– Ты не против, если я возьму нам с тобой билеты в Нью-Йорк? Хочу сделать твоему братцу сюрприз.
– Отличная мысль. Он будет в восторге.
И снова я очутился в ночи. А выйдя из машины, решил прогуляться по городу. Вставало солнце, а с ним и люди. Сто лет не наблюдал за пробуждением Парижа. Судя по всему, он недурно выспался и был полон бодрости. Я подождал, пока откроют кафе неподалеку от моих “Пирамид”, и устроился на террасе.
Часть четвертая
1
Я жил в гостинице класса “две звезды” – причем вторая явно далась со скрипом, – и будущее мое оставалось смутным. Спина продолжала своенравничать, и я не мог отделаться от мрачных подозрений. Я порывался снова сделать МРТ, предчувствуя, что уж на этот раз врачи точно найдут гложущую меня опухоль. Потом унимался. Перебирал все, чем на данный момент располагал, стараясь быть логичным. Меня навели на мысль, что причиной всему – психологический зажим. Мать сказала (в кои-то веки она изрекла что-то дельное): “ Ты слишком многое носишь в себе. Взял бы обошел всех, с кем у тебя что-то не так, да и уладил все”. Она была права. Наверняка причина моей нынешней боли – множество узлов, так и оставшихся неразвязанными. Конечно, ядром моей жизни были жена, дети, родители, работа. Но может, я упустил из виду множество мелких неурядиц, приключавшихся на протяжении всей моей жизни. Нужно составить перечень всех размолвок, которые у меня когда-либо выходили, всего того, что меня в свое время задело, разочаровало, что оставило неприметный саднящий след. И сосредоточиться в первую очередь на каких-то незначительных вещах. Возможно, загвоздка в сущей безделице.
Итак, я порылся в памяти и вспомнил множество таких мелочей. Мне бывало обидно и стыдно из-за того, что…
Меня незаслуженно обвинили в краже книги из перпиньянской медиатеки.
Софи Кастело не позвала меня на день рождения, когда ей исполнялось восемь лет.
В пятом классе мне несправедливо вкатили пару по английскому, потому что я потерял листок с контрольной работой.
Убили Джона Леннона (я ужасно горевал – ведь теперь не услышать того, что он мог бы сочинить после 1980-го).
Меня жутко обкорнали в парикмахерской в 1995-м.
Я никогда не мог отважиться обругать фильм, который все хвалят.
Я незаслуженно вылетел из второго тура турнира по настольному теннису в отеле “Эльдорадо” в Турции в 1984-м.
Я заплатил и не пикнул, когда автомеханик выставил мне совершенно космический счет.
Мой первый питомец хомячок Альбер долго мучился и издох у меня на глазах в 1979-м.
Я снял с детского велосипеда маленькие колесики, и в этот же день мой сынишка пребольно шлепнулся.
Я помял на стоянке чужую машину и смылся, не оставив записки.
Я не смог достать билет на концерт Майлза Дэвиса в Ла-Виллет 10 июля 1991 года.
В марте 1987-го, случайно встретив на улице Клод Жад, я не сказал, до чего же я ею восхищаюсь[26].
И т. д.
Перечень этих безобидных уколов можно продолжить… А что, если десятки мелких огорчений выливаются в хворь? Вдруг наши боли суть совокупность наших пустячных промашек? Вот улажу все это, и спина пройдет. О чем-то уже слишком поздно жалеть; но что-то еще можно исправить. У наших обид нет срока давности. Мы думаем, что поезд ушел, ан нет: ничто не мешает пойти и выговорить все, что осталось недосказанным десять или двадцать лет назад. Взять хотя бы тот случай с парикмахерской. Я не мог забыть, с какой небрежностью меня отдали в руки начинающего неумехи – и как безбожно он меня изуродовал. В тот день меня сделали подопытным кроликом. Когда черное дело совершилось, я застыл перед зеркалом. И понял, что теперь все лето придется где-нибудь отсиживаться. Предчувствуя бурю, к нам подошли мастера со всего салона. И с поразительным бесстыдством стали расхваливать творческий гений практиканта. Никто не признал, что на голове у меня была полная Хиросима. Так и вижу их солидарные улыбки. Но что гаже всего в этом воспоминании, так это моя собственная реакция. Я тоже заулыбался. При мысли об этом меня до сих пор передергивает. А что, если там и зародились мои боли? Я безропотно встал и, рассчитавшись за стрижку, тихо-мирно ушел. С тех пор, стоит мне войти в парикмахерскую, как я невольно вспоминаю тогдашнее унижение. При каждой стрижке все сжимается внутри, и ничего тут не поделаешь. Больше всего я злюсь на себя из-за того, что смолчал. Тогда – уже в который раз – я проглотил слова, которые так и просились наружу, и сколько же их скопилось там, внутри! А почему? Постеснялся? Струсил? Нельзя держать все в себе, если не хочешь, чтобы болела спина. Ну и что, что прошло уже больше пятнадцати лет. Вот вернусь в тот салон и закачу им хороший скандал. И тогда мы, пожалуй что, будем квиты.
