Так начался писательский период в жизни Гюстава Флобера, длившийся тридцать шесть лет, — до смерти, чисто писательский, сугубо писательский, исключительно писательский („Я — человек-перо“) — возможность никогда не отвлекаться ни на что другое (музыку и живопись он лишь полушутя называл „низшими искусствами“), не заботиться о публикациях и гонорарах, с прославленной медлительностью составлять и переставлять слова. Письма Флобера пестрят свидетельствами этого мазохистского наслаждения: две фразы за пять дней, пять страниц за две недели…»
Тут требуется остановка для личного негодования. И восклицания: если бы я так кропотливо складывал буквы и фразы, то я бы умер с голоду в первый же месяц. Но за Флобером была семья, рента, доходы поместья. Флобер не бился за гонорары и не вел изнурительные тяжбы с издательствами. Он занимался только искусством.
И еще один штрих из жизни Флобера: обильная еда. «У меня несварение от излишка буржуа. Три ужина и обед! И сорок восемь часов в Руане. Это тяжело, — признавался Флобер. — Я до сих пор отрыгиваю на улицы своего родного города и блюю на белые галстуки».
Флобера раздражало не только обжорство своих соотечественников, но и многое другое. «Я прошел пешком через весь город и встретил по дороге трех или четырех руанцев. От их пошлости, их сюртуков, их шляп, от того, что они говорили, у меня к горлу подступала тошнота…»
Флобера раздражал родной город и в мечтах он уносился в далекое прошлое — в эпоху Перикла, Нерона, Ронсара, куда-то в Китай, Индию, Судан, в прерии и пампасы. Однако в реальной жизни Флобер совершил лишь два продолжительных путешествия: одно — по Бретани, другое — на Восток. Побывал в Греции, Сирии, Палестине, на развалинах Карфагена. Восток произвел на него сильное впечатление. Сфинкс, стороживший египетские пирамиды, потряс писателя настолько, что ему стало дурно.
Флобер жил в основном в Круассе, а в Париже бывал наездами. «Я, как говорится, медведь, — писал в одном письме. — Живу монахом; иногда (даже в Париже) по неделям не выхожу из дому… Я посещаю ограниченный круг людей». В этот круг входили братья Эдмон и Жюль Гонкуры, Эмиль Золя, Альфонс Додэ, Иван Тургенев. С ними Флобер встречался на «обедах у Маньи», а затем на «обедах пяти». Дружеские чувства Флобер питал к Жорж Санд, Леконт де Лилю, Шарлю Бодлеру, Эрнесто Фейдо («ты — очаровательнейший из смертных») и к своему «ученику» Мопассану.
Запись из дневника Эдмона Гонкура: «Вторник 14 апреля 1874 года. — Обедал в кафе „Риш“ с Флобером, Тургеневым, Золя, Альфонсом Доде. Обед уважающих друг друга талантливых людей; в следующие зимы мы хотим устраивать такие обеды ежемесячно. Начинаем с обширных рассуждений о способностях к литературе людей, склонных к запорам и поносам, а потом переходим к механизму французского языка…»
7 января 1876 года: «Веселый прелестный обед у Доде вокруг миски с рыбной похлебкой, приправленной чесноком, и корсиканского жаркого из дроздов. Все чувствуют себя в тесном кругу симпатичных людей, среди уважающих друг друга талантов, и едят с большим аппетитом. Удовлетворение Флобера прорывается в резкости слов, от которых милая г-жа Доде вздрагивает и вся словно сжимается…»
Да, выезды в Париж были для Флобера иногда приятны, но туда он приезжал не часто. Своей многолетней «подруге» Луизе Коле Флобер писал: «Ты спрашиваешь, где я буду жить? Понятия не имею. Я на этот счет очень требователен. Все зависит от случая, от помещения. Но ниже улицы Риволи и выше бульвара я жить не буду. Я придаю большое значение солнцу, красоте улицы и ширине лестницы…»
Капризный? Привередливый? Жан-Поль Сартр в своей книге «Идиот в семье. Гюстав Флобер от 1821 до 1857» высказывается покруче. По его мнению, писатель-человек — это причудливое существо, состоящее из истерии, неврозов, извращений и отшельничества. Злой завистник, ненавидящий отца, мать, брата и все человечество, Флобер, как пишет Сартр, «претерпел свою тоталитарную интенцию дисквалифицировать то, что есть, во имя того, чего нет». Говоря иначе: происходящее в душе ему нравилось больше происходящего на улице. К людям же Флобер относился с таким скептицизмом, что еще в 9-летнем возрасте писал приятелю: «А еще тут есть одна дама, которая приходит к папе и всегда рассказывает нам какие-то глупости, я буду их записывать». Выходит, что мадам Бовари он видел в раннем детстве?..
