В другое время я бы первым делом позвонил жене и все ей рассказал. Но, учитывая обстоятельства, решил подождать – скажу, когда увидимся. А может, не скажу. Хватит с нее горя. Ее спокойствие – прежде всего. Она уже вышла на работу, и я беспокоился, каково ей. Послал ей за день несколько эсэмэсок, но ответа не получил. Понятное молчание, да и потом, слова поддержки не требуют ответа. Я писал, что думаю о ней и хочу поскорее увидеться вечером. Правда, писал скорее механически, не сказать, чтобы каждое слово шло от души. Нежные чувства с годами тоже превращаются в привычку. Действительно ли я о ней думал? И так ли уж стремился поскорей увидеться, чтобы обнять и утешить? Как же тогда, говоря с секретаршей, я мог забыть, что у нее умер отец…
Дома, вконец измотанный событиями последних дней, я прилег в гостиной на диване и провалился в сон. Проснулся – Элиза еще не пришла. Я подошел к книжному шкафу и надолго застрял – доставал с полок и перелистывал случайные книги. Опять предвкушая, как у меня теперь появится время читать, – может, и к своему заброшенному роману вернусь. Путь к новым горизонтам открывался путешествием в прошлое. Я мысленно перебирал все, что мне нравилось в молодости, былые увлечения, все, что постепенно отсыхало, по мере того как я становился солидным взрослым человеком. Вдруг захотелось переслушать старые виниловые пластинки, закурить самодельные сигареты. Юные годы рисовались мне счастливым временем шальной свободы. Но ведь это не так. Если не считать походов с Сильви по художественным галереям – не так уж много их и было, мои увлечения ничем не отличались от стандартного молодежного набора. Чего бы я сейчас ни напридумал, никто не поверит. Единственное, чем я в самом деле выделялся, – так это пристрастием к слову. Я позабыл о нем, а вот теперь, как только выдался нечаянный досуг, оно пробудилось. Уйдя в эти мысли, я витал между прошлым и будущим, словно в защитном коридоре, который отгораживал меня от насущных тревог. О доме, о счетах, о кредитах и других практических заботах не думал. Я был так далеко от всего этого, меня совсем не волновало настоящее.
12
Интенсивность боли: 8
Настроение: ностальгическое
13
Пришла Элиза. Зашла в гостиную, не глядя на меня, поставила сумку. Я подошел к ней:
– Ну, как ты?
– …
– Первый день был не слишком тяжелым?
Она повернулась ко мне, по-прежнему не говоря ни слова, как будто ей больно говорить. Глаза были заплаканные. Наконец, словно через силу, она сказала:
– Давай разведемся.
– Что-что? Что ты сказала?
– Давай разведемся.
У меня потемнело в глазах. Едва придя в себя, я попытался возразить:
– Послушай… может, лучше поговорим об этом завтра?
– Нет. К тому же и говорить-то не о чем.
– …
– И, если можно, переночуй сегодня где-нибудь не дома. Мне хочется побыть одной. Прошу тебя.
– …
– Пожалуйста!
– Это естественно, после того, что случилось, ты… но… ты же не думаешь…
– …
Не дослушав, она пошла наверх, в нашу спальню. Да и что я, по сути, мог сказать? Я знал Элизу много лет, знал достаточно, чтобы понимать: она не станет бросаться такими словами, не подумав. Поэтому, хоть и казалось, что они вырвались сгоряча, я принял их всерьез. В любом случае лучше сделать, как она просит, и уйти. Еще будет время все обсудить, а сейчас она хотела остаться одна. Желание одиночества – одно из тех, которые я безусловно уважаю. И я ушел. Как был. С пустыми руками. Унося только жизнь, которую сам у себя украл.
Я сел в машину на водительское место. Радио, что ли, включить… Слишком глупо. Бывают моменты, когда лучший саундтрек – тишина. И что же мне делать? Я оглянулся – может, лечь на заднее сиденье? Это напомнило мне один недавний телерепортаж. Про разных людей, мужчин и женщин, которые остались без денег и без крова и вынуждены были ночевать в своих автомобилях. У некоторых даже была работа, но на жилье не хватало. До нищеты всегда рукой подать. Встречаешь на улице бомжей и уже не удивляешься, как они дошли до такой жизни. Никто не застрахован. Все мы идем по краю пропасти, один неверный шаг – и ты там.
