Жюль де Готье назвал боваризмом умонастроение тех, кто тщится «вообразить себя иным, нежели он есть в действительности».
Что можно сказать по этому поводу? В характере почти каждого человека можно обнаружить малую толику боваризма. «В любом нотариусе можно обнаружить осколки поэта», — и это верно.
Эмма Бовари по природе своей — эти боваризм в чистом виде. Она не желает видеть того, что ее окружает, она грезит о совсем иной жизни и не желает жить той жизнью, какая ей дана. В этом ее порок, — делал вывод Андре Моруа, — в этом же был и порок Флобера.
«Но ведь это и твой порок, лицемерный читатель!» — восклицал Моруа.
«Извечный спор: „Госпожа Бовари — это я“. По правде говоря, госпожа Бовари — это любой из нас».
И далее Моруа отмечает, что Бовари «пока только грезит о любовниках в духе Вольтера Скотта и о шикарных нарядах, она всего лишь поэт». Но едва она делает попытку сблизить мечту и реальность, тут же она погибает, — нельзя красивую бабочку трогать грубыми пальцами: она слишком нежна для этого…
А теперь цитата из Владимира Набокова: «Эмма живет среди обывателей и сама обывательница. Ее пошлость не столь очевидна, как пошлость Омэ (аптекаря Омэ. — Ю.Б.). Возможно, слишком сильно сказать о ней, что банальные, стандартные, псевдопрогрессивные черты характера Омэ дублируются женственным псевдоромантическим путем в Эмме; но не избавиться от ощущения, что Омэ и Эмма не только фонетически перекликаются эхом друг с другом, но в самом деле имеют нечто общее — это нечто есть вульгарная бессердечность их натур. В Эмме вульгарность, пошлость завуалированы ее обаянием, ее хитростью, ее красотой, ее изворотливым умом, ее способностью к идеализации, ее проявлениями нежности и сочувствия тем фактом, что ее короткая птичья жизнь заканчивается человеческой трагедией».
Роман Флобера был воспринят по-разному: кто-то хвалил, а кто-то хулил. Нашлось много критиков флоберовского метода и стиля письма. «Во многих областях по-разному, — писал строгий аналитик Сент-Бев, — проявляются особенности новой литературы: знание, наблюдательность зрелость, сила, известная жесткость. Это характерные признаки людей, стоящих во главе новых поколений. Сын и брат выдающихся врачей, Гюстав Флобер, держит перо, как иные — скальпель. Анатомы и физиологи, я нахожу вас повсюду…»
«Романист-медик», «хирург» — такие ярлыки приклеивали Флоберу. В печати было множество статей, карикатур и пародий… А еще был суд. Он состоялся 31 января 1857 года.
Суд против Бовари и Флобера
Отрывки романа напечатали в журнале «Парижское обозрение», и разразился скандал. В результате его Флобер, редактор Лоран-Пиша и типограф Пиле были привлечены к судебной ответственности по обвинению их в «оскорблении общественной морали, религии и добрых нравов».
Прокурор Пинар обвинял Флобера в том, что он прославлял в романе «адюльтер», «поэтизировал супружескую измену», отрицательно, комически обрисовал представителя церкви и т. д. Прокурор находил двусмысленными слова о молодожене, который наутро после свадьбы выглядел так, будто «это он утратил невинность», и возмущался фразой, где говорилось, что Шарль был «весь во власти упоительных воспоминаний о минувшей ночи» и, «радуясь, что на душе у него спокойно, что плоть его удовлетворена, все еще переживал свое блаженство, подобно тому, как после обеда мы еще некоторое время ощущаем вкус перевариваемых трюфелей».
По поводу прогулки Эммы и Леона в карете по Руану прокурор негодовал, что тут «ничего не написано, но все подразумевается».
Каково?! Подразумевается!..
Защитник Флобера Сенар, удачно приводя цитаты из классиков, отрицал наличие в романе «похотливых картин», на которые ссылался прокурор, и высмеял его уверения в прославлении адюльтера, приводя описания страданий Эммы Бовари.
Хотя приговор суда и снял с Флобера предъявленные ему обвинения, но роман постановлением суда был все же опорочен, черное пятно осталось на платье Бовари и на репутации Флобера. Критики направо и налево раздавали оплеухи героине романа: «буржуазная Мессалина», «дама с камелиями», «куртизанка» и так далее. Ошеломленный Флобер признавался: «Кроме всего, меня тревожит будущее: о чем же можно писать, если столь безобидное создание, если бедная моя госпожа Бовари была схвачена за волосы и, словно гулящая девка, доставлена в исправительную полицию?»