В моем списке значилось также, что я не в состоянии назвать плохим какой-нибудь фильм, который все превозносят. Из трусости? Не думаю. Просто у меня не хватало сил, чтобы идти наперекор большинству. Моя спина расплачивалась за это бессилие. Так надо наконец от души отругать все эти дурацкие фильмы. Может, мне станет легче, если я дам себе волю и признаюсь, что меня с души воротит от всяческих “Магнолий”, “Гоморр” или “Меланхолий”[27]? Не хватит нескольких часов, чтобы высказать все, что я о них думаю, – все-все, до последнего бранного слова. Подавленные мысли выскочат, и мое тело содрогнется в экстазе обнаженной правды. Меня душили, сковывали правила приличия. Хватит с меня компромиссов и стараний не поднимать скандал. Вот высказал все, что накипело, родителям, и это пошло мне на пользу. По крайней мере, так мне казалось. Хотя теперь я уже не был в этом до конца уверен. Ну излил душу. Временное облегчение. Но надолго ли его хватит? И не лучше ли жить спокойно и держать свое мнение при себе? В конце концов, благопристойная ложь защищает от трений и разногласий, а это меня вполне устраивает. Терпеть не могу конфликтов. Всю жизнь я только тем и занимался, что маниакально сглаживал углы. Может, резать правду-матку – совсем не то, что мне надо?
Я застрял в порочном круге, меня швыряло из одной крайности в другую. Может, в этом и крылась причина моих страданий – в бессмысленной и безостановочной внутренней распре. Я был наглядным примером современного шатания. Чего ни коснись – мы не способны определиться, все кажется нам страшно запутанным. Уж верно, ни один век не породил столько психосоматических заболеваний. Мне пришли на память слова аптекарши про боль в спине: “Пошла такая мода”. Даже в моих мучениях не было ничего оригинального. Вот что такое наше время. Мы страдаем, не умея разобраться, что делать и что думать. Нас больше не направляют великие идеалы. Политика превратилась в отражение биржевых сводок, войной в Европе и не пахнет. Зачем же тогда бороться? В наш век все идеологии давно выветрились. Вот Сартр и Камю, я уверен, никогда не жаловались на боль в спине.
Я перечитал список еще раз и остановился на имени Софи Кастело. Я не думал о ней уже бог знает сколько, и нате вам: ее имя всплыло, как только я начал перебирать свои неудачи. Немедленно просочившись из подсознания, она встала у меня перед глазами с бессмертной улыбкой своих восьми лет. Вот это травма так травма. Самая что ни на есть, чего уж горше. Я пережил трагедию с этой Софи Кастело. При одном звуке ее имени земля еще долго уходила у меня из-под ног. Я был раздавлен, узнав, что не приглашен к ней на день рождения. Ей исполнится восемь, а меня там не будет. И самое ужасное – что она позвала Родольфа Бульми. Жестокая обида для второклашки. Может, тогда-то все и началось. Что с ней стало теперь? Наверняка она замужем, у нее есть ребенок… или нет, скорее разведена. Я мог бы ее разыскать и выяснить, почему она не позвала меня тогда на день рождения. Мне нужен был ответ. В ту пору, привыкнув уже покоряться решениям других, я стерпел это молча. Сделал вид, что нисколько не уязвлен, и всласть нарыдался у себя в комнате.
Этот перечень я составил для того, чтобы выделить из него один, самый показательный случай. Всего не исправишь, но можно выборочно исправить что-то одно, чем символически залечить все ссадины прошлого. Я перепробовал всё, даже магнетизершу, так что эта идея казалась мне не бредовей других. Впрочем, выбор Софи Кастело напрашивался сам собой. К ней привела меня интуиция. Если подумать, сердечная рана, нанесенная этой девчонкой, была первым серьезным ударом по моему самолюбию. А вдруг боль в спине есть запоздалое следствие нашей первой неудачи в любви? Как бы то ни было, решено: придется ей объясниться. Почему она не позвала меня на день рождения?