В своей книге Сартр безжалостен к Флоберу. От «Идиота в семье» несет ужасом. Но за всеми психоаналитическими экзерсисами по поводу характера и поведения Флобера скрывается сам Сартр (разоблачая другого, он разоблачает самого себя) и его знаменитая формула «Ад — это другие». Кстати, одно из юношеских произведений Флобера называется «Мечты в аду» (1837).
Коли затронули творчество, то отметим, что первые произведения, вышедшие из-под пера Флобера («Пляски мертвецов», «Записки безумца» и другие), наполнены мрачностью. Главный роман Флобера «Госпожа Бовари. Провинциальные нравы» («Madame Bovary. province») вышел в 1857 году, когда писателю шел 36-й год. В 1858 году роман был переведен на русский язык как «госпожа», позднее как «мадам». Роман «Саламбо» появился в 1862 году. Посвящен борьбе Древнего Рима с Карфагеном. Далее — «Воспитание чувств» (1869), в котором юный Фредерик Моро пытается приобщиться, встроиться, интегрироваться в буржуазные нормы бытия, драма «Искушение Святого Антония» (1874), «Иродиада» (1877) про Иудею I века до нашей эры. И, наконец, неоконченный роман «Бувар и Пекюше».
Работая над последним романом, Флобер вернулся к своей юношеской работе — сатирическому «Лексикону прописных истин». Когда-то этот «Лексикон» читался интересно, сегодня уже не очень, разве что про блондинок и брюнеток?
БЛОНДИНКА — Более пылки, чем брюнетки.
БРЮНЕТКИ — более пылки, чем блондинки.
А еще «АКТРИСЫ» — пагуба наших сыновей… «БАЯДЕРКИ» — все восточные женщины… «ОДАЛИСКИ» — смотри «Баядерка» и т. д.
Про «Газеты» — нельзя без них обойтись, но надо их ругать. «Литература» — занятие праздных. «Проза» — легче сочиняется, чем стихи, и, пожалуй, последнее — «Эгоизм» — жаловаться на чужой и не замечать своего.
Чтобы многое понять в творчестве и личности писателя, весьма полезно посетить его дом, побывать в его «рабочей мастерской». Именно этим были движимы братья Гонкуры, когда в октябре I863 года отправились в Круассе к Флоберу, в его строгий провинциальный дом.
«Вот мы в рабочем кабинете Флобера, свидетеле столько великих, упорных и неустанных трудов, кабинете, откуда вышли „Госпожа Бовари“ и „Саламбо“… дубовые книжные полки с витыми колоннами, соединяющиеся с другими полками, идущими вдоль всех стен комнаты. Стены обшиты белыми деревянными панелями, а на камине отцовские часы из желтого мрамора, с бронзовым бюстом Гиппократа. Возле камина — бездарная акварель, портрет томной и болезненной англичанки, с которой Флобер в молодости был знаком в Париже… На дверях и окнах — драпировка из шелковой материи старинного вида… В углу — тахта, покрытая турецкой тканью, со множеством подушек. Посреди комнаты — рабочий стол Флобера, большой круглый стол с зеленым сукном и чернильницей в виде жабы. Там и здесь, на камине, на столе, на книжных полках, на консолях и просто на стенах, — всевозможные восточные безделушки: египетские амулеты, музыкальные инструменты, медные блюда, ожерелья из стеклянных бус… аляповатый Восток, и сквозь артистическую натуру хозяина проглядывает черты варварства».
Другая запись, от 1 ноября 1863 года: «Он никогда не выходит из дома, он живет своими рукописями, своим рабочим кабинетом. У него нет лошади, нет лодки… Весь день громовым голосом, с выкриками, как у актера бульварного театра, он читал нам свой первый роман, написанный в 1842 году… Сюжет: молодой человек теряет невинность с „идеальной куртизанкой“. В этом юноше есть много от Флобера, от его приступов отчаяния, от его неосуществленных стремлений, от его меланхолии, мизантропии, от его ненависти к массам…»
Спустя 9 лет — 21 июня 1872 года — уже один Эдмон Гонкур записывает о разговоре в кафе с Флобером: «И здесь, за рюмкой ликера, он продолжает: „Нет, теперь я не в состоянии переносить никаких неприятностей… Нотариусы из Руана считают меня не совсем нормальным… Знаете, по поводу раздела имущества я заявил им: пусть они берут что хотят, но только ни о чем не говорят со мной; пусть лучше меня обворуют, чем будут приставать ко мне, и так во всем, то же самое и с издателями… Заниматься чем-нибудь я теперь совершенно не могу, у меня такая лень, что для нее просто нет названия; единственно, что я могу еще делать, это работать“.
