Профессор вдруг резко остановился, на него налетел, ругнувшись, сзади идущий. Этот несолидный камуфляжник пообещал – опорочит имя так, что даже родные отвернутся, выдвинут обвинения, и общественность, и ученые… Кто-то пихнул в спину, рявкнув:
– Сойди с дороги! Встал столбом, придурок!
Ноги сразу включились, понесли дальше с потоком… Нельзя выделяться… Но что же делать? Единственная хоть какая-то связь – это Даша и эти венгерские князьки. Значит, надо их вытащить.
Профессор скривился. Да-да, вот прямо сейчас найду суперпуперавтомат, перестреляю всех злых и освобожу нужных… Так, но если не с оружием, то как? С ума сойти… кажется я всерьез почти решился на это?
По улице приближается вой сирены, милицейская девятка обгоняет в молниеносной шахматке все автомобили. Превышает все допустимые и недопустимые скорости. Перерывистое ульканье все ближе, ближе… вой ввинчивается в уши. И замолкает, как отрезало. Визг тормозов у обочины, профессор затравленно метнулся. Но поздно… его увидели. Громко топая, на него несется огромный мент, глаза навыкате, физиономия красная, свирепая гримаса перекосила лицо. Словно сорвавшийся с цепи пес, получивший официальное разрешение догнать и порешить ненавистного кота. Славутич обреченно шагнул вперед, но мощная рука отшвырнула его в сторону. Как горная лавина, тот пронесся дальше и, словно вышибая дверь в комнату с заложниками, вдарил по хрупкому пластику кабинки биотуалета. Дверь жалобно хрустнула, туалетчица испуганно ойкнула, а внутри словно зажурчал с водопадными нотами горный ручей, сопровождаемый сладострастным облегченным рычанием: ка-а-а-айф!!!
Профессор выдохнул с не меньшим облегчением и быстренько шмыгнул во внутренний дворик.
И на этот раз не по его душу. Лавочка возле подъезда приглашающе поблескивала вытертой поверхностью. Однако две оживленно болтавшие старухи на соседней лавке замолкли и начали разглядывать с бесцеремонностью местных авторитетов. Весь дом, казалось, хмуро посмотрел серыми стеклами на чужого.
Славутич встал и, сопровождаемый подозрительными взглядами, скрылся за поворотом. С торца здания только окна лестничных клеток, равнодушные, глухие, без дергающихся век-занавесок. Закуток с пятью мусорными баками, чуть дальше остатки древнего забора, кривые раскидистые акации. На земле куча отпиленных толстых веток, цеплявших некогда провода. Вокруг валяется множество пластиковых бутылок и одноразовых стаканчиков, от забора тянет мочой. Определенно любимый угол местных выпивох. Но сейчас никого нет, и это хорошо.
«Уф, наконец-то можно хоть немного посидеть», – подумал Славутич, присаживаясь на отполированную множеством задниц кривую ветку, хитро всунутую в развилки акации. Но, видимо, умение сидеть на ней было частью тайного искусства местных алконавтов – из-под профессора она тут же вывернулась и пребольно поцарапала острым сучком бок. Костюм, и так уже имевший затрапезный вид, украсила прореха, и ткань быстро потемнела от крови.
– Ё!! Карный бабай! – взвыл несчастный. Контраст ожидаемого приятного отдыха и действительности показался неожиданно ужасным. В довершение по нервам словно хлыстом ударил свирепый голод. Чертова регенерация тут как тут. Впрочем, боль почти сразу утихла. За баками раздался писк, шелест и возня. Отбрасывая консервные банки и пакеты, из-под груды мусора, как чертики из табакерки, выскочили пять здоровенных рыжеватых крыс. Рванулись к профессору, бросили перед ним несколько хлебных корочек и вновь помчались к баку.
– Это вы что, подкормить меня решили, хвостатые? – удивился профессор и невольно сглотнул слюну.