Сегодня эти нападки смешны и непонятны. Сегодня не намеки, а описание акта, — секс без конца и без края, во всех проявлениях и во всех красках. Вот одна интеллигентная поэтесса пишет:
Или в прозе: «…ее цепкое скифское влагалище плотной варежкой обхватило…» Что? И ежу понятно… Стихи, анекдоты, шутки — все на одну и ту же тему. Чем ниже — тем ближе. И ничего. Прокуроры молчат, — такие нынче нравы свободные, раскрепощенные, сладкие плоды сексуальной революции… А вот бедный Флобер пострадал.
Через полвека после смерти Флобера, в 1928 году в Париже был поставлен спектакль под названием «Бум в пространстве», в котором невесть откуда явившаяся Эмма Бовари рассказывала о своих приключениях. И был инсценирован судебный процесс над романом, разумеется, не в серьезных, а уже в гротескных тонах. В заключение спектакля на сцене возникал памятник Флоберу, воздвигнутый в Люксембурском саду 12 декабря 1921 года по случаю 100-летия со дня его рождения, и прозвучала речь министра народного просвещения, превозносившего Флобера — «великого моралиста XIX века, которого Республика имела честь прославлять».
Суд перечеркнут. Забыт. А терновый венок славы надет на голову. Все аплодируют…
Флобер и Луиза
Флобер — не Мопассан. Это у Мопассана были сотни женщин, и он прославился как половой гигант, Флобер остерегался женщин и рекомендовал писателям половое воздержание. Мол, отвлекаться не надо. Только искусство! Литература — и ничего больше!..
В юности Флобер испытал сильное чувство к Марии Шлезингер, 28-летней красавице, жене музыкального издателя, в доме которого он бывал. Но Гюстав не смел даже подойти к ней и выражал свою любовь весьма оригинально, гладя и целуя ее собаку, которую она любила ласкать. Прямо как Сергей Есенин:
А потом появилась Луиза Коле — крупная южанка с низким хриплым голосом, который Флобер находил обольстительным. Альфред Мюссе называл Луизу «Венерой Милосской, изваянной из теплого мрамора». Она приехала в Париж из Прованса и мечтала о литературном успехе: Жорж Санд в те времена вдохновила многих женщин. Луиза была красива и это весьма помогала ей на избранном поприще. Получив известность, она завела литературный салон, в котором бывали многие писатели и поэты, пели ей осанну и присвоили ей даже титул «богини романтиков». Французская академия не раз отмечала ее стихи.
Итак, красивая Луиза Коле и Гюстав Флобер. В молодые годы Флобер тоже был почти красавцем, это потом он стал толстым и лысым стариком, а поначалу выглядел весьма привлекательно: длинные светлые локоны ниспадали до плеч, выразительный высокий лоб и большие умные глаза. Золотистая бородка, высокий рост, бархатный голос, — такой мужчина не мог не нравиться многим женщинам, поклонником Флобера стала и Луиза Коле: помимо всего прочего, ее привлекал и литературный талант Флобера.
Роман Флобер с Луизой длился 8 лет и протекал, если не бурно но не совсем плавно — с разрывами, объяснениями и примирениями. Они познакомились в 1846 году. Флоберу было 25 лет, Луизе — на 13 лет больше. Разницу в возрасте Флобер не чувствовал, он видел перед собою только красоту голубоглазой Венеры, а она почуяла в нем гения («Мадам Бовари» еще не была написана). Они стали любовниками. Флобер любил Луизу «с бешенством, почти до потребности убить». Из своего Круассе он писал ей в Париж: «Да убьет меня молния, если я когда-нибудь забуду тебя… Я предан тебе на всю жизнь — тебе, твоей дочери, всем, кому прикажешь…»
«Ты очаровательная женщина, я в конце концов буду любить тебя до безумия!..» Но безумие к женщине вскоре стало ослабевать и сходить на нет, а, страсть к литературе возрастать непомерно, и вот уже совсем другая тональность в письме: «Мне уже давно следовало ответить на ваше длинное и ласковое письмо, которое меня очень тронуло, но я сам, дорогая, бесконечно устал, ослабел и измучен…» (ноябрь 1851).
Устал. Париж, хотя и рядом, но Флобер устал, и они встречаются по дороге между Парижем и Круассе в Манте, ибо мать Флобера категорически запретила Луизе Коле бывать в Круассе: «Тебе она не пара!..» Редкие свидания в Манте изводили Луизу и на Флобера обрушивался поток упреков, слез и ревности. А потом между ними встала другая женщина — мадам Бовари, которой Флобер увлекся не на шутку. Литература затмила любовь…
Луиза Коле бушует: она хочет стать женой Флобера, но его такая перспектива просто пугает (былое безумие давно испарилось). И он увещивает Луизу: «…Разве ты не знаешь, что я не отрок? Как же ты хочешь, чтобы такой человек, изголодавшийся в вечных поисках идеала, которого он не может найти, человек с обостренной, точно лезвие бритвы, чувствительностью… любил, как двадцатилетний юноша?..»
Луиза Коле — женщина и писательница: она хочет, чтобы Флобер ее любил, и она хочет, чтобы он помогал ей в ее сентиментальных писаниях. С 1852 года Флобер, занятый днем и ночью своим романом, тем не менее просматривает и редактирует рукописи Луизы, которые она присылает ему в Круассе. Она торопит Флобера. Она много пишет, совершенно не заботясь о совершенстве стиля (антогинист Флобера!), и жаждет печататься. Флобера, естественно, это раздражает, и в одном из писем он ворчит: «Как вы все там, в Париже, стремитесь стать известными, спешите, приглашаете жильцов, когда еще не готова крыша для жилья! Где люди, которые следуют совету Горация — держать свое произведение 9 лет под спудом, прежде чем решиться показать его?»
Это последнее дошедшее до нас письмо Флобера к Луизе Коле. Оно датировано 1854 годом.
Все написанное Луизой было насквозь женским: «О чем думают любя», «То, что в сердце женщины» и т. д. Все писания Коле для Флобера были легковерными сочинениями, и он ей советовал: «Ты достигнешь полноты таланта, если освободишься от своего пола». Совет, конечно, абсурдный. Как освободиться от пола?
В письме от 24 апреля 1852 года Флобер открывает глаза Луизе на истинную духовную и анатомическую природу женщин: «…Ангела легче нарисовать, чем женщину; крылья скрывают горб… они искренне сами с собою, они не признаются себе в своих плотских чувствах, они принимают свой зад за свое сердце… из-за своей природной склонности к косоглазию он не видят ни истинного, когда его встречают, ни прекрасного, где оно есть…»
Можно себе предоставить, как пылала от возмущения Луиза Коле, читая эти флоберовские выпады против женщин. Да и другое признание своего любовника — «у меня человеческое сердце, и если я не хочу иметь собственного ребенка, то только потому, что тогда, я чувствую это, оно станет слишком отцовским…»
Флобер хотел одного, чтобы сердце оставалось преданным только литературе. Когда однажды Теофиль Готье спросил его, почему он не женился на Луизе Коле, Флобер ответил: «Она могла бы войти в мой кабинет». В святое святых! Нет, это невозможно!..
После окончательного разрыва Луиза никак не могла успокоиться и отдалась целиком чувству мести. Она писала Флоберу анонимные письма, в которых называла его шарлатаном, а позднее осуществила и чисто литературную месть: вывела Флобера в своем романе «Он» в образе бесчувственного эгоиста, растоптавшего прекрасные чувства любящей женщины.
Кто-то сказал: «Сладчайшая месть — это прощение». Луиза Коле не простила Флобера.
Флобер и Жорж Санд
Еще одна «флоберовская» женщина — Жорж Санд. Она была старше Флобера на 17 лет, и тут, конечно, была чистая платоника, дружба и взаимная симпатия между двумя писателями. Сверстник Флобера Шарль Бодлер относился к Жорж Санд скептически, считая, что ей «свойственна известная плавность стиля, столь дорогая сердцу буржуя…» Да, она была писательницей противоположного Флоберу стиля, но, несмотря на это, Флобер после знакомства с ней в 1857 году испытывал к ней явную симпатию и большое уважение.
«Это я — таинственное существо? — спрашивал Флобер в письме к Жорж Санд в сентябре 1866 года. — Полно, дорогой маэстро. Я считаю себя отвратительно пошлым и временами страшно досадую на буржуа, который сидит во мне…»
«Дорогой маэстро» — прелестное обращение. Они переписывались в течение 10 лет — с 1866 по 1876 год — до смерти Жорж Санд. Основная тема переписки: творчество и, если выражаться высокопарно, лаборатория мастерства. «У Вас поток идей течет непрерывно, как река, у меня же как маленький ручеек…» — не то сообщал, не то жаловался Флобер.
Это были два антипода: Флобер — трудный, склонный к уединению гений, опередивший свое время, Жорж Санд — плодовитая и популярная писательница.
«Вы пишете на века, — рассуждала Жорж Санд в письме к Флоберу, — а меня, думаю, совсем позабудут или крепко очернят уже через полвека. Таков естественный конец истории. Ведь я пытаюсь влиять скорее на моих современников… заставляя их разделить мое представление о добродетели и поэтичности».
Флобер — Жорж Санд: «Вы одна и грустите; то же самое происходит со мной здесь (в Круассе. — Ю.Б.). Откуда берутся приступы мрачного настроения, которые по временам овладевают нами? Они набегают как морской прибой, чувствуешь себя так, словно утопаешь, хочется бежать. Я в таких случаях ложусь на спину, бездельничаю, и волна отливает…»
Флобер и Жорж Санд частенько писали о своем самочувствии, о настроении, о каких-то житейских делах, но все же основное в их переписке было творчество, проблема вечного искусства, Флобер считал, что «любой буржуа может обладать и отзывчивостью, и утонченностью, другими величайшими достоинствами, но при этом не быть творцом». Жорж Санд возражала: «Вы забываете, что есть нечто, что выше творчества, мудрость, и любое творчество есть не что иное, как выражение мудрости».
