Мои друзья, отведав еду Ляны, хором кричали:
– Уволить! Ты умрешь на десять лет раньше. Сплошной холестерин.
Действительно: сало, масло, копченое, жареное – все то, от чего сосуды и артерии забиваются наглухо. Но Ляна считала: все полезно, что в рот полезло. Эти слова принадлежали другу царской семьи Григорию Распутину.
Я просила Ляну сбавить холестериновый темп. Она обещала, но готовила по-прежнему. Она так привыкла.
Я еще забыла рассказать про ее торт «Медовик». Наподобие наполеона. Коржи, прослоенные заварным кремом. Эти коржи – тонкие, как папиросная бумага, а крем – умеренно сладкий, нежный, как девичий сон.
Никогда, ни в каком месте земного шара я не ела такого десерта.
Ляна буквально самовыражалась в кулинарном искусстве, как настоящий творец. Все, что она подавала на стол, – творчество.
Но… Без «но» не бывает. Пропал мой любимый шарф. Я купила его в аэропорту Марко Поло, в Венеции. У итальянцев есть выражение «сломанный белый», то есть кремовый. Шарф был кремовый, тонкий кашемир с шелком, дорогущий, красивейший. На светлом фоне – тюльпаны, проступают не ярко, а сквозь туман. Этот шарф подходил ко всему, ко всем пиджакам, пальто, шубам, кофтам. Это было главное украшение моего гардероба. И пропал. Куда делся?
Я спросила Ляну:
– Где шарф?
– Какой шарф? – преувеличенно искренне удивилась Ляна.
– Светлый. С тюльпанами, – объяснила я, хотя уже понимала: разговор впустую. Не скажет же она: «Я взяла себе, мне он понравился».
Я от нее отстала. Я – человек неконфликтный. Этот разговор приведет к скандалу. Скандал к стрессу. А результат нулевой. Шарф удалился по-английски, не прощаясь.
Мою мягкость Ляну принимала за слабость и догадывалась, что меня можно прогнуть. В криминальном мире быстро распознают таких слабаков и используют их как шестерок.
Ляна четко знала свои права: семичасовой рабочий день. Она работала с десяти утра до пяти и ровно в пять исчезала, как игральная карта в руках шулера. Была – и нет.
Она быстро перезнакомилась со всеми домработницами из моего поселка. Объединила их. Возглавила. И они гуляли по аллеям поселка и обсуждали своих хозяев. Сплетничали, отдыхали душой. Их путь лежал к контрольно-пропускному пункту (КПП), где дежурили отставники – бывшие военные, вышедшие в тираж.
Отставники шутили, бабы благодарно ржали, как молодые кобылы.
Однажды Ляна привела на мой участок некоего Толю, который попросил у нее в долг пять тысяч рублей. Ляна сияла от такого доверия Толи, чувствовала себя Хозяйкой Медной горы. Сейчас откроет свой ларец и одарит. Она – всесильная и широкая.
Я поглядела на рыжего Толю и поняла, что никогда в жизни он ей деньги не отдаст. Кто они такие, эти молдаванки и хохлушки? Бесправные, не защищенные законом. Самое большее, Толя притиснет Ляну к березе и будет считать, что они в расчете.
– Остановись! – приказала я Ляне.
Вынесла Толе пять тысяч и сказала:
– Будешь должен мне. Когда отдашь?
– Через месяц, – ответил Толя.
– Хорошо, – согласилась я.
Через месяц Толя послушно принес мне деньги. Ляна была спасена, но благодарности не последовало.
Ляна постоянно боролась за свои права. Увидев вечером полную мойку грязной посуды, она кричала:
– Я тоже человек! У меня хозяйство! Конь Красавчик!
Дело в том, что Ляна уже помыла днем посуду, а я опять накидала грязные тарелки.
Да. Это так. Тарелки пачкаются. Кто-то все время ест…
– Мойте сами! – распоряжалась Ляна.
И я мыла. Мне легче вымыть, чем ругаться.
– Да гони ты ее, – советовала мне Регина. – Желающих – армия. Спроса больше, чем предложений.
Но я – трудно расстаюсь. Я консервативна по своей природе. Постоянно езжу на один и тот же курорт. Всю жизнь прожила с одним и тем же мужем, хотя варианты были. Я, как машина, попавшая в колею, еду и еду, и мне очень трудно, просто невыносимо выскочить из этой колеи.
Может, оно и хорошо. А может – нет.
К Ляне я привыкла. Она рассказывала мне про свою жизнь. Однажды дала Самсону деньги и послала за хлебом, а он вернулся с друзьями и без хлеба. Все сели за стол, Самсон поставил в центр бутылку водки, которую заранее где-то припрятал.
Ляна насыпала каждому тарелку борща, именно насыпала, поскольку борщ был густой, гущи больше, чем жижи.