А крысы сделали еще рейс, другой, третий. Кучка корочек, косточек и колбасных кожиц ощутимо подросла. Но вот, видимо, в баках кончились объедки, и крысы умоляюще затряслись, замерев возле нее. А у Славутича собралась во рту слюна, высунулся кончик языка, и уже привычно вкусным показалось все, включая этих хвостатых. Взгляд сконцентрировался на ближайшей, и она, мелко семеня, подбежала вплотную, встала столбиком. Он наклонился, протянул руку, и из крысы вдруг прыснули в разные стороны многочисленные блохи. Похоже, паразиты не собирались идти на обед высшему существу. На ладони крыса ухватилась за палец и, отчаянно шевеля розовым носиком, дышала, сердечко тарахтело, как крошечный электромотор. Впрочем, профессор уже контролировал голод – подземная школа Дарьи сыграла положительную роль. К тому же рана – простая царапина и прекрасно заживает за счет внутренних ресурсов. Голод ослабел и пропал, он опустил крысу на землю. Зверьки замерли, крутя острыми мордочками, возле кучки объедков.
– Что, зря старались? – спросил профессор и вдруг ощутил совокупную досаду и недоумение крыс, словно коснулся каждой. Они вздрогнули и разом обернулись, словно примерные солдаты, вытянулись по стойке смирно. Станислав вдруг почувствовал их, словно перчатку на руке или дополнительные пальцы, готовые выполнить команды, едва пройдет импульс. Только какой – пока не понял. Осторожно попытался согнуть эти виртуальные пальцы… Крысы словно этого и ждали – разом все согнулись и замерли. Разогнуться… по одному… По одному оказалось сложнее, словно каждая крыса была мизинцем, не желающим гнуться без остальных пальцев.
– Так, а ходить вы можете? – Он мысленно двинул их туда-сюда, и они рванулись, сшибая друг друга. – Осторожнее, медленнее!
В нос ударил резкий запах перегара. Возле бака покачивается на подгибающихся ногах плешивый мужичок с чекушкой в руке. Глаза выкатил, отвесил челюсть с плохо сохранившимися двумя кривыми нижними зубами.
– Эта-эта! – Он тыкал пальцем то в профессора, то в крыс.
– Дрессирую! Чо, не видишь?!
– А-а! – удовлетворенно протянул мужичок. – А то смотрю, что за мистика! Я мистику не люблю, – вдруг нахмурившись и с угрозой утвердил он. Сделал хороший глоток из чекушки, качнулся и добавил: – Мистика – она как черти! Парадокс.
Он значительно воздел перст и шаркающей нетвердой походкой побрел к обихоженному выпивальному местечку.
Славутич мысленно попытаться вытянуть пальцы… Крысы целеустремленно рванулись в сторону улицы. Подогнул пальцы – остановились; потихоньку разогнул – побежали. Опа, скрылись из вида, и Славутичу пришлось закрыть глаза, столько разом обрушилось информации. Словно на каждом пальце выросли носы, глаза и уши. Мозг напружился, словно тяжелоатлет, которому вдруг навесили на штангу еще два блина по полста. Так значит… нет, ребятки, четырех нужно отпустить… как это еще сделать-то… убить, может, лишних? И разом ощутил паническое несогласие крыс, они задергались, не в силах убежать.
– Да нет, чего вы там, – пробормотал профессор, – я же просто подумал. – И ощутил от крыс такую волну доверчивой признательности, что невольно покраснел. – Надо же… Ну, ступайте четверо, ступайте… – и он мысленно, поджав большой палец руки, подергал остальными, представив, что они отваливаются и убегают в разные стороны.
В ушах раздались щелчки, словно отключили микрофоны. И звук наконец возник без дублирования, от одной крысы-пальца, что улеглась на асфальте, посматривая по сторонам. Ощутимо недовольная такой нелепой позой да на открытом месте. Так, потянем палец. Хорошо, побежала, побежала… туда-сюда… отлично. Ко мне, обезблошенная!
