Мне инстинктивно казалось, что вот сейчас шевельнется, откроет глаза, всмотрится в нас, а потом то ли могучим толчком откроет изнутри герметически закрытую крышку, то ли выбьет ударом кулака и поднимется во всей красе сверхчеловека… хотя откуда сверхчеловечность…
Лица мрачнели, генерал дольше всех оставался внешне спокоен. То ли давал нам возможность убедиться, что не он зверь, мы сами загнали себя в тупик, то ли все-таки надеялся на успех дольше других.
Наконец один из техников генерала осторожно тронул атлета за плечо.
– Кузнецов… как вы?
Атлет распахнул глаза, синие, чистые. Безмятежные, как у всякого абсолютно здорового человека и без всяких проблем.
– Я нормально. А когда начнем? У меня уже спина чешется. И поесть бы…
Я ощутил сильнейший удар под дых. Дыхание прервалось, я смотрел молча на этого красавца и понимал, что он этой репликой закрыл всю нашу программу. Конечно, с ним еще будут работать специалисты, но уже видно, что он если и получил что-то из Алкомы, то абсолютно то же самое, что и было ей отправлено. Его «я» абсолютно ничего не получило внутри Алкомы, ничего не почувствовало, ничего с ним не произошло. Он даже не ощутил, что за эти несколько минут для него в Алкоме должно было пройти несколько лет.
Директор обернулся к сотрудникам, замахал руками:
– Все-все. Эксперимент закончен! Покиньте зал. По местам. По местам!.. У вас работы нет, что ли?
Зал опустел, остались только военные и мы с директором. Он отрубил связь, мониторы погасли, а видеокамеры отключились.
Генерал не двигался, но медленно мрачнел, дыхание стало тяжелым и хриплым. Директор вздыхал и разводил руками, но помалкивал. Наконец генерал обернулся ко мне, лицо стало жестким.
– Все разумные сроки вышли, Антон Юрьевич. И даже те, которые я вам давал на свой страх и риск, игнорируя ясные приказы сверху остановить ваш затянувшийся эксперимент. Так что… завтра утром будет официальное объявление о переводе ваших сотрудников на другую работу. А саму Алкому передадим Институту информатики, там ее давно добиваются.
Я охнул:
– Завтра? Завтра конец всему?
Он сказал устало:
– Антон Юрьевич, я уже не требую результата. А вы мне его обещали, помните? Но хотя бы сказали, почему не получается! Хотя бы объяснили… А уж как решить новую задачу… вся наука состоит из решения все возникающих одна за другой задач! Так поднимаемся к звездам.
– В Институте информатики уже две Алкомы, – сказал я убито.
– Будет три, – отрезал генерал. – От них хоть отдача есть.
Я сказал жалко:
– Сегодня пятница… Не объявляйте такое перед выходными! У нас две тысячи человек…
Он буркнул:
– Вместо того чтобы шашлыки жарить на природе, выходные посвятят полезному делу. Я имею в виду поиски новой работы. Так уж боитесь пальчик прищемить?
– Давайте в понедельник? – спросил я умоляюще.
Я чувствовал, что выгляжу жалко, в глазах генерала мелькнуло нечто вроде сострадания, вроде как к попавшей под гусеницы его танка бродячей собаке.
– Ладно, – ответил он нехотя, – приказ объявим в понедельник. Что-то я среди гражданских совсем расслюнтяился. Скоро на митинги пойду в защиту прав интеллигенции и животных.
Слабые после такого удара ковыляют в ближайшую забегаловку. Некоторые напиваются прямо на работе. Тем более что это не просто удар, а две тысячи пятисотый удар. Завершающий. Морталити фаталити. Добивающий…
Однако я хоть и с трудом, но выпрямил спину. Пусть все внутри кричит от отчаяния, но с дежурной улыбкой прошел мимо охранника и подал сигнал машине. Она подкатила к бордюру и распахнула дверь как раз в момент, когда я спустился по ступенькам.
Я сел и сказал громко:
– Домой!
И лишь со звуком захлопнувшейся двери голова моя упала на грудь. Автомобиль учел мое подавленное состояние и понесся домой, словно пожарная машина, услышав сигнал тревоги.
С порога услышал сдержанное жужжание могучих машин: Наташа все-таки не пошла без меня в гости и сейчас делает сухую, мокрую, а потом еще и вакуумную уборку. Для меня, к примеру, существуют слоны, кони, собаки и кошки, еще воробьев могу заметить, но микробов для меня нет, так как ни разу не видел, о них не спотыкался, дорогу перед машиной не перебегают и на красный свет не прут, как обкурившиеся школьники.