2
Интенсивность боли: 3
Настроение: полубоевое-полуностальгическое
3
Эх, хорошо бы затеять расследование по старинке. Нанять сыщика, вообразить себя Антуаном Дуанелем из “Украденных поцелуев” или что там еще. Но в скучный наш век ничего не стоит отыскать кого угодно. Мы все до обидного легко доступны. Стоит только пробежаться пальцами по клавишам. Не прошло и минуты, а я уже раскопал в сети персональную страничку Софи и даже мог отправить ей сообщение. Я знал эту девчонку во времена, когда при слове “компьютер” мы представляли себе огромную вычислительную машину, управляющую ракетой с космонавтами на борту, которые отправлены на поиски инопланетян. А кончилось тем, что эти машины связали между собой всех нас, землян. Связали самым быстрым, молниеносным, всеохватным образом, как никогда прежде в истории человечества. Мы стали куда ближе друг к другу – но чаще всего виртуально. Это изменило наше отношение к одиночеству; нам может казаться, что мы не одни, тогда как мы, как и прежде, одиноки, просто требуется чуть больше времени, чтобы это осознать. Но поначалу мы тешим себя иллюзией, что и в самом деле живем сообща.
Она так быстро нашлась, что я не успел поразмыслить над тем, что ей скажу. Что писать человеку, с которым не виделся тридцать лет? Взять свойский тон, будто мы и не разлучались: “Привет, как дела?” Или развязно-бесцеремонный: “Ну что, старушка, как она, жизнь?” Можно еще начать неуверенно: “Не знаю, помнишь ли ты меня…” В конце концов я отправил Софи довольно нейтральное сообщение:
Столько лет не виделись, надеюсь, у тебя все хорошо…
Сюсюкать и нежничать не стал – меня всегда коробила такая манера общения со старыми знакомыми. И так все это представляло меня типичным сорокалетним мужчиной, стоящим на краю развода и рвущимся возобновить знакомство со всеми женщинами, когда-либо встречавшимися ему в жизни. А то, что я дошел аж до подружки по начальной школе, могло только насторожить Софи.
Ничуть не бывало – она с готовностью откликнулась в тот же день. Призналась, что тоже пыталась разыскать в социальных сетях кое-кого из старых друзей (из чего я попутно сделал вывод, что на меня ее поиски не распространялись). Повосторгалась: как давно это было, и до чего же здорово, что можно вот так запросто найти друг друга. Меня удивил тон ее сообщений. По правде говоря, у меня было чувство, что она не изменилась. Читая их, я слышал голос маленькой девочки. Так продолжалось до тех пор, пока я не спросил, кем она стала.
Я сексолог.
Софи Кастело – сексолог. Софи Кастело, девчонка, по которой я сох в восемь лет и которая не позвала меня на день рождения, стала сексологом. Я замялся. Моя затея вдруг показалась мне несуразной. Выложить старую обиду (что меня когда-то не пригласили на день рождения) женщине, связанной с сумбурным миром оргазмов. Все это выходило как-то очень в моем духе.
Мы договорились вместе пообедать на следующий день. У меня так давно не было свидания с женщиной, к тому же почти незнакомой. Я провозился в ванной битый час (настоящий подвиг, учитывая тесноту этой каморки), причесываясь, взбивая волосы и снова приглаживая их расческой. Особенно меня беспокоила ее профессия. Я никогда еще не сталкивался с сексологом. Вот уж у кого обширные познания! Мой опыт добропорядочной моногамии не выбивался из колеи традиционных утех. Между нами пролегала пропасть. Внезапно мне пришло в голову, что она должна соображать в больных спинах. Говорил же Фрейд: “Все есть секс”. Моя болезнь наверняка была сексуального порядка. Но я ошибся, отправившись к проститутке; мне требовалась не столько половая разрядка, сколько анализ, который помог бы выявить мои зажимы. Я страдал патологией смешанного характера – отчасти половой, отчасти психологической. Жизнь так устроена; не случайно мне захотелось встретиться с Софи. Желание разобраться с детской травмой было на деле приказом моего бессознательного, побуждающего выйти на связь с той, что меня спасет. Истинные причины своих поступков нередко понимаешь задним числом. Их направляет пресловутое шестое чувство. Я перепробовал уже столько средств, что просто обязан был прощупать это направление. Трудно поверить, но, может быть, к исцелению приведет меня то, в чем я меньше всего силен, – интуиция.
На своей страничке в фейсбуке Софи Кастело не выложила ни одной своей фотографии. Обычно это скорей плохой знак. А вдруг когда-то любимое лицо изменилось до неузнаваемости? Мне уже доводилось встречаться с людьми из прошлого, и я всякий раз ужасался. Глядя на них, я вынужден был признать, что тоже постарел. Наши лица написаны на лице у других. Что-то прочту я на лице у Софи? Меня пугали наши годы. В какой-то миг я захотел пойти на попятный. Часто говорят о страхе перед будущим, но прошлое куда страшней. Мне явится призрак того, чего больше нет, что навсегда исчезло. Ладно, хватит выдумывать, будь что будет. И не нужно говорить с Софи о спине. Глