– Вам необходимо добраться до этого пункта. – Лысый, вышедший на свет, сел на лавку рядом. – Отсюда часть пути пройдет относительно безопасно и быстро. Запас необходимых заряженных аккумуляторов для локомотива постоянно обновляется нашими агентами. Сядете в поезд, правда, не в «СВ», и поедете себе тишком… под землей.
– А остальные пойдут по верху, значит? – Куминов покачал головой.
– Да, сынок. – Данилов нервно побарабанил пальцами по крышке портсигара. – Именно так и будет. Ты сам до всего дошел верно и правильно. Только пойми, что так необходимо для успеха операции.
– На живца… – Николай сплюнул на пол. – Охренеть не встать, товарищи, что сказать еще. Пехота пойдет на убой, чтобы вывести ребят за линию фронта. Ребята пойдут на убой, чтобы дать пройти нам… неужели у вас нет никого, что вы решили отправить именно мою группу, прикрывая ее нашими товарищами? Вы ведь подозреваете, что и в полку есть абверовские агенты, и только из-за них затеяли всю эту бойню. Неужели нет никого, каких-нибудь чудо солдат-диверсантов, не поверю ни за что.
Лысый посмотрел на него, долго, внимательно и изучающе. Откашлялся без надобности и лишь потом заговорил. Так мягко, что Куминов сразу начал ожидать какого-то подвоха.
– Спрашиваешь, есть или нет, товарищ капитан? Так я тебе отвечу… что нет, вот сейчас и нет. Те, что могли пойти, уже пошли. И не вернулись назад, и весточки не подали. Война идет, солдат, священная война, ты помнишь про это?! Враг уже двадцать лет почти стоит на наших территориях, захватив всю практически европейскую часть нашей с тобой Родины! А ты мне тут говоришь про живца и ловлю на него… не обнаглел ли ты, капитан, а?!
Замолчал, глядя на напрягшегося Куминова, и продолжил снова мягко и обходительно:
– Мы тоже не лыком шиты, Коля, далеко не лыком. Но ресурсы, которыми обладали, либо закончились, либо стоят в таком резерве, что пускать их в ход следует только в очень крайнем случае. А он еще не наступил, и от тебя и твоих ребят зависит то, наступит он или нет. Мне, веришь ли, не хочется, чтобы он наступил. Продолжим и, надеюсь, без того, что было сказано по поводу твоих друзей. Когда война закончится, сынок, а она обязательно закончится, вот тогда и вспомним все это. И после того, как на развалинах Берлина выпьем за победу и за мирное небо, третью поднимем за всех тех, кто помог ее достичь, нашей общей победы. А пока не вздумай, товарищ капитан, распускать нюни и забивать голову ненужными тебе переживаниями. Война идет, помни это. Продолжим?
Куминов кивнул, соглашаясь. Покосился на командира полка. Медведев сидел мрачный, горой нависая над столом. Во время разговора капитану послышался какой-то хруст, и сейчас стало видно, что комполка сломал карандаш, который крутил в пальцах.
Лысый посмотрел на них обоих, чуть дернул вбок головой, вздохнул.
– Локомотив должен доставить вас на одну из станций возле основного тоннеля, что проходит под Куйбышевом. Часть из них взорвали и завалили, не давая возможности врагам хотя бы немного продвинуться вперед, открывая секретные коммуникации. Часть затопили, и они не должны знать хотя бы что-либо. Во всяком случае, теперь нет никого, кто мог бы открыть эту тайну, документы либо уничтожены, либо вывезены в Новосибирск.
«Завалили и взорвали, и никто ничего не знает…» – верилось в это с трудом. Но оговорка про то, что именно «теперь» никого нет, сделала свое дело. Куминов вздрогнул, поняв, что человек напротив не ставит человеческую жизнь ни в грош. Если это необходимо для дела.
– А вот дальше разобраться в ситуации сможете лишь на месте. В самом Куйбышеве наших агентов уже нет. – Лысый зло хрустнул пальцами.
– Вычислили? – Комполка мрачно взглянул на него.
– Непонятно. Никаких сеансов связи, ничего подобного.
– А как же тогда с тем, что вы сказали по поводу безопасности подземных коммуникаций? – Куминов напрягся.
– Они не были в курсе про них. Слухи слухами, но найти то, что хорошо спрятано, тяжеловато. Если, в особенности, не знаешь, где искать.
– Что нас может ожидать в Куйбышеве?
– Хорошего ничего. Город охраняется практически по всему периметру. Внутри, по тем данным, что есть, всего несколько районов пригодны для жизни. Именно в них находятся основные немецкие подразделения и администрация, заводы и лагеря с заключенными, которые работают на них. Они охраняются даже больше, чем периметр.