То ли дело Наташа, и хотя заботами о работе стараемся друг друга не грузить, но я с ее слов знаю, что во мне три килограмма одних только бактерий, их не меньше чем триста видов. И что микробов во мне в десять раз больше, чем клеток тела. Но, честно говоря, если бы она занималась не микробами, а слонами и бегемотами, я бы считался с ее работой больше.
Она испуганно оглянулась.
– Ой, ты чего подкрадываешься?
– Твои агрегаты ревут, – ответил я, – мертвых поднимут. Зачем все включила? Птичий грипп ожидается?
– Да так, – ответила она и торопливо отвела в сторону взгляд, – просто хорошо, когда чисто.
– Куда уж чище, – сказал я и поцеловал ее в лобик. – Чудо ты мое.
Несмотря на уверения, что микробы всюду и от них не спастись, она время от времени вдруг начинала их бояться, в такие дни усиленно занимается уборкой. Я права голоса не имею, тупой и неграмотный, я не знаю, что в каждом кубическом миллиметре воздуха, который вдыхаю, микробов столько-то миллионов штук. Всяких и разных. А так как я их не выдыхаю, то получается, что я вроде кашалота или кита, что питается планктоном.
Наташа пришла за мной вслед на кухню, приборы продолжали ползать по шторам и даже потолку, вылавливая и убивая микробов уже поодиночке.
– Неприятности? – спросила она сочувствующе и, не дожидаясь ответа, сказала с повышенной живостью: – Надеюсь, у тебя в желудке живет бактерия Тэда Дилана.
Я буркнул:
– Что за бактерия?
– Не дает людям умирать от стресса, – объяснила она.
Я фыркнул:
– Говори, говори! Может быть, и холерная палочка от чего-то спасает?
Она поперхнулась на миг, как же многие не любят признаваться, что занимаются ерундой. Кто-то всю жизнь описывает левую лапу майского жука и уверен, что двигает науку, кто-то по жвачнику рассказывает сальные анекдоты, кто-то изобретает новую стрижку для мужчин или придумывает им пирсинг в носу – все это якобы прогресс, но меня злит, когда эти глупости ставят на один уровень с био– или нанотехнологиями, а на разработку новой губной помады выделяется денег в пять раз больше, чем на конструирование нового космического корабля.
Кухня сочувствующе мигает глазами встроенных приборов, готовя мой любимый бифштекс с яичницей и луком, жарит гренки и засыпает только что прожаренные зерна в кофемолку. Я опустился в легкое пластиковое кресло, оно поспешно приняло форму, удобную для усталого и разочарованного человека.
– Все плохо, – наконец сказал я убито. – Даже не просто плохо… Это раньше было плохо, а сейчас хуже некуда. Нас закрывают.
Она ахнула.
– Всю лабораторию?
Я посмотрел хмуро и уронил взгляд.
– Хуже.
– Что еще?
– Весь институт, – сказал я. – В понедельник будет подписан приказ.
Она всплеснула руками и без сил опустилась напротив. На ее милое и всегда безмятежное личико набежала тревога.
– И вас… всех, – спросила она, – уволят?
– Дадут хорошее пособие, – сказал я торопливо. – Первое время можно будет продержаться. А потом подумаем. Опыт работы у меня большой, что-то отыщу.
Она всплеснула руками.
– Господи, как не вовремя эти повторяющиеся кризисы!.. Но ты не убивайся так… Почернел весь! Я могу взять подработку. Нам дали жирный грант на исследование скоростного изменения бактерий. Могу вести две темы одновременно.
– Две бактерии? – спросил я саркастически.
– Одну, – уточнила она серьезно.
– На две зарплаты?
Она посмотрела на меня сердито.
– Не скаль зубы. По одной теме буду проверять ее на мутагенис, по другой – на ортогенис.
– На что деньги выбрасывают, – сказал я горько. – За одну бактерию – две зарплаты! А мы уже в одном шаге от бессмертия царя природы, а не каких-то бактерий! Сейчас бы все силы… и деньги тоже направить в одну точку… Эх!
Она возразила обиженно:
– Дорогой, ты предвзят. Все вы знаете, что муравьев на свете в миллиарды раз больше, чем людей, и даже общий вес муравьев в миллион раз больше, чем всех людей на свете, но мало кто знает, что и бактерии…
Я отмахнулся.
– А длина носа пеликана обратно пропорциональна ступням его лап. А у стрекозы четыре крыла. Нет, я не понимаю, что полезного в этих институтах, где выбрасывают деньги на ветер? Да еще какие деньги! Я знаю одного придурка с ученой степенью, всю жизнь собирает в тайге жуков, классифицирует и заносит в каталог, из-за чего искренне уверен, что тоже двигает науку!.. Распыляем средства черт знает на что…
– Милый, – повторила она лучезарно и чмокнула меня в щеку липкими от сладостей губами. – Все будет хорошо.
Как только отвернулась к кухонной плите, я торопливо вытер щеку, у нас этот ритуал с начала знакомства, да и не только у меня: женщины целуются, а мы, люди, тайком утираемся.
– Милый, – повторила она лучезарно и чмокнула меня в щеку липкими от сладостей губами. – Все будет хорошо.
Как только отвернулась к кухонной плите, я торопливо вытер щеку, у нас этот ритуал с начала знакомства, да и не только у меня: женщины целуются, а мы, люди, тайком утираемся.
– Мой руки, – скомандовала она, не оглядываясь, – хоть и поздно, все-таки поужинаем.
Я отмахнулся:
– Да ладно, никаких микробов на свете вообще нет.
Она сказала сердито:
– Их сто миллиардов живет только на твоей коже! А внутри не только они, но и глисты, бычьи цепени…
Я взмолился:
– Только не за кофе, ладно?
Она смутилась, но самую-самую малость.
– Извини… Но и ты не начинай.
– Что?
– А вот это… Меня твое пренебрежение выводит из себя. Один ты в белом, видите ли! А мы – в чем, ясно. В микробах.
Я отмахнулся:
– Я тоже в них самых. Но рубашку из-за этого два раза в день не стираю.
Она умолкла пристыженно, и, хотя корни моей здоровой психики от дремучего невежества, все-таки в целом я прав, когда не обращаю внимания на всякие бактерии.
Руки я все-таки помыл, возражал больше из упрямства и усталости, а когда вернулся на кухню, Наташа уже расставила на столе тарелки.
Ужинали в таком скорбном молчании, словно рядом с нами еще один стол, а на нем гроб с покойником. Я время от времени спохватывался и выдавливал улыбку, Наташа вздрагивала, я запоздало понимал, что в таком настроении лучше не пугать оскалом.
Утром я выкарабкался из постели с одной-единственной мыслью: поскорее в лабораторию, нужно забрать все мои наработки по этой теме. По инету не сбросишь, все под паролями, мой персональный комп включить можно только после строгой процедуры опознания.
Охранник лишь повел глазом, привык, что эти сумасшедшие ученые и в выходные, когда надо по бабам и дискотекам, сползаются в лаборатории. На своем этаже я предъявил отпечатки пальцев, у следующей двери – рисунок глазного яблока, а у последней у меня даже взяли образцы ДНК. Впрочем, это только звучит страшно, а берут совсем незаметно в момент, когда прикасаешься к дверной ручке. Только и того, что дверь распахивается с трехсекундным замедлением: встроенные в нее механизмы обрабатывают полученную информацию, докладывают наверх и получают генеральское «ладно, пустите этого штатского».
Комп оглядел меня придирчиво и включился сам, не дожидаясь команды, уже знает мои привычки. Я вывел на экран всю базу данных, охнул: даже забыл, что все время пополняется и теперь разрослась настолько, что ни на одну флешку не влезет, а в инет в целях секретности выхода нет.
Пару часов я только выбирал, что взять с собой, а что оставить, все жалко, все нужно, заполнял растыканные по карманам петабайтные твердотелки.
Локоть приятно защипало. Я повернул руку, на тыльной стороне появилось светлое окошко. Наташа выглядит встревоженной, выпалила с ходу:
– А что сейчас по жвачнику передали!
– Что? – спросил я дежурно, сама же называет жвачником, а смотрит, как простая домохозяйка. – Опять столкнулись поезда?
– Хуже!
– Самолеты?
– Милый, – выпалила она, – журналисты сообщили про компьютерный вирус, который влезает прямо в головы! И все мозги портит!
Я сказал со вздохом:
– Лапушка, это бред. Компьютерных вирусов не бывает. А то, что называют ими, всего лишь небольшая компьютерная программа. Это совсем не то, что твои микробы. Те в самом деле живые, а эти – всего лишь комбинации единичек и нуликов.
– В голову залезть могут? – спросила она пугливо. – В смысле, сами?
– Нет, – заверил я. – Нет. Никогда. Я тебя люблю, милая.
– Это я тебя люблю!
– Нет, я…
Через некоторое время она отключила связь, а я еще некоторое время пытался вспомнить, на чем оборвалась моя гениальная мысль, которую ну никак не понимают все прочие дураки. Было бы просто замечательно, если бы нам вредил какой-то компьютерный вирус. Пусть он не в самом человеке, но, скажем, в Алкоме. Стоило бы провести полное сканирование…
Чувствуя возбуждающую дрожь, я бросился к терминалу. А что, если все-таки Алкома подхватила вирус? И что из того, что защищена всеми возможными способами? Это – возможными. Но вирусы мутируют. Вон птичий грипп откуда-то появился, проходит все защиты, вакцины… то есть антивируса еще не придумано. Может быть, компьютерные вирусы тоже мутируют?