«Ах, мой дорогой мэтр! — отвечал Флобер. — Если Вы только научитесь ненавидеть! Именно ненависти Вам не достает. Ведь своими прекрасными загадочными очами Вы видите мир сквозь золотистую дымку…»
А что, собственно, говоря, надо ненавидеть? Объектами ненависти у Флобера были избирательное право и христианство. «Неокатолицизм, с одной стороны, и социализм, с другой, оглупили Францию, — возмущался Флобер. — Все теперь сводится либо к непорочному зачатию, либо к завтракам для рабочих». И в другом письме: «Я ненавижу демократию… потому что она основана на морали и Евангелии, а ведь они — что бы там ни говорили — сама аморальность, поскольку возвышают милосердие в ущерб справедливости…»
Для Флобера справедливость — больная тема, ибо весь он во власти несправедливого отношения к его творчеству. У Жорж Санд иная позиция, и она пишет: «Я никогда не умела отделять справедливость, о которой Вы говорите, от любви… Тот, кто отрицает любовь, отрицает саму истину и справедливость».
А потом грянули исторические события: унизительное поражение Франции в войне с Пруссией и разгул насилия в период Парижской Коммуны, — все это не могло не отразиться во взглядах Флобера и Жорж Санд.
«Пройдет немалого времени, прежде чем мы снова двинемся вперед, — пророчествовал Флобер. — Возможно, возродятся расовые войны, и через столетия мы увидим, как миллионы людей убивают друг друга?»
Через 34 года после смерти Флобера разразилась кровопролитная Первая мировая война…
Возражая против яростной нетерпимости Флобера, Жорж Санд писала ему: «Вы слишком любите литературу. Она убьет Вас, а Вы так и не сможете уничтожить человеческую глупость. Эту несчастную, дорогую мне глупость, к которой я отношусь по-матерински. Ведь она подобна младенчеству».
Флобер не согласился: «Не уверяйте меня, что „глупость свята, как младенец“. Ведь у глупости нет производительной силы. Дозвольте мне по-прежнему верить в то, что мертвые ничего не ищут, а покоятся в мире. На земле достаточно мук, пусть же и нам дадут отдохнуть в могиле».
Очень мрачным был господин Флобер. Очень мрачным. Читал его переписку с Жорж Санд, как бы сам участвуешь в интеллектуальной оргии, затеянной двумя титанами литературы. Однако, как отметил английский критик, налицо парадокс: мрачная раздраженность Флобера не только не угнетает, а, наоборот, бодрит нас, а мягкая доброжелательность Жорж Санд успокаивает…
Ну что ж, успокоившись, перейдем к следующей главке.
Флобер и Тургенев
Флоберу понравился Иван Тургенев, этот высоченного роста русский барин, русоволосый, всем своим обликом излучающий добродушие и печаль. Флоберу исполнилось 47 лет и он пригласил Тургенева к себе в гости: «Наконец-то мы хоть немного побудем вместе, дорогой друг! Советую вам ехать утренним поездом, который прибывает в Руан в 0.40. Там будет ждать карета, которая доставит вас в Круассе за 20 минут».
Флобер и Тургенев к этому времени знакомы уже лет пять. Они встречались в Париже на «Обеде освистанных авторов», на «Обедах пяти» и на «Обедах Флобера», где постоянно велись горячие споры по проблемам литературы. Знакомство перешло в дружбу, о которой американский писатель Генри Джеймс писал так:
«Между ними было некоторое сходство. Оба — высокие, массивные мужчины, хотя русский был несколько выше нормандца. Оба отличались большой честностью и искренностью и обладали прекрасно развитым чувством юмора. Они горячо привязались друг к другу, но мне казалось, что в отношениях Тургенева к Флоберу заметно было сочувствие к судьбе друга, удивляться этому не приходилось, у Флобера было больше неуспехов, чем удач. Громадный труд не дал ожидаемых результатов… Его усилия были поистине героическими, но за исключением „Мадам Бовари“ он сам скорее „топил“ свои произведения, чем способствовал их успеху… Флобер был слишком холоден, хотя изо всех сил старался воспламениться, и не найдете в его повестях ничего подобного страсти Елены к Инсарову, чистоте Лизы, скорби стариков Базаровых. А между тем Флобер во что бы то ни стало хотел быть патетическим… Было нечто трогательное в этом сильном человеке, который не мог вполне выразить самого себя».