– Почему? – Куминов недоуменно уставился на лысого.
– Да непонятное там что-то творится и нехорошее. И еще, капитан, запомни… – палец собеседника ткнул в карту на той ее части, которую предстояло пройти пешком. – Вот тут вам надо быть очень осторожными. Там происходят странные и страшные дела. Так что держите уши востро, не удивляйтесь и действуйте оперативно, если что-то пойдет не так. И запомни еще, Коля… среди охраны самой Берлоги немало необычного, но есть и такое, что ты сначала можешь не понять. В общем, там не только ходячие результаты экспериментов, там, скорее всего, есть те, кто и людьми-то не полностью являются.
– Это как? – капитан недоверчиво покосился на собеседника.
– А вот так, товарищ красный командир. – Лысый усмехнулся, растянув губы в совсем незнакомой для него гримасе. – Ты уж поверь, что там встретишь много такого, что раньше только в книгах замечал. Или когда бабушка страшные сказки рассказывала. Запомни одно – любое живое существо всегда можно уничтожить, самое главное хотеть этого. А ты должен, Николай Александрович, очень должен этого хотеть. Потому как, дорогой мой, если ты или твои ребята этого не пожелают, то справиться вам будет тяжело. Права на ошибку у вас нет, ни права, ни шанса ошибиться. В лепешку расшибитесь, что хотите делайте, но задачу, поставленную перед вами командованием и партией, выполните.
Куминов молча смотрел на него. Спокойным и невозмутимым взглядом серо-стальных глаз. Лысый чуть дернул щекой, продолжил спокойнее и мягче:
– С собой у профессора Венцлав будет папка, которую она откроет, лишь перейдя границу города. Ознакомитесь с ней на месте, и, исходя из этой информации, будете действовать. Да ты не думай, Николай, что вас отправляют без каких-либо шансов вернуться. Кое-какая страховка у вас с собой будет. Э? Никак наша симпатишная ученая уже рассказала тебе кое-что? Ох, молодежь… Венцлав?
– Да?
– Привлечь бы тебя по всей строгости сурового закона военного времени за то, что язык распустила, да не могу. В общем, товарищ капитан, и ты, и твои солдаты люди опытные, серьезные и боевые. Не думаю, что испугаетесь того, что встретите. А если и испугаетесь, то сможете справиться, иначе-то никак.
– Чего нам ждать? – капитан говорил так же спокойно, как и раньше. Не волновался, а вернее, ничем не выдавал собственного, пусть и небольшого, мандража.
– Ничего особенного, Николай. Так, все по мелочи, всякой твари по паре. Читал, небось, Гоголя, «Вечера на хуторе близ Диканьки»?
– Читал…
– Ну вот… – лысый улыбнулся. Неожиданно широко и по-доброму. – Вот всякую нечисть и встретите. Неужели ты, командир РККА, испугаешься оборотня, к примеру?
– Да уж… – Куминов сглотнул неожиданно подступившую слюну. – А у нас такие есть?
– У нас? – лысый хмыкнул. – Есть, а куда ж без них-то…
Северо-Запад СССР, октябрь 195.. года
Беспризорник, один из тех, которых в городе никак не могли вывести даже новые хозяева, вжался в глубь большого деревянного ящика, служившего ему домом. Куча мусора и ящики поменьше его маскировали, скрывая от ненужных глаз. Но инстинкты, берущие свое начало со времен обезьян, прячущихся на баобабах от хищников, заставляли вжиматься глубже. Луны не было, а когда в его сторону посветили фонарем, он накрылся с головой кучей пестрого тряпья, и его никто не заметил.
Те, кто еще пару минут назад ревели и выли, теперь просто стояли, шумно вдыхая воздух и прихлебывая что-то горячее из термосов, которые принесли несколько человек в длинных кожаных плащах. Собаки, если судить по тоскливым и жалобным подвываниям в стороне, сюда не подходили. И беспризорник четвероногих понимал. В воздухе висел густой и липкий запах крови, растерзанного человеческого тела, смерти и… страха. Зубы пацана невольно в очередной раз выбили дробь, и он постарался сжать их как можно сильнее, боясь выдать себя. Лишь бы не выдать, лишь бы не выдать себя этим, которые сейчас, довольно переругиваясь на своем лающем языке и изредка взрыкивая, торопливо одевались в принесенную «кожаными» одежду.
Его подвела собственная правая, затекшая коленка и давно рассохшийся ящик. Когда паренек чуть шевельнулся, стараясь не издать ни звука, доска треснула со звуком пистолетного выстрела в ставшей почти мертвой тишине переулка. Один из тех, что успел нацепить лишь штаны, дернулся в его сторону, поведя головой так, как будто принюхался. Луна, наконец-то выскочившая из-за низких туч, отразилась в глазах высокого мужчины серебристым блеском и остановилась на сверкнувших в ее свете зубах. Слишком больших для человека зубах. И тогда беспризорник закричал. Отчаянно и безнадежно.
Полчаса назад
Темно в некоторых местах так, что хоть глаз выколи. Здесь же практически нет фонарей, а те, что есть, не могут освещать все уголки. Это хорошо, хотя бы отчасти. Возможно, сразу не увидят его издали, не откроют огонь.
Холодно. И вот это уже плохо, очень плохо. От ледяного воздуха мысли сбивались, заметно хуже работало тело. Хотя… тем, кто шел за ним, тоже ведь сейчас несладко.
И ветер: злой, резкий, рвущий. Проникал в слишком широкие рукава пальто, остро бил через реденький шарф, намотанный на шею. Лезвием только что выправленной опасной бритвы проводил по заледеневшей коже ладоней. Перчатки… перчатки остались где-то там, позади, брошенные в спешке. Некогда, нельзя было задерживаться, чтобы подобрать их. Совсем нельзя. По пятам, по следам уже достаточно давно торопливо шли. Торопливо, быстро и неумолимо шли. Рядом, совсем уже недалеко почти бежали серые тени на двух ногах, которые так хотели загнать его в паутину дворов и проулков. А там взять в кольцо, скрутить, стреножить. И еще рядом с ними шли другие, те, которые на четырех лапах, и при хорошем свете черно-рыжие, низкие, длинные. С чутким нюхом, который помогает им практически всегда и практически везде.
Город Святого Петра, чьи лабиринты пока давали возможность уходить от погони, спал. Своим обычным, для последних лет, неспокойным сном, прерываемым постоянными свистками и лаем. Как было всегда с того времени, когда на эти улицы, помнившие многое и многих, гордой надменной поступью вошли, чеканя шаг подкованными сталью каблуками, потомки гордых тевтонов. «Ordnung ist ordnung», «Arbeiten mach frei» и «Jedem das seine»[8]…
Порядок? Порядок был, поддерживаемый жесточайшим контролем над горожанами, оставшимися в живых после прекращения блокады. Из-за постоянных патрулей, регулярно проходивших по улицам, сейчас не удавалось оторваться. За ним шли по пятам, отставая всего лишь на чуть-чуть.
Делала ли работа на них кого-то свободным? В этом он сомневался. Если не считать свободой полное освобождение от собственной телесной оболочки в лагерях, на заводах, в аграрных хозяйствах. От голода, болезней, истязаний… Новые хозяева старательно уничтожали всех, кто хотя бы пытался мыслить, бороться, не сдаваться. Старались превратить тех, кто остался на «этой» стороне фронта, в слабый и послушный скот. Свободы в этом мало кто видел, не считая полицаев, предателей и тех, кому всегда было без разницы происходящее вокруг. Таких, у кого «наша хата с краю», тоже хватало.
А вот с тем, что «каждому свое» – был согласен на всю катушку. И свое делал так, как никто другой «до», возможно, что и «после» или вместо него. Потому сейчас и скользил вдоль старых стен, стараясь оторваться, уйти, выбраться…
Невысокий мужчина, одетый в когда-то очень хорошее драповое пальто, торопливо шел, практически бежал через темные провалы дворов, уходя от них, ограниченных старыми, царской постройки домами. Домами на Невском, давно переименованном в Гроссе-Фридрих-штрассе. Преследователи, он знал это, уже очень и очень близко. Сомнений и надежд по поводу того, что произойдет, когда они его догонят, не было. Слишком многое узнал, слишком многое увидел. И слишком многое умел делать сам, чтобы обольщаться насчет хотя бы концентрационного лагеря. «Шталаг» ему не светил ни при каком раскладе. Был ли мужчина расстроен? Смешной вопрос, конечно, был. Тем, что не смог выбраться сам, дав возможность уйти другим. Жизнь, при всей ее паршивости, штука очень интересная и замечательная. И он совсем бы даже не отказался пожить еще немного, пусть и так, как последние лет семь или восемь. Но преследователи шли по пятам.
Брякнуло металлическим где-то позади. Чуть позже слух мгновенно напрягся. Сзади послышался тот самый, давно ожидаемый, звук: хриплый, злобный, захлебывающийся яростью лай. О да, в этом он абсолютно не ошибся: псы. Навскидку, принюхавшись, он мог даже сказать, что их было пятеро, крепких, не очень высоких, вытянутых овчарок. Уж что-что, а в этом мужчина не мог ничего напутать. Но собак бояться не было смысла, добраться четвероногие не смогут, лишь выведут на него. Бояться следовало других, тех, что шли на приличном удалении от людей в зимней серой форме, торопившихся, еле державших в руках натянутые поводки своих подопечных. И правильно, ведь окажись они рядом с псами, те не смогли бы ничего, кроме как испуганно выть, прижимаясь к своим хозяевам. Они его-то след еле-еле тянут впятером, понимая, что может ждать в конце. Умницы песики, верно все понимали.
Когда те, кто шел за собаководами, наконец-то рванули за ним, мужчина еще пытался выбраться, вихрем несясь по единственной дороге, ведущей на разрушенные рабочие окраины. Слышал, как позади тоскливо и обреченно взвыли глотки псов, рвущихся в сторону от молнией проносящихся мимо странных фигур. Бежал, уже понимая, что не успеет, что выход лишь один, но все равно бежал, стараясь, выкладываясь, выжимая последнее из себя. И лишь когда сзади, совсем близко, один из догонявших коротко рявкнул глубоким рыкающим звуком, мужчина остановился. Почувствовал, как сердце заколотилось быстрее, как потянуло болью изнутри, как всегда, уже привычно. Когда первый из несшихся к нему смазанной тенью рванулся вперед обманным финтом, мужчина начал собственный смертельный танец. Он атаковал сам, всем мощным и непобедимым телом. На миг торжествующе завыл, ощутив горячую струю, плеснувшую в вытянувшееся вперед и поросшее короткой шерстью лицо. Темнота пришла к нему позже, вместе с болью. Но прежде… прежде были странные и прекрасные, завораживающие красотой…
…звезды кружились над ним, сливаясь в широкие серебристые полосы во время причудливого танца. Странное существо, недавно бывшее немолодым мужчиной, лежало на спине, с хрипом прогоняя воздух через пробитые ребрами легкие. Было легко и свободно, странно легко и свободно. Он выиграл последний бой, не сдался, дошел до конца. И враги, которые ненавидели его, не трогали, сейчас приходя в себя. Он победил.
Глава 4
Тягач подтянул последнюю из восьми гаубиц второй, задействованной на этом участке прифронтовой полосы, батареи. Тяжелая машина старательно ворчала двигателем, лязгала гусеницами, разбрасывая густой снег, мешая его с прошлогодней хвоей и перепрелыми грязно-коричневыми листьями. Гусеницы залязгали, выворачивая наверх еще большую кучу из-под себя. С утра потеплело, и под многотонной махиной образовалась каша, мешающая нормальному движению.
Водитель тягача высунулся из окна, старательно контролируя угол разворота. Открыл рот, что-то крича, но за ревом двигателя ничего слышно не было. Хотя, что мог сейчас орать совсем еще молодой ефрейтор, кроме как не материться? Один из номеров расчета орудия, невысокий, в возрасте рядовой хмыкнул, вполне его понимая. В такой каше какому водиле приятно ковыряться? Тянуть орудия пришлось издалека, пробиваясь через нехоженый лес. Что было делать, если такой приказ? Вот именно, ничего. Солдатское дело простое – выполняй и не обсуждай. Начнешь раздумывать, так это уже либерализм и свободомыслие. А в армии эти, несомненно, исключительно гражданские ценности, ведут лишь к анархии и беспорядку. Такое в войсках и в мирное время непозволительно, что же говорить про военное? Рядовой усмехнулся собственным мыслям, кажущимся такими неуместными. Все плоды неоконченного образования, никуда не деться от них.
Война, длившаяся уже так давно, не смогла разбить народ страны на несколько лагерей, как это случилось после революции. Наоборот, объединила. И приказы, отдаваемые правительством, беспрекословно выполняли все, кто жил далеко за линией фронта. Тем более что здесь, на передовой, никто из тысяч людей в форме и думать не хотел о чем-то другом. Цель всех и каждого была одна: победа над врагом. Тем самым врагом, что в июне сорок первого решил, что сможет победить страну. Ту самую, что уже не раз давала пинка под зад всем, кто считал себя сильнее. А то, что пришлось отступать? Не страшно, сейчас уже не так страшно. Дальше Урала не отошли, встали стальной стеной, сплотившись все вместе, уперлись и не пустили полчища с косым крестом дальше. И не рассуждали, как это было за океаном, где сытых и наглых горлопанов из САСШ[9] сейчас душили те, кого они еще так недавно не считали даже за людей. Меньше нужно было языком трепать и всякую там дерьмократию строить, когда к тебе в дом лезет оголтелая свора совсем недавних добряков. Которые вот именно сейчас решили, что хватит просить, а надо взять. Вот тебе и голосование в военное время. Глядишь, переизбрали бы Рузвельта, так и не было бы ничего такого.