– А хлеб? – напомнил Самсон.
– А ты купил? – спросила Ляна.
– Хер тебе купил, – ответил муж.
– Вот хер и ешь.
Ляна повернулась и ушла на кухню. У нее там жарилась курица.
Муж не стерпел оскорбления при свидетелях и ринулся следом на кухню. Подскочил со спины, схватил Ляну за волосы. Она, не оборачиваясь, махнула рукой и попала Самсону сковородой по башке. Кипящее масло потекло по его лицу. Курица упала на пиджак.
Что было дальше, Ляна не рассказывала, да и не обязательно. И так понятно: высокие отношения.
Этим воспоминанием Ляна подчеркивала: она умеет за себя постоять. Она говорила о себе с затаенной гордостью:
– Я звеньевая!
Это значит – идущая впереди, как Жанна д'Арк.
Среди местных домработниц Ляна тоже была звеньевая. Когда на нее сваливалась большая работа, например, лепить пельмени или накрыть праздничный стол, она скликала своих подруг, они тут же дружно слетались и помогали безвозмездно. Усаживались вокруг стола, и работа кипела. Хорошо, что этот комсомольский слет происходил не в моем доме, а рядом, в отдельном гостевом домике.
Со временем Ляна преобразилась. Она отрезала свой старушечий пучок на затылке, сделала стрижку каре, повесила над глазами челку, которая полностью скрыла бородавку на лбу.
Ляна помолодела и воспрянула духом. Она хорошо выглядела и хорошо жила: свежий воздух, качественное питание и проживание, веселая компания плюс прогулки по живописным окрестностям.
Деньги она накопила довольно быстро, поскольку квартира в Кишиневе в десять раз дешевле, чем в Москве. А может, и в сто.
Время от времени она исчезала в Кишинев, чтобы обустроить новую квартиру. Окончив ремонт, она сдала ее двум студенткам за пятьсот евро. Программа-максимум была выполнена. Можно было бы покинуть Москву, но Ляна решила не останавливаться, накопить живые деньги. На старость. Пусть будут. Вдруг она заживется. А почему бы и нет?
Несколько раз Ляна посетила монастырь Святой Матроны.
Она возвращалась оттуда притихшая, печальная, углубленная в себя.
– За мужа молилась? – догадалась я.
Ляна глубоко кивнула головой.
– Чтобы бросил пить?
Ляна снова кивнула. И я увидела, что, несмотря на «высокие отношения», она по нему страдает. Кроме этого человека ей не на кого было опереться, хотя бы морально. А в одиночестве выжить невозможно. Надо жить для кого-то, даже для такого неудобного, как ее Самсон. Все-таки человек. Не конь Красавчик.
Детей у них не было. Почему? Я не расспрашивала. Мало ли причин? Но сильная прямоугольная Ляна была хорошо приспособлена природой для материнства. Могла бы нарожать целый взвод.
Ко мне из Прибалтики приехала хорошая знакомая и привезла миноги в пластиковом ведерке. Миноги – это плоские рыбки, похожие на маленьких плавающих змей. Их сначала жарят, потом легко маринуют, и дальше их можно есть прямо с головой и с позвоночником. Редчайший деликатес.
Я нацелилась на это ведерко, но оно исчезло. К Ляне из Москвы приехала ее сестра Аурика, которая работала в московском ресторане. Драгоценный гость, родственница, которую надо хорошо угостить. А тут как раз миноги. Хоть бы отложила, а то взяла целое ведро.
Не побегу же я отбирать. Стала ждать, что дальше. А дальше Ляна вернула мне ведерко, в нем на дне скучали три рыбки.
– Гадость, – сказала Ляна. – Нам не понравилось…
Она обесценивала это угощение, дескать, небольшая потеря для меня.
Во мне поднимался протест, но какой смысл протестовать, когда миноги все равно съедены и пребывают в чужих желудках.
Я догадывалась: наглость – ее способ защиты, как чернила у осьминога.
Мой дом перестал быть моей крепостью. Здесь распоряжалась Ляна. Я понимала, что это не может продолжаться долго. Когда-то это должно кончиться.
Я решила сменить стулья. Дочь сказала:
– Купи стулья в чехлах, как у Ленина.
– А где ты видела стулья Ленина?
– В Горках. По телевизору.
– А зачем нам это ретро?
– Модно. Мода возвращается.
Я вспомнила эти стулья в светлых холщовых чехлах. Очень стильно. Но ведь чехлы надо стирать. А деревянные стулья просто протереть тряпкой, – и весь уход.
Я поехала в «Икею» и довольно дешево купила восемь деревянных стульев.
– Хотите, я вам достану чехлы? – предложила Ляна.
– А где ты их возьмешь? – удивилась я.
– В ресторане у Аурики.
– Украдешь?