Потом он провожает меня на вокзал и, прислонившись к перилам, где стоит очередь за билетами, говорит о своей глубокой скуке, о разочаровании во всем, о желании умереть, и умереть без переселения души, без загробной жизни, без воскресения, навсегда избавиться от своего „я“.
Слушая его, — пишет далее Гонкур, — мне кажется, что я слушаю свои ежедневные мысли. О! Какое физическое расстройство влечет за собой умственная жизнь, даже у самых сильных, у самых крепких. Положительно, все мы больны, почти безумны и готовы окончательно сойти с ума». (Эдмон и Жюль де Гонкур. «Дневники»).
Сильный удар по психике Флобера пришелся от судебного разбирательства, связанного с публикацией «Госпожи Бовари». Флобер суд выиграл, но, несмотря на победу, был окончательно подавлен. «Я так разбит физически и морально после всего этого, что не в состоянии держать в руке перо…»
Последние годы жизни Флобера были безрадостными и даже мрачными. Он пережил тяжелое финансовые невзгоды, банкротство, в которое увлек его муж одной из племянниц. Тщетно пытался знаменитый писатель получить по конкурсу место библиотекаря в Париже. Хотя какая работа! Он был болен. Припадки падучей участились, он не мог работать, незадолго до смерти Флобер писал г-же Роже де Жанетт 25 января 1880 года:
«…Два с половиной месяца я провел в абсолютном одиночестве; …и в общем очень хорошо, несмотря на то, что навиделся ни с кем; мне не приходилось выслушивать глупостей! Нетерпимость к людской глупости превратилась у меня в болезнь; и это еще слабо сказано.
Почти все смертные обладают даром раздражать меня, и я могу свободно дышать лишь в пустыне…»
Гюстав Флобер умер 8 мая 1880 года в Круассе. Скончался внезапно за письменным столом, выронив перо из рук, упал, как говорили его друзья, — «убитый своей великой, единственной страстью — любовью к искусству». Ему шел 59-й год.
Как писал наш Гавриил Державин:
«Внезапу» — так нынче не говорят. Но как правильно!.. И еще приведем строки Державина из стихотворения «На смерть К. Мещерского»:
Но такие люди, как Флобер, не исчезают. Остаются книги. Они дают возможность погрузиться во внутренний мир писателя.
Стиль — это Флобер
Кто не любит писательскую лабораторию слова, тот может спокойно не читать эту главку: в ней нет страстей и интриг, а есть описание того, как работает писатель, что такое вдохновение и что такое стиль, к которому так страстно стремился Флобер.
Максим Горький назвал Флобера «величайшим мастером стиля».
Откроем Литературную энциклопедию на слово «СТИЛЬ». «Стиль — от латинского stilus — остроконечная палочка для письма, манера письма, способ изложения, — общий тон и колорит художественного произведения; метод построения образа и, следовательно, принцип мироотношения художника…»
Оборвем цитату: чересчур литературно! Давайте что-нибудь попроще. «Ленинский стиль работы» — было такое расхожее выражение в советские времена, — нет, это не то. Скорее — «Стиль — это человек». Вот это уже ближе.
Итак, стиль — манера письма. Флобер писал об «ужасах стиля», «мучениях с ассонансами», «пытках с периодами». «Сколько унижений я терплю от прилагательных, как обижают меня относительные частицы речи, вроде „что“ и „который“…» — жаловался Флобер Луи зе Коле. Но при этом Флобер «любил свою работу неистовой, извращенной любовью, как аскет власяницу, царапающую ему тело».
«Я — человек-перо, — отмечал Флобер в письме от 1 февраля 1852 года, — я существую из-за него, ради него, посредством него. Я больше всего живу с ним».
И еще: «Я стараюсь опьянить себя чернилами, как другие опьяняют себя водкой, чтобы забыть общественные бедствия и личные горести» (22 мая 1871).
Мопассан оставил картину того, как работал Флобер: «С наклоненной головой, с лицом и шеей, налитой кровью, напрягая все мускулы, как атлет во время поединка, он вступал в отчаянную борьбу с идеей и словом, схватывая их, соединяя, сковывал и мало-помалу с нечеловеческими усилиями порабощая мысль и заключая ее, как зверя в клетку, в точную, неразрушимую форму».
Флобер говорил о стиле, словно о живом прекрасном юноше: «Больше всего я ценю крепкую, ясную форму с выпуклыми мускулами, со смуглой кожей». Он соглашался принимать всерьез только хорошо написанные книги. Под старость сетовал, что никто больше не любит красиво написанной фразы.
