись так, что, казалось, вот-вот лопнут. Руки у нее были горячими и влажными, и держать их было трудно.
Как нельзя кстати, появилась Нора со стаканом воды.
— Плесни-ка ей в лицо, — сказал я.
Нора плеснула. Мими разжала зубы, судорожно глотнула воздух и закрыла глаза. Она отчаянно замотала головой, но тело содрогалось уже не столь неистово.
— Повторим, — сказал я.
Второй стакан воды вызвал у Мими поток бессвязных проявлений протеста, но боевой дух оставил ее. Она обмякла и лежала неподвижно, тяжко дыша.
Я отпустил ее руки и встал. Гилберт, стоя на одной ноге и опираясь на стол, поглаживал другую ногу, ту самую, по которой пришелся мой удар. Дороти, бледная, с вытаращенными глазами, стояла в дверях и не могла решить, то ли ей войти, то ли убежать и спрятаться. Нора стояла рядом со мной и держала пустой стакан. Она спросила:
— Думаешь, она пришла в себя?
— Конечно.
Вскоре Мими приоткрыла глаза и попыталась выморгать из них воду. Я вложил ей в руку платок. Она вытерла лицо, издала долгий вздох, сотрясаясь всем телом, и приняла сидячее положение. Она оглядела комнату, при этом еще немного моргая. Увидев меня, она слабо улыбнулась. Улыбка была виноватой, но ничего похожего на раскаяние в ней не наблюдалось. Нетвердой рукой она дотронулась до волос и сказала:
— Меня несомненно утопили.
Я сказал:
— Однажды вы себя вгоните в такой штопор, а выйти так и не сможете.
Она посмотрела мимо меня на сына.
— Гил. Что с тобой?
Он поспешно убрал руку с ноги, а ногу поставил на пол.
— Я… ничего, — запинаясь, произнес он. — Все в полном порядке. — Он пригладил волосы, поправил галстук.
Она рассмеялась.
— Ой, Гил, ты в самом деле пытался защитить меня? От Ника? — Она засмеялась еще сильней. — Ужасно мило с твоей стороны, но и ужасно глупо. Гил, он же настоящее чудовище. Никто не мог бы… — Она поднесла мой платок ко рту и принялась раскачиваться взад-вперед.
Я краем глаза посмотрел на Нору. Она поджала губы, а глаза почти почернели от гнева. Я тронул ее за руку.
— Смываемся. Гилберт, принеси матери выпить. Через минуту-две она совсем придет в себя.
Дороти, держа в руках пальто и шляпку, на цыпочках подошла ко входной двери. Мы с Норой нашли свои пальто и головные уборы и вышли вслед за ней, оставив Мими на диване. Она все еще смеялась в мой платок.
В такси, которое везло нас в «Нормандию», никто из нас троих особенно не разговаривал. Нора предавалась мрачным мыслям, у Дороти был все еще довольно испуганный вид, а я устал — денек выдался насыщенный.
До дому мы добрались почти в пять утра. Нас бурно приветствовала Аста. Я прилег на пол поиграть с ней, а Нора направилась в буфетную сварить кофе. Дороти захотела поведать мне о чем-то, что произошло с ней, когда она была совсем маленькой.
Я сказал:
— Нет. Ты уже в понедельник пробовала. Это что такое, отработанный трюк? Поздно уже. Что ты боялась рассказать мне там?
— Но вы бы лучше поняли, если…
— И это ты в понедельник говорила. Я не психоаналитик. Я по части впечатлений детства ничего не смыслю. Плевать мне на них. Устал я — весь день белье гладил.
Она надулась:
— Вы, кажется, специально хотите, чтобы мне было как можно труднее.
— Послушай, Дороти, — сказал я, — либо ты что-то знаешь, о чем боялась сказать в присутствии Мими и Гилберта, либо нет. Если знаешь — выкладывай. Если я чего-то не пойму, я спрошу.
Она перебирала складку на юбке и мрачно на нее смотрела. Однако, когда она подняла глаза, они блестели от волнения. Она заговорила шепотом, но достаточно громко, чтобы все в комнате могли слышать:
— Гил встречается с отцом, и сегодня с ним встречался, и отец сказал ему, кто убил Джулию Вулф.