– Лариска, в карман! – Крыса споро взбежала по штанине и шмыгнула в карман пиджака, высунув наружу острую мордаху.
Со стороны бревен раздался хохот и аплодисменты:
– Ну ты даешь, прямо Шапокляк! Иди сюда, мужик, посидим! Я – Вася! – крупный мужчина в кожаной куртке и потрепанных джинсах приглашающе помахал рукой. Широкое лицо, перерубленное накрест двойным шрамом от виска до челюсти, как-то умудрялось лучиться довольством и радушием.
Едва ли его будут искать в компании местных алкашей, пересидеть и отдохнуть вполне сгодится. Тем более сам сейчас напоминает бича, что бывший интеллигентный человек, в пропыленном потрепанном костюме. Шляпы только сплющенной не хватает. Славутич, улыбаясь, направился к компании, поглаживая высунувшую из кармана головку крысы.
Глава XII
– А здесь Машка живет, тебе хвостик отгрызет! – захохотал шрамастый здоровяк Вася.
– Га-а-га-га, не ссы, Шапокляк, она добрая. Маха – репепедерша. Ну, ты понимаешь, иногда ходим, но рожденный пить не икать не может, а она требует! Поэтому редко, гагагага!
Обшарпанная зеленая дверь в подвал скрипнула. Сквозняк ворвался внутрь, словно в дыру самолета, хлопнул нижней дверью. Уныло закачалась сороковаттная тусклая от пыли лампочка на длинном, хоть и загнутом в три колена проводе.
Внизу возле подвальной двери притулился скомканный половичок, от грязи совершенно непонятного цвета. На нем тощий черно-белый кот, мокрый, словно только что принял ванну, шлепал языком по брюху, пытаясь пригладить торчащую иглами шерсть. Он замер, оценивающе впился желтыми глазами в подходящих и, смекнув, что нечего рассиживать на траектории этих крупных мужиков, прыгнул в темноту подвала.
Внизу возле подвальной двери притулился скомканный половичок, от грязи совершенно непонятного цвета. На нем тощий черно-белый кот, мокрый, словно только что принял ванну, шлепал языком по брюху, пытаясь пригладить торчащую иглами шерсть. Он замер, оценивающе впился желтыми глазами в подходящих и, смекнув, что нечего рассиживать на траектории этих крупных мужиков, прыгнул в темноту подвала.
Едва не зацепив смывшегося кота, открылась дверь, и хриплый женский голосок, утомленный жизнью, вопросил:
– Хто там… водка есть?
Свет выхватил фиолетовый бланш, вольготно раскинувшийся на пол-лица, придавая эффектный негритянский оттенок загорелой коже. Обесцвеченные когда-то, короткие волосы торчат куцыми клочками, как у давешнего мокрого кота. Однако полные губы, единственно примечательная, словно оторванная от Анджелины Джоли, часть тела, вдруг плотоядно улыбнулись. Длинный язык розовой змейкой прошмыгнул туда-сюда. Губы влажно и зазывно заблестели. Тощие руки провели по бокам, поджимая мешковатое платье-балахон грязно-зеленого цвета… или зеленого грязного. Ткань облегала довольно стройное тело. Машка призывно качнула пару раз навстречу тазом.
– Вот, Маха, это Шапокляк. Хороший мужик, приюти-ка его. Напои и обогрей, в общем.
Маха серебристо захохотала, куда и хрипота пропала, закинув вверх голову. Белая шея неожиданно беззащитно осветилась лампочкой. Судя по отсутствию морщин, вполне молодая шея… и женщина само собой.
– Да без проблем! Я, как та Баба-яга, и печку истоплю, и жратвой накормлю, если не привередливый, – с кокетством подтвердила она и вдруг крепко притянула Славутича за руку к груди.