Можно, конечно, поселиться в гостинице. Найти какой-нибудь полупансион на окраине. Сидеть там за обедом, не поднимая носа от тарелки, рядом с какими-нибудь мелкими торговыми агентами в рубашечках с коротким рукавом. Никто не будет задавать вопросов. Нет, это мне не по вкусу. Хотелось быть с друзьями. День выдался слишком трудным, чтобы заканчивать его одному, как сыч. Я тронулся и поехал по темным улицам на малой скорости. Боялся попасть в аварию. В такие дни, как сегодня, особенно тянет добраться наконец до дому, лечь в постель. А раз я этого лишился, то ждал, что на меня посыплются и прочие напасти. На каждом перекрестке был предельно осторожен. Вел машину, как начинающий, – что ж, это было символично. Доехав, неожиданно быстро нашел, где припарковаться. По идее, в такой денек я должен был сначала покружить не один час. Перед дверью квартиры я помедлил, прежде чем нажать на звонок. Ведь я даже не предупредил. Что я скажу? Вдруг я некстати?
В конце концов я постучал. Дверь открыл Эдуар. Кажется, он не очень удивился. Можно подумать, был давно готов к моему появлению.
– Какими судьбами?
– У меня неприятности.
– Что случилось? Надеюсь, ничего серьезного?
– Да так… Я потерял работу, Элиза хочет разводиться… и чудовищно болит спина.
– …
– Можно я переночую у вас?
14
Интенсивность боли: 8
Настроение: не подберу слов, чтобы его описать
15
Такое начало требовало продолжения. Эдуар и Сильви ждали подробного рассказа. Мы все втроем сидели в гостиной, и я не знал, с чего начать. Что самое важное? Любовь, работа или здоровье? Три основные статьи гороскопа. Эдуару, с самого начала знакомому с историей моей болезни, не понравилось, что у меня нет улучшений. Я похвалил его остеопата (дружеские – и многие другие – чувства часто мешают сказать правду), но высказал предположение, что в моем случае никакие, даже самые безупречные мануальные приемы не могут помочь. Перечислил все свои медицинские мытарства и скороговоркой прибавил, что теперь у меня на очереди психолог. Но Сильви моя спина была неинтересна.
– Ну а Элиза? Что у вас произошло? – спросила она.
– У нас трудное время. Ее выбила из колеи смерть отца.
– Да-да… но при чем тут ваши отношения?
– У нее в сознании все перевернулось. По-моему, это в порядке вещей. Через несколько дней все образуется, – сказал я без малейшей убежденности. По правде говоря, мне было совсем неохота представлять себе будущее. Как говорится, завтра будет завтра. Хотелось бы верить, что оно будет не таким ужасным, как сегодня. Новый день – новая жизнь. Пока что мне хотелось только поскорей закрыть глаза – на что только они не насмотрелись за последние часы! Можно подумать, судьба решила отыграться за столько лет расслабленной, безбедной жизни. И единым махом наполнить яркими событиями мое убогое существование. Лавина их обрушилась на мою бедную голову. Так что у меня атрофировались нормальные реакции. Случись в тот вечер еще что-нибудь чрезвычайное, я бы остался в каменном оцепенении, настолько задубела моя кожа под шквалом ударов. Я хотел спать и больше ничего. Мне показали мою комнату. Я выпил две таблетки обезболивающего и, по совету Сильви, еще одну – снотворного. И провалился в блаженный сон.
Посреди ночи я проснулся и в первую секунду не мог понять, где нахожусь. Я включил свет и осмотрелся. Типичная гостевая комната – обстановка в меру комфортная, в меру безликая. Единственный предмет, выдающий хозяев дома, – небольшой шкаф с книгами по медицине и специально по стоматологии. Просто удивительно, сколько, оказывается, есть учебников по зубному делу, а еще удивительнее, что кто-то может их прочитать. Я чуть не поддался желанию встать и углубиться в один из этих томов. Готов был занять ум чем угодно, любым, по возможности наиболее далеким от моих неурядиц предметом. Но все же остался в постели и впервые подумал, что зря так быстро подчинился Элизе. При всем уважении к ее просьбе и настроению, которое, как я надеялся, скоро пройдет, зачем я послушался и ушел, не возразив ни слова! Может, она как раз хотела, чтобы я воспротивился? Мог бы сказать, что о разводе не может быть и речи, что я люблю ее, люблю, как прежде, и мы не должны разлучаться. Ведь у меня скопилось столько невысказанных слов любви. А я, вместо того чтобы проявить решительность, уступил, потому что привык уважать чувства другого. Но теперь-то я понял: такое “уважение” – всего лишь трусливая увертка. Мне было легче уйти, чем отважиться на разговор. Я всегда хотел, чтобы меня окружали нежным вниманием молча, чтобы меня любили и никогда не покидали. А вышло так, что мне приходится справляться со всеми бедами в одиночку. И детей рядом нет, чтобы обнять их и прижать к себе. Лучшее средство забыть обо всем на свете – это уткнуться в детское тельце. А в трудную минуту – единственная опора. Я лежал и думал о близких, расчувствовавшись сверх всякой меры. Казалось, ночи нет конца.