Почему не предположить, что такое случилось? Вирусы созданы давно. Постоянно взаимодействуют в компьютерах, я вот обычно за один проход вылавливаю их десятками. А как-то у дяди проверил антивирем, отыскал и уничтожил восемьсот с лишним штук. В основном безобидные, но вдруг эти безобидные, вращаясь среди таких же безобидных, из-за мелких сбоев могут превратиться в нечто опасное?
Конечно, еще вопрос, как такой вирус может попасть в суперзащищенную от всех помех Алкому… Да мало ли блютусов, вайфаев, най-гелов, фрикастов и прочего-прочего беспроводного доступа? И хотя Алкома напрямую не подключена к Интернету, но кто знает возможности нынешних хакеров, сегодняшней аппаратуры. Может быть, сама в состоянии выхватывать прямо, как говорится, из воздуха, а на самом деле из пронизывающих ее, как и всех нас, радиоволн…
– Тотальная проверка! – велел я в микрофон.
– Уточните параметры, – ответила Алкома приятным женским голосом.
– Поиск чужеродной программы, – сказал я. – Выявить несанкционированный доступ. Что-то иное, кроме команд, заданных от моего имени. Вернее, лично от меня.
– Задание принято, – ответила она ровным голосом, – приступаю к выполнению.
– Смотри внимательно, – добавил я строго, хотя такую команду машина не поймет, но мы многие слова проговариваем для себя, даже когда нет публики. – Иначе тебя заберут от нас и передадут в чужое королевство злобным колдунам, потому что все наши конкуренты – тупые и злобные чернокнижники, а наука только у нас…
Она сканировала свои емкости, я некоторое время ерничал вслух, скрывая даже перед машиной страхи и неуверенность. На пороге сингулярность, дорог к ней несколько, а самая прямая, как уверены в моем институте, это наша. Сеттлеретика рулит!
К гонке подключены сотни НИИ, выигрыш впереди маячит просто сказочный. Бессмертие, усиление возможностей, возможность быть сразу во множестве мест, видеть и слышать все через все видеокамеры, работать над сотней проектов сразу…
Мечтать люблю, в этом я достиг наибольшего мастерства, могу намечтать такое… а на экране по большому кругу, как по циферблату, медленно ползет стрелка, оставляя за собой закрашенное зеленым пространство. Это для наглядности, мы, люди, предпочитаем вот такие простые и понятные картинки. То, что остается за стрелкой, проверенно насчет вирусов.
Уже меньше четверти, я смотрел неотрывно, потом выдаст итог о пойманных, помещенных в карантин и уничтоженных, или пока не выявлено… Впрочем, даже одного достаточно, чтобы вызвать сбой. Осталась пятая часть, шестая, седьмая… Дальше пошло быстрее, хотя на какой-то миг Алкома вроде бы задумалась, что-то проверяя и перепроверяя в себе, на экране появился полностью закрашенный зеленым цветом диск.
Бесстрастный голос сообщил:
– Проверка закончена. Посторонних программ не обнаружено.
– Совсем? – спросил я упавшим голосом.
– Посторонних программ не обнаружено, – повторил голос.
– Отбой, – произнес я упавшим голосом.
По руке от локтя в сторону кисти пробежал приятный холодок, теперь это заменяет виброзвонок, на экранчике возникло милое и встревоженное лицо Наташи.
– Антон, – сказала она жалобно, – хватит себя мучить. Езжай домой. Я приготовила обед…
Я спросил обалдело:
– Уже обед?
– Ты на часы не смотришь?
– Извини, а ты одна… не сможешь?
– Я столько не съем, – ответила она серьезно. – Не терзай себя. Заканчивай, я тебя жду. На твоем институте свет клином не сошелся. Что-нибудь придумаем.
Я подавил вздох и ответил ровно:
– Да-да, милая. Я скоро приеду.
Она сказала повеселевшим голосом:
– Только за дверные ручки берись через салфетки. И вообще не трогай руками лицо. Пока не приедешь и не помоешь руки с мылом.
– Что случилось? – спросил я. – Птичий грипп?
Она помотала головой:
– Нет-нет, просто предосторожность. Вирусы очень быстро мутируют. Сегодня безопасны, завтра могут нанести вред…
– Буду осторожен, – пообещал я.
Она улыбнулась и поспешно отключила связь, я уже слышал, как на кухне что-то шипит и потрескивает. Сапожник ходит без сапог, а микробиолог везде видит микробы. Я вот их в упор не вижу, для меня и солнце встает на востоке и заходит на западе, а вовсе не Земля вертится…
К тому же нечего свою иммунную систему баловать. Начни вот так себя беречь, тут же охамеет, разленится, будет требовать антибиотики, постельные режимы… Нет уж, пусть те вирусы, что живут во мне, ловят и бьют тех засранцев, что сумели продырявить кожу и пробраться вовнутрь.