В пакете брякнули бутылки, зашелестели продукты. Оторвалась одна ручка, и по полу запрыгали картофелины. Угрожая выпасть и посыпаться за картошкой, высунулись бутылки. Вася ловко, двумя пальцами, ухватил похмельную чекушку, как карманник – кошелек. И строго глянул на разинувшую для вопля рот Машку:
– Это налог на себестоимость внесенного материала! – Лихо повернулся на каблуках и, насвистывая, удалился вверх по лестнице.
– Нет, ну ты видал паразита! Вот так каждый раз ляпнет какую-нибудь ерунду бедной женщине и, пока она ушами хлопает, сваливает!
– Да ничего страшного. Не беспокойтесь, там еще есть.
Женщина повеселела, подобрала последние картофелины и приглашающе открыла дверь в длинную узкую комнатушку.
Вдоль стены вьются две толстенных трубы с вентилями, от них ощутимо несет теплом. Поверх них пристроена сложная конструкция из пружинных матрацев, дверей и проволок. Все накрыто толстым розовым байковым и зеленым махровым одеялами. Подушки на любой вкус рассыпаны поверх. На самой большой лежит раздавленная селедочная голова. Маха охнула и смахнула ее в ведро под узкий длинный стол.
– Паразит Кактус! Постоянно на этой подушке жрет!
– Кактус?
– Да кот это, такой пятнистый. А Кактус, потому что шерсть все время как иголки торчит, раков он, что ли, в подвале ловит…
– А, я его видел. А Лариску он мою не тронет? – Славутич вытащил из кармана смирную крысу. Она сразу солдатиком встала на ладони, поджав передние лапки, начала принюхиваться к хозяйке, смешно шевеля, словно кланяясь, головой. Пахло в комнатке ржавчиной, сыростью и почему-то обувным кремом.
– Вау! Так вот почему тебя Шапокляк зовут! – восхитилась Маха. И сразу стало видно, что ей едва ли четверть века от роду. Молодая, в общем, совсем, да и не бомжиха вроде… На стенах сохли оранжевые дворницкие комбинезоны разной степени заляпанности. В углу ведра, ряд сапог, ящик с пустыми бутылками. Швабры, метла, грабли, щетки.
– Не ссы. Кот щас в подвале по болотам носится. Голодный, и шугнули вы его. Сюда не зайдет, гордый. Токо если приглашу. А я не приглашу. На хер он мне щас тут нужен! Ты, Шап, давай, дуй в душ, а я пожрать сделаю, токо сперва чекуху задавим! Держи, пузырь твой, тебе и разливать.
Профессор, сдерживая брезгливость, накапал в видавшие виды стопарики водки. Выпили за хозяйку и еще за крысу, и маленькая бутылочка брякнула в ведре.
За стенкой профессор прикрыл фанерную дверь душевой. Ржавая труба контрастировала с яркой никелированной насадкой и разномастными кранами типа «цветочек». Пол с колотым кафелем прикрывает массивная деревянная решетка на высоких кирпичах, а под ней угрюмо ворочается вода, словно реагируя на какие-то подпольные приливы-отливы. Одежда свернулась на истыканной ножами ядовито-зеленой лавке. И благодатная, горячая, хотя и попахивающая хлоркой вода хлынула на голову. Кусок хозяйственного мыла и вычурная баклажка дорогого шампуня, роскошная, хитро изогнутая зубная щетка у маленького зеркальца и изжеванный тюбик дешевого «Жемчуга». Такой же контраст представляла собой и Маха, шмыгнувшая под горячие струи. Тугое молодое тело с ровными крепенькими конечностями, и две длинные, обвисшие груди, которые всегда сравнивают с ушами спаниеля. Тугая, вздернутая попка, ягодицы которой так и просились в ладони, и совершенно никакое загорелое лицо, с бланшем, придающим половине мертвяческую синюшность. Впрочем, Машка не собиралась демонстрировать недостатки, а мигом встала на колени, крепко обняла профессора за бедра и активно заработала красивыми губами Анджелины Джоли. Прошло совсем немного времени, и профессор облегченно взревел, притиснув голову женщины обеими руками к паху.