А с утра пораньше сияющая Сильви чуть не уморила меня вопросами: “Как спалось? Как спина, не прошла? Тебе чай или кофе к завтраку? Что собираешься делать сегодня? Может, сходишь к Элизе? Надеюсь, я тебя не разбудила ночью? Я встала поработать. Не хочешь посмотреть мои последние картины?” И так далее. Наверное, она считала, что когда у человека горе, с ним надо болтать обо всем подряд. Во что бы то ни стало отвлекать от мрачных мыслей, в которых он непременно погрязнет, если оставить его в покое. Я честно старался отвечать, но ее вопросы сыпались так быстро, что я за ними не поспевал, и, кажется, сказал: “Кофе… с каплей молока”, когда она спрашивала, схожу ли я к жене.
Одно, во всяком случае, было хорошо: спина болела не так сильно. Побаливала, разумеется, но по-божески. Я подумал, что дело в кровати. И сказал вошедшему в эту минуту Эдуару:
– Какая у тебя хорошая кровать!
– Еще бы! На ней шведский матрас.
– Видимо, это то, что мне нужно.
– Да, несомненно. Он из бамбукового волокна, с двойной простежкой.
Эдуар гордо нахваливал свой матрас. У них с Сильви не было детей, а потому иной раз о самых обычных вещах они говорили с таким жаром, будто восхищались успехами своего младшенького. Увы, уже на другое утро, проснувшись с дикой болью, я пойму, что никакой чудо-матрас мне не поможет. Но Эдуару ничего не скажу, чтобы не расстраивать счастливого владельца. Они с Сильви очень трогательно старались помочь мне пережить трудное время. Оба были страшно рады, что я у них поселился, можно подумать, им было приятно делать общее дело. Никогда прежде я не видел их такими сплоченными, как в то утро. И даже подумал, что для укрепления супружеской связи нет ничего полезнее несчастного друга.
Было заметно, что они за меня тревожатся. И, в сущности, не зря. Положение, которое я им обрисовал, выглядело совершенно катастрофично. Хотя сам я относился к нему без паники. И был готов спокойно встретить все, что будет дальше. Эта неожиданная уверенность в себе возникла благодаря тому, что я отделал Гайара. Вспышка безумия освободила меня от тяжелого груза. Ведь я столько раз, втайне от самого себя, мечтал послать все к черту. И наконец так и сделал. А раз уж у меня хватило сил на такое, то больше ничего дурного не должно было случиться. Как выяснилось, я напрасно обольщался.
16
Интенсивность боли: 5
Настроение: жить можно
17
Через несколько часов я сидел перед психологом. Я должен был с ним побеседовать, перед тем как меня уволят. Итак, я стал объектом чьего-то пристального внимания. И сразу понял, какой кайф доставляют психопату подобные беседы. На вопрос “Вы сожалеете о вашем вчерашнем поступке?” я, не колеблясь, ответил: “Нет”. Психолог, человек лет сорока, посмотрел на меня с нескрываемым удивлением. Должно быть, привык выслушивать притворные раскаяния, которые делаются в надежде получить выходное пособие. Но ему не хотелось топить меня, и он любезно переформулировал вопрос:
– Вы считаете, что находились вчера в нормальном состоянии?
– Да.
– То есть напали на коллегу, будучи в трезвом уме?
– Более чем когда-либо.
– Буду с вами откровенен, месье. Ваш работодатель, насколько я понял, неплохо к вам относится и хочет найти смягчающие обстоятельства, чтобы, несмотря на увольнение за серьезное нарушение дисциплины, вы все-таки могли получить кое-какие деньги.
– Очень мило с его стороны.
– У вас есть рента?
– Что, простите?
– Ну, вы можете себе позволить не думать о деньгах?
– Что вы, нет, конечно.
– Тогда почему же вы не хотите сделать усилие?
– Какое усилие? Вы спрашиваете – я стараюсь честно отвечать. Точно так же, как сделал вчера, когда поколотил коллегу.
– Что вы почувствовали?
– Облегчение. Своего рода освобождение. Даже спина прошла на несколько минут.
– У вас болит спина?
– Да… и я как раз хотел об этом с вами поговорить. Мы можем встретиться еще раз, но в другом месте?
Несколько сбитый с толку тем, какой оборот приняла беседа, психолог дал мне свою визитку. Договорились встретиться на следующий день. Мое поведение его явно озадачило, а между тем я никогда не вел себя так искренне и натурально. Дело происходило в нашем офисе, и я решил заодно проведать начальника (наткнуться на Гайара я не мог – тот надолго выбыл из строя). Секретарша пропустила меня беспрекословно и с опаской, будто дикого зверя. Одибер при моем появлении поднял голову.