– А что такого? Всего восемь чехлов… – И добавила: – Красть надо понемножку, чуть-чуть…
– Хотите, я вам достану чехлы? – предложила Ляна.
– А где ты их возьмешь? – удивилась я.
– В ресторане у Аурики.
– Украдешь?
– А что такого? Всего восемь чехлов… – И добавила: – Красть надо понемножку, чуть-чуть…
И показала двумя пальцами это «чуть-чуть».
– Не надо, – отказалась я. – Под чехлы нужны специальные стулья. Да и противно сидеть на краденом.
– А какая разница? – удивилась Ляна.
Ей не противно. Наоборот, приятно. Досталось на халяву. Удалось.
Она готова была украсть не только у меня, но и для меня. Это означало: я была ей небезразлична и даже чем-то дорога.
Из Америки ко мне приехала подруга. В Америке у нее были обязательства: учить своих детей, лечить родителей, сохранять красоту – фитнес, лифтинг (подтяжка). А здесь в Москве – духовное вливание. Пир духа, как говорил Горбачев.
Моя подруга посещала театры, выставки, интересных людей, ныряла в политику, в искусство. Так проходил месяц, – и опять назад, в Америку, в рутинную жизнь каждого дня.
Я любила эту свою подругу за то, что она любила меня. Я люблю только тех, кто меня любит. Даже свою собаку я люблю именно за это, и ни за что другое.
Вторая причина любви к подруге – ее ум. Это необходимое условие, иначе мало ли кто меня полюбит…
Подруга дарила мне экзотические подарки. На этот раз она привезла американские духи. Не просто духи, а с феромонами. Американские парфюмеры стали добавлять в духи феромоны – такие гормоны, которые притягивают противоположный пол. Эти гормоны создаются в лабораториях синтетическим образом и смешиваются с духами.
Я подушилась. Ничего особенного. Духи и духи. Их коварные свойства никак не проявлялись. Духи вели себя скромно.
Запах понравился умеренно, а вот флакон меня поразил. Большой, как два кулака, хрустальный, с тяжелой матовой пробкой. Настоящие духи, а не туалетная вода, какая продается везде и всюду. Я догадывалась: это дорогой подарок. Один флакон чего стоит.
Я поставила духи под зеркалом в прихожей и, когда выходила из дома, – прыскала на одежду, на волосы. Почему бы и нет? Флакон светил как луна, в прихожей сразу стало светлее.
Через неделю я уехала отдыхать за границу, духи с феромонами оставила дома. Противоположный пол меня не интересует, а флакон тяжелый, не хочется тащить.
Через две недели я вернулась. Американских духов не было и в помине. Странно, Ляна ворует по чуть-чуть, а тут – не чуть-чуть, и главное – на самом видном месте. Пропажа не просто заметна, а бросается в глаза.
– К тебе кто-нибудь приходил? – спросила я.
– Зина.
– Зачем она приходила?
– Мы с ней вместе чистили ковер.
– А духи где?
Лицо Ляны стало растерянным.
– Я не знаю.
– Вот и я не знаю.
В воздухе нависла гроза.
– Я оставила на тебе дом, и ты за него отвечаешь.
– Я заплачу, – пролепетала Ляна.
– Конечно, заплатишь, – подтвердила я.
Это было неожиданно. Ляна была уверена, что я прощу ей пропажу, как это бывало всегда. Я скажу: «Да ладно». Но никаких «да ладно».
– Я узнаю стоимость духов и вычту, – предупредила я. – Останешься без зарплаты.
Ляна кинулась к Зине, которая работала у соседей. Но скоро вернулась ни с чем.
– Зина не брала, – мрачно сообщила Ляна.
– А где духи?
– Не знаю.
Естественно, Зина не сознается. Она же не идиотка. Но может быть, действительно не Зина. Ляна вполне могла отдать их своей сестре Аурике, которая работает в ресторане. Ей нужнее. Мне-то на что? Я вообще должна сидеть в углу и вязать внукам шерстяные носочки.
– Где духи? – недоумевала я.
– Вы мне надоели! – отрезала Ляна.
Наезд – лучший способ защиты.
– А ты мне, – ответила я.
Это был конец. Период «Ляна» окончился, слава тебе господи…
Ляна уходила утром с двумя неподъемными сумками. Я не поинтересовалась, что в сумках. Не буду же я шмонать багаж, как в аэропорту. Я не таможня.
Ляна шла к калитке, ее лицо было твердым, как кирпич. Все мышцы напряжены.
Я вспомнила, что у нее остались неоплаченными последние несколько дней. Можно, конечно, вычесть за духи, и она уже смирилась. Но я буду помнить об этом и нервничать, и какое-то время не смогу работать.
– Ляна! – позвала я. – А деньги?
Она вздрогнула, как будто ей выстрелили в спину. Остановилась.