– Шап, ты прелесть! – промурлыкала она, повернувшись удачным ракурсом. Даже лицо сумела сделать выразительным… как-то очень красиво улыбнувшись замечательным ртом. – Домывайся, у меня как раз картошка закипает! – Подмигнула и, сверкнув ягодицами в свете дневной лампы, исчезла за поворотом.
– Чего репепедершей зовут?
– Ну, это шутит так алкашня. Я баки в РППЕ разбираю.
– Что за баки и что за РППЕ?
– Да это контора какая-то. Таинственные до жути. Там у них везде камеры понатыканы, забор огроменный. Да и здание огроменное! – Машка поднялась на цыпочки, вытянув руку вверх, показывая высоту. Покачнулась, хихикнула, опершись на стол. Слегка плавающий взгляд остановился на огурчике, и через секунду он захрустел за ловко двигающимися губами.
Профессор решительно пододвинул ей стопку ближе. И спросил:
– Высокое, серое такое, да? Видел как-то такое. Здесь недалеко вроде, там еще мордовороты на автобусах ездят.
– Д-да, да! В масках. Такие красивые мужчины! – Маха стрельнула глазом. На радужку наконец попал свет лампочки, подсветив блядской бутылочной зеленцой.
– Ха-ха, и ты там работаешь? Ну ты и врать горазда. Репепедерша! Ну, давай за фантазию!
Маха охотно засмеялась, но вдруг оборвала смех, обиженно надулась:
– Все правда, Шап! Я же дворничиха! Вот меня и нанимают крутые ребята. У них там как наказание такое – наряд, ящик с мусором разбирать. Ну, им же западло! И меня нанимают. Ну, когда прихожу. Завтра наверняка уже полный. – Маха обиженно ухватила стопку и решительно отставила в сторону, сдвинув белесые запятые бровок.
– Да ладно, ладно, верю. Только не понял, чего там разбирать-то в ящиках?
– Что не ясно? Эколохи же у всех требуют, чтоб мусор разделяли. Пластмасса, стекло, бумага, банки, объедки – все отдельно. Там и ящики специальные стоят, как и везде. Да только кому охота отдельно класть? Валят все вместе. И наказание своим провинившимся, и напрягаться не надо.
– Да ладно, Маха, верю-верю. Может, тебе помочь завтра с ящиками-то?
Куцые брови дворничихи подскочили, рот приоткрылся, как у девочки, год просидевшей без сладкого, увидевшей чупа-чупс:
– Шап! Прелесть! Ты на ночь останешься? – столько веры и счастья было в этом возгласе, что профессор невольно содрогнулся.
– А что? Мне домой далеко ехать, да и не ждут меня там особо…
– Эх! Хорошо! Конечно, живи сколько влезет у меня! А завтра в ящиках пороемся! Знаешь, там сколько бутылок бывает зараз! Часа за три вдвоем управимся. Там машинку такую еще дают, асфальт замывать с мылом. Я оттуда всегда с чашку жидкого мыла набираю перед уходом!
– Хозяйственная какая, – похвалил Славутич, отдавая терпеливо ожидающей Лариске кусочек сыра, – а меня-то пустят?
– Да пустят! Пустят! Не впервой! Иногда наши алконавты соглашаются помочь. Толку от них мало. Но хоть немножко помогут, и то хлеб. Они не знают, что я по-левому договариваюсь за деньги. И выковыривают бутылки сколько смогут.
– А мне не боишься рассказывать?
– Тебе – нет. Ты другой… – Машка намахнула стопку, просветлела. – Высшее существо! Уж я чую!
На счастье, репепедерша оказалась вполне обычной сексуальности бабой. Озабоченной прорвой она казалась, видимо, лишь только окрестным импотентным алконавтам. Уже через час она удовлетворенно посапывала на плече профессора. А он в полудреме проникся удивительной умиротворенностью, быстро понял, что исходит она от сытой крысы, свернувшийся под трубой на тряпочке, усмехнулся и не стал отгонять это чувство, спокойно заснув.