– Простите, что побеспокоил, – начал я.
– Э-э… ничего, пожалуйста.
– Если позволите, мне хотелось бы сказать вам две вещи.
– Прошу вас.
– Во-первых, должен принести извинения. Мне очень неприятно, что я позволил себе такую выходку здесь, в стенах вашего бюро. Поверьте, я вас глубоко уважаю и сожалею, что повел себя недолжным образом, но… так уж случилось… и поступить иначе я не мог.
– А во-вторых?
– Во-вторых, благодарю вас за то, что вы попытались сохранить за мной право на выходное пособие. Я очень тронут.
– Не стоит благодарности. Пусть я старый, выживший из ума зануда, но я прекрасно понимаю, что тут происходит. Вам не стоило так реагировать. Можно было обо всем поговорить. Но теперь уж поздно – что сделано, то сделано, и я вынужден вас уволить.
– Да, конечно.
– Вчера вечером под дверь моего кабинета сунули анонимное письмо, там говорится о том, что за человек Гайар. В общем, это аргумент в ваше оправдание. Скажите прямо: вы подвергались травле?
– …
– Не хотите отвечать? Но, послушайте, я давно вас знаю. И знаю, что вы человек неагрессивный, скорее даже наоборот… немножко… Одним словом, можете сказать мне все.
– Для меня все это позади. Я жду приказа об увольнении.
– Ну, раз так…
Я направился к двери, но на пороге обернулся и сказал:
– Могу я вас еще кое о чем попросить?
– Вы собирались говорить о двух вещах.
– Значит, это будет третья.
– Хорошо, я вас слушаю.
– Незадолго до этой самой драки я работал над одним проектом… речь шла о строительстве небольшого паркинга в Валь-д’Уаз.
– Что-то не помню…
– Естественно – мы ничего не подписывали. Для нас этот проект не представляет никакого интереса. Но я бы очень хотел, чтобы вы занялись им. Пошлите кого угодно, там всей работы дня на два. Пожалуйста, это моя последняя просьба.
– Что ж… ладно… я вижу, вы немножко сумасшедший.
Одибер улыбнулся. Странный финал. За десять лет, что я тут проработал, я, считай, ни разу толком с ним не говорил. Возможно, если б я вот так пришел к нему раньше, вся моя жизнь сложилась бы иначе. Эх, если бы можно было повернуть время вспять!
Через несколько дней после нашей нежданной беседы Одибер уговорил Гайара не подавать на меня заявление в полицию. Попросил его об этом как об услуге – чтобы избежать огласки и не повредить репутации фирмы. Гайар не понял, что таким образом шеф выражал сомнение в его правоте и намекал, что он, возможно, получил от меня по заслугам. Зато большинство сотрудников подумали именно так. Гайар хотел выставить себя жертвой, но все знали, что за десять лет я мухи не обидел. “Нет дыма без огня”, – подумали многие. У коллег возникло подозрение: не сам ли Гайар виноват в том, что я на него напал. Потом сочли сомнительными еще какие-то его действия, и вскоре его продвижению по службе был положен конец. Казалось бы, торжество справедливости, пусть и запоздалое, должно было меня обрадовать. Но нет – этот человек был мне уже безразличен.
18
Интенсивность боли: 5
Настроение: свобода!
19
Я не знал, получу или нет выходное пособие, на что буду жить в ближайшие месяцы, как смогу выплачивать кредит, не имел ни малейшего желания стоять в очередях на бирже труда и вообще ничего не хотел, кроме одного: просто жить и наслаждаться тем, что не надо таскаться на службу. Было только-только за полдень, и мне казалось, что до вечера еще целая вечность. Время неспешно потягивалось, как кошка после сна. Работать не надо, теперь-то я возьму и разрешу все прочие свои проблемы. А раз часть бремени, которое утяжеляло мою жизнь, отпала, то я надеялся, что и спина будет болеть поменьше. Я послал эсэмэску жене, она тотчас ответила. Так странно, что после многих лет совместной жизни приходилось тщательно обдумывать каждое слово, будто наша любовь вдруг стала хрупкой, как стекло. Мы договорились встретиться вечером в ресторане. Что мы скажем друг другу? О чем нам говорить – о прошлом или о будущем? Я не имел понятия. Мы очутились, как принято говорить, на распутье, в точке, из которой расходятся две дороги. После этого ужина мы могли решить расстаться навсегда или не расставаться никогда. Возможны оба варианта. Ведь, по сути говоря, мы сами не знали точно, чего хотим. Мы оба были в том неопределенном возрасте, когда трудно понять, молод ты или стар, счастлив или нет, а потому ждали от ужина чего угодно. По крайней мере я.