Я подошла к ней и вручила причитающиеся деньги. Без вычетов. Фиг с ними, с духами. Зачем мне противоположный пол в третьем возрасте?
Ляна уехала в свое село, но вскоре вернулась обратно. Хозяйство: куры, гуси, свиньи, конь Красавчик, муж-алкоголик – это очень тяжелая работа. А денег – нуль.
Ляна вернулась в Москву и нашла себе новое место. Она ухаживала за лежачей старухой по имени Сара Ефимовна.
В прошлом Сара Ефимовна была прекрасным переводчиком, знала пять языков, включая арабский. Но в данный отрезок времени она пребывала в Альцгеймере, ничего не соображала. Постоянно искала свои документы и путала балконную дверь с входной.
Ляна боялась, что старуха выпадет из окна. Хотя почему бы и не выпасть в девяносто восемь лет? Зачем нужна такая жизнь?
Три раза в неделю приезжала дочь Сары Ефимовны, привозила продукты питания. Питание было раздельным: старухе полагалось одно, а Ляне другое – гораздо дешевле и хуже.
Ляна, конечно, восстанавливала справедливость. Старухе давала ливерную колбасу и прочую гадость с добавками. А сама ела сливочные йогурты, французские сыры с плесенью – все, что полагалось старухе.
Условия проживания были неприятные: тесная однокомнатная квартиренка, пропахшая мочой. Выйти на улицу невозможно: старуха не в себе, если что – дочка засудит. Украсть тоже нечего, даже чуть-чуть. Если только грамоты, дипломы и ордена, которые раздавали в советские времена, как бусы дикарям.
Прошлая жизнь в моем доме казалась несбыточным сном: простор, свежий воздух, прогулки, рыжий Толя, полноценная еда и хорошая зарплата. Что еще надо человеку для счастья?
Ляна звонила своим прежним подругам, они приходили ко мне для переговоров: не возьму ли я Ляну?
Но куда я ее возьму? У меня уже была Фарида.
4Фарида досталась мне по рекомендации американской подруги. Она (в смысле Фарида, а не подруга) работала у московского профессора и была незаменима.
– А почему ушла? – спросила я.
– Это он ушел, – уточнила подруга.
– Куда?
– На тот свет.
– А почему она отпустила?
– А кто ее спрашивал?
Мы скорбно помолчали.
Я записала телефон Фариды. Все же по рекомендации брать лучше, чем из агентства. В агентстве никого не интересует, кто к ним обращается в поисках работы. Может быть кто угодно – маргинал и криминал. Агентство интересует только прибыль. Но это примета времени: алчность и безответственность.
Мы созвонились. Фарида пришла в назначенное время. Я ничего не поняла. Передо мной стояла кинозвезда. Она была одета по последней моде, а я понимаю в моде. На ней была курточка из каракульчи, крашенной в сиреневый цвет. Это последняя фишка итальянских дизайнеров. Они красят мех не потому, что он плохой, просто надоел один и тот же традиционный цвет.
Мне показалось: моя американская подруга что-то напутала. Дала телефон другого человека.
– Я ищу домработницу, – сказала я.
– Я знаю. Я за этим пришла.
– Вы согласны работать по хозяйству? – удивилась я.
– А что такого? Работать не стыдно, стыдно воровать.
– Вы такая красивая… Зачем вам стоять у плиты?
– Я хочу открыть свой бизнес. Мне нужен стартовый капитал, – объяснила Фарида.
– Какой бизнес?
– Пошивочную мастерскую. Я хорошо шью.
– Так может быть, вам лучше работать при театре? Там тоже есть пошивочные цеха.
– Я узнавала. Платят копейки. Стыдно сказать.
Мне как-то неудобно было пользоваться такой красотой.
– А другие места? – спросила я.
– Меня не берут. Пятьдесят лет. Считается, старая. Надо уступать дорогу молодым, вот я и уступаю.
Фарида выглядела на сорок. В наше время все культурные женщины выглядят на десять лет моложе.
Поколение моей мамы не следило за собой, не до того. Надо было выживать после войны, да и мужчины все перебиты. Не для кого стараться.
Мое поколение сильно продвинулось вперед, и это понятно: семьдесят лет без войны. Но уже следующее за мной поколение продлило свою молодость на пятнадцать и даже на двадцать лет. Фарида выглядела превосходно. Лицо – с высокими скулами. Кожа, натянутая на скулы, не собирается в морщины. Личико гладкое, смуглое, слегка румяное, как земляничка. Волосы – тяжелые, азиатские, блестят как антрацит. Но главное – позитивный характер.
Фарида стала у меня работать.
В доме стало светло и радостно, как будто включили все люстры сразу. Фарида постоянно находила повод посмеяться, она раскатисто хохотала, мой муж сдержанно улыбался, а я ржала, как жизнерадостная лошадь на лугу.