Вот как, к примеру, написано Флобером о смерти первой жены Шарля в «Мадам Бовари»:
«Спустя неделю у Элоизы, в то время, когда она развешивала во дворе белье, пошла горлом кровь, а на другой день, когда Шарль отвернулся, чтобы задернуть оконную занавеску, она сказала: „Аx, боже мой!“, вздохнула и лишилась чувств. Она умерла, удивительно!»
Вот это чисто флоберовский стиль! Он мечтал написать книгу без сюжета, плана, реального содержания, состоящую из одних прекрасно написанных фраз, которая бы только на них и держалась. Писать, как дышать воздухом, легко и свободно.
Луизе Коле Флобер резко писал: «Я не хочу рассматривать искусство как сточную канаву для страстей, как ночной горшок». И «Смешно делать литературу орудием своих страстей».
В сущности, работа Флобера над стилем сводилась к тому, чтобы подчинить слово мысли… творчество Флобер сравнивал с лишаем на коже: «Я чешусь и кричу. Это одновременно удовольствие с пыткой».
Приведем еще несколько высказываний Флобера о писательском труде:
«Чтобы удержать сюжет все время на высоте, необходим чрезмерно выразительный стиль, ни разу не ослабевающий».
«Вот уже три дня, как я валяюсь по всем диванам в самых разнообразных позах, придумывая, что писать!..»
«Меня увлекают, преследуют мои воображаемые персонажи, вернее, я сам перевоплощаюсь в них. Тогда я описывал отравление Эммы Бовари, у меня во рту был настоящий вкус мышьяка».
«Человек, посвятивший себя искусству, не имеет право жить как другие».
«Честность — первое условие эстетики».
И последнее о творчестве Флобера и его стиле. Французский писатель и критик Теофиль Готье подсмеивался над Флобером: «У него на душе есть один страшный грех, угрызения совести отравляют ему жизнь и скоро сведут его в могилу: в „Госпоже Бовари“ у него, видите ли, стоят рядом два существительных в родительном падеже: „венок из цветов апельсинного дерева“. Он в полном отчаянии, но сколько ни старается — иначе не скажешь…»
Стиль — это быть заложником формы.
Мадам Бовари
«Госпожа Бовари — это я», — заявлял Флобер. То ли серьезно, то ли иронически.
«Ужасная работа! Какая мука! — признавался писатель, когда бился над романом. — О искусство, искусство! Что же это за чудовищная химера, выедающая нам сердце, и ради чего? чистое безумие — обрекать себя на такие страдания…»
«Как надоела мне Бовари! Но понемногу я все же начинаю в ней разбираться. В жизни ничего мне не давалось с таким трудом, как теперешняя моя работа, как обыденный диалог; а сцена в гостинице потребует месяца три. Бывают минуты, когда я готов плакать от бессилия. Но я скорее издохну, чем обойду ее…»
Флобер работал над романом о Бовари около пяти лет. У героини романа был прототип, согласно мемориальной плите: «Дельфина Даламар, урожденная Кутюрье. Мадам Бовари. 1822–1848».
В письмах к различным адресатам Флобер уверял, что в «Госпоже Бовари» нет ничего от него, что он не вложил сюда ни своих чувств, ни переживаний, что все, что он любит, отсутствует в «Госпоже Бовари». При этом он жаловался, как трудно ему влезать в шкуру несимпатичных ему людей, изображать пошлость. Главную героиню он называл «бабенкой» и предупреждал одну свою хорошую знакомую, чтобы она не сравнивала себя с Эммой Бовари: «Это до известной степени испорченная натура, женщина, чьи чувства и поэтичность фальшивы».
«Она хотела умереть и одновременно хотела жить в Париже» — это суть Бовари. И, как отмечал ее создатель Флобер: «Сейчас в провинциальных городках страдают не менее 20 Бовари».
В юности Флобер пережил точно такие же иллюзии, какими он наделил Эмму Бовари, ее тоску по романтике, по идеальной любви. Свое разочарование, свой крах былых мечтаний писатель вложил в провинциальную мещаночку Эмму. В ней он как бы бичует собственные заблуждения молодых лет. Какова главная причина несчастий литературной героини Флобера? Причина в том, что Эмма ждет от жизни не того, что жизнь может ей дать, не того, что сулят авторы романов, поэты, художники, путешественники. Она верит в счастье, в необычайные страсти, в опьянение любовью, во все яркое и необыкновенное, ибо все это вычитано из книг, и это все ласкает и манит.
Жюль де Готье назвал боваризмом умонастроение тех, кто тщится «вообразить себя иным, нежели он есть в действительности».