— Кто?
Она покачала головой.
— Он больше ничего не сказал. Только это.
— И это ты боялась сказать в присутствии Гила и Мими?
— Да. Вы бы поняли, если бы позволили рассказать…
— Что с тобой произошло в детстве? Нет уж. И хватит об этом. Что еще он тебе сказал?
— Ничего.
— О Нунхайме ничего?
— Нет, ничего.
— Где твой отец?
— Гил не сказал.
— Когда он с ним встречался?
— Он не сказал. Пожалуйста, не сердитесь, Ник. Я передала вам все, что он сказал.
— Немного же, — проворчал я. — И когда он тебе все это поведал?
— Сегодня вечером, как раз тогда, когда вы вошли в спальню, и, честное слово, он больше ничего не говорил.
Я сказал:
— Было бы просто чудесно, если бы хоть кто-нибудь из вашего семейства высказался бы ясно и без вранья о чем-нибудь — все равно о чем.
Нора принесла кофе.
— Чем обеспокоен, сынок? — спросила она.
— Всем, — сказал я. — Загадками, враньем. Я слишком стар и утомлен жизнью, и меня все это больше не забавляет. Давай вернемся в Сан-Франциско.
— Всем, — сказал я. — Загадками, враньем. Я слишком стар и утомлен жизнью, и меня все это больше не забавляет. Давай вернемся в Сан-Франциско.
— До Нового года?
— Завтра, или даже сегодня.
— Я готова. — Она протянула мне чашку кофе. — Если хочешь, можем отправиться самолетом, и под самый Новый год будем дома.
Дрожащим голосом Дороти сказала:
— Я не врала вам, Ник. Я вам все рассказала, что… Пожалуйста, пожалуйста, не сердитесь на меня. Я так… Она прекратила свои речи и разрыдалась.
Я почесал голову Асты и застонал.
Нора сказала:
— Мы все вымотались и очень взвинчены. Давайте отошлем песика на ночь и заляжем спать, а поговорим, когда отдохнем. Пойдем, Дороти, я тебе в спальню кофе принесу и дам ночную рубашку.
Дороти встала, сказала мне: «Спокойной ночи. Извините меня, я такая глупая» и вышла вслед за Норой.
Когда Нора вернулась, она уселась на пол рядом со мной.
— Наша Дорри все еще рыдает и хнычет — дневную норму добирает. Разумеется, судьба сейчас к ней не очень-то благосклонна, но все-таки… — Она зевнула. — И какова же ее ужасная тайна?
Я сказал ей все, что услышал от Дороти.
Похоже на брехню.
— Почему?
— А почему нет? Разве мы от нее что-нибудь другое слышали?
Нора опять зевнула.
— Сыщик, может быть, этим и удовольствуется, но для меня все это не слишком убедительно. Слушай, а почему бы нам не составить список всех подозреваемых, всех мотивов и ниточек, не сверить их…
— Вот ты и составляй. Я спать иду. Мамаша, а что такое «ниточка»?
— Ну, например, когда сегодня вечером Гилберт на цыпочках подошел к телефону, а я была в гостиной, и он подумал, что я сплю, и попросил телефонистку ни с кем не соединять до утра.
— Так-так.
— Или когда Дороти обнаружила, что ключ от тети Алисы был все время при ней.
— Так-так.
— Или когда Стадси толкнул Морелли под столом, когда тот заговорил о пьянице-родственничке этого, как его, Дика О’Брайена — ну, о том, с которым водилась Джулия Вулф.
Я поднялся и поставил чашки на стол:
— Не знаю, как может самый гениальный сыщик на что-либо рассчитывать, не имея тебя в женах, но ты, все же, перебираешь. Что Стадси толкнул Морелли под столом — это как раз то, чего не стоит брать в голову. Скорее уж есть смысл подумать, зачем они задали такую трепку толстяку: чтобы мне не досталось, или же, чтобы мне не сказали чего лишнего.
XXV
В четверть одиннадцатого Нора стала меня трясти, и я проснулся.
— К телефону, — сказала она. — Звонит Герберт Маколей, говорит, что очень важно.
Я пошел в спальню, ибо ночевал в гостиной, к телефону. Дороти крепко спала. Я буркнул в трубку:
— Алло.
Маколей сказал:
— До обеда еще далеко, но мне надо срочно с тобой повидаться. Можно прийти?
— Конечно. Приходи к завтраку.
— Я уже завтракал. Ты тоже перекуси, а я буду через пятнадцать минут.
Дороти чуть-чуть приоткрыла глаза, сонным голосом изрекла: «Поздно уже», перевернулась на другой бок и забылась сном.
Я плеснул холодной водой на лицо, на руки, почистил зубы, причесался и вернулся в гостиную.
— Он сейчас придет, — сообщил я Норе. — Он уже завтракал, но лучше закажи для него кофе. А я желаю куриной печенки.
— Я на ваш банкет приглашена или…
— Конечно. Ты ведь незнакома с Маколеем? Неплохой парень. Меня ненадолго прикомандировали к его отряду под Во, а после войны мы разыскали друг друга. Он мне пару дел подбросил, включая и Винанта. А как насчет по маленькой, горлышко промочить?
— Почему бы тебе сегодня не побыть трезвым?
— Не затем мы приехали в Нью-Йорк, чтобы ходить трезвыми. Хочешь сегодня на хоккей?
— Вполне. — Она налила мне стаканчик и пошла заказывать завтрак.
Я просмотрел утренние газеты. Там писали о том, что Йоргенсена задержала бостонская полиция, и об убийстве Нунхайма, но больше места занимали новейшие обстоятельства «гангстерской войны в Хелл-Китчен» (такое название придумали в бульварных газетках), арест «принца Майка» Фергюссона и интервью с загадочным «Джефси», участником переговоров с похитителями сына Линдберга.
Маколей и коридорный, который привел Асту, прибыли одновременно. Маколей понравился Асте: в его ласках чувствовалась твердая рука, а всяких нежностей она не любила.
В то утро у него заметно проступили складки вокруг рта, и щеки утратили румянец.
— Откуда у полиции эта новая линия? — спросил он. — Они считают… — Он остановился, потому что вошла Нора. Она уже оделась.
— Нора, это Герберт Маколей, — сказал я. — Моя жена.
Они пожали друг другу руки, и Нора сказала:
— Ник распорядился, чтобы я заказала для вас только кофе. Может быть…
— Нет, спасибо. Я только что позавтракал.
Я сказал:
— Так что насчет полиции?
Он замялся.
— Норе известно практически все, что известно мне, — заверил его я. — Так что если это не что-нибудь такое…
— Нет-нет, ничего такого, — сказал он. — Только ради самой же миссис Чарльз. Не хотелось бы давать ей повод тревожиться.
— Тогда выкладывай. Ее тревожит только то, чего она не знает. Так что за новую линию взяла полиция?
— Сегодня утром ко мне зашел лейтенант Гилд, — сказал он. — Сначала он показал мне обрывок цепочки от часов с ножичком. Он спросил, не видел ли я ее раньше. Я ответил, что, кажется, видел похожую у Винанта. Тогда он спросил, могла ли она каким-нибудь образом попасть к кому-то другому. И после всяких околичностей я начал понимать, что под «кем-то другим» он понимает либо тебя, либо Мими. Я сказал ему — а как же, Винант, мол, мог передать ее любому из вас, ее можно было выкрасть или найти на улице, или получить от кого-нибудь, кто выкрал или нашел на улице, или от кого-нибудь, кому Винант ее дал. Можно было бы и другими путями заполучить. Но тут он понял, что я его дурачу, и не дал мне распространяться про эти «другие пути».
На щеках Норы проступили пятна, а глаза потемнели.
— Вот идиот!
— Ну-ну, успокойся, — сказал я. — Может быть, надо было предупредить тебя: он гнул в эту сторону еще вчера. По всей видимости, это моя добрая старая подружка Мими его слегка подначила. А на что еще он свой прожектор навел?
— Он интересовался… В общем, он спросил: «Как, по-вашему, Чарльз и эта девчонка Вулф и в последнее время крутили роман, или это для них уже был пройденный этап?».
— Узнаю ручку нашей Мими, — сказал я. — И что ты ему ответил?
— Я сказал ему, что не знаю, крутили ли вы роман «последнее время», поскольку не знаю, что вы его вообще когда-либо крутили, и напомнил ему, что ты уже много лет в Нью-Йорке не живешь.
Нора спросила меня:
— А роман-то был?
Я сказал:
— Намекаешь, что Мак врет? Так что он на это ответил?
— Ничего. Он спросил меня, считаю ли я, что Йоргенсен знал про тебя и Мими, а когда я спросил, что именно про тебя и Мими, он обвинил меня в том, что я прикидываюсь дурачком — он так и выразился. Так что в этом вопросе мы далеко не ушли. Он также интересовался, где и когда я тебя видел — с точностью до дюйма и до секунды.
— Очень мило, — сказал я. — Алиби у меня никудышное.
Официант принес завтрак. Пока он накрывал на стол, мы поговорили о том-о сем.
Когда он ушел, Маколей сказал:
— Тебе нечего бояться. Я твердо решил сдать Винанта полиции. — Произнес он это, однако, не очень твердо и даже с некоторой растерянностью.
— А ты уверен, что это его рук дело? Я так не уверен.
Он просто сказал:
— Я это знаю. — Он прокашлялся. — Даже если бы был один шанс из тысячи, что я ошибаюсь, — а такого шанса нет, — то он же все равно безумен, Чарльз. Он не должен гулять на свободе.
— Наверное, это правильно, — начал я, — и если ты твердо знаешь…
— Я знаю, — повторил он. — Я видел его в тот день, когда он убил ее, и получаса не прошло после убийства, хотя я этого не знал, и не знал, что она убита. Я… словом, теперь я это знаю.
— Ты с ним встретился в конторе Германна?
— Что?
— Предполагается, что в этот день, примерно с трех до четырех, ты находился в конторе человека по фамилии Германн на Пятьдесят Седьмой улице. По крайней мере, так мне сказали в полиции.
— Правильно, — сказал он. — То есть, правильно, что у них именно такие сведения. А на самом деле было так: после того, как в «Плазе» я не смог найти ни Винанта, ни каких-либо вестей о нем, и столь же безрезультатно звонил к себе в контору и к Джулии, я махнул на это дело рукой и пошел пешком к Германну. Это горный инженер, мой клиент. Я тогда как раз кончил составлять для него свидетельство о регистрации акционерного общества, и туда понадобилось внести кой-какие поправки. Когда я дошел до Пятьдесят Седьмой, я вдруг почувствовал, что за мной следят — тебе это ощущение, конечно, знакомо. Не знаю, с какой стати кому-то потребовалось следить за мной, но я как-никак адвокат, и какие-то причины для слежки могли быть. Во всяком случае, я решил удостовериться, повернул на Пятьдесят Седьмую в восточном направлении, дошел до Мэдисон — и так в точности и не определил. Крутился там какой-то бледный коротышка, которого, как мне показалось, я видел возле «Плазы». Быстрее всего это можно было выяснить, взяв такси. Так я и поступил, и сказал шоферу, чтобы ехал на восток. Движение было слишком оживленное, и я не мог увидеть, взял ли такси этот коротышка или еще кто-нибудь после меня. Поэтому я попросил повернуть на юг по Третьей, снова на восток по Пятьдесят Шестой, и снова на юг по Второй Авеню. И к этому времени я был почти уверен, что за нами следует желтое такси. Ясное дело, мне было не разглядеть, сидит ли там мой коротышка — расстояние было слишком большое. А на следующем перекрестке, где мы остановились на красный, я увидел Винанта. Он был в такси, идущем на запад по Пятьдесят Пятой улице. Естественно, это меня не очень удивило: мы были всего в двух кварталах от дома Джулии, и я посчитал само собой разумеющимся, что, когда я звонил, она не захотела, чтобы я узнал, что он у нее, а что сейчас он едет к «Плазе» на встречу со мной. Пунктуальностью он никогда не отличался. Поэтому я сказал шоферу повернуть на запад, но на Лексингтон-авеню — мы шли позади него на полквартала — такси Винанта повернуло на юг. «Плаза» была совсем в другой стороне, да и моя контора тоже. Короче, я послал его ко всем чертям, и снова начал высматривать такси, которое меня преследовало — но оно исчезло. Всю дорогу к Германну я поглядывал назад, но не заметил никаких признаков того, что за мной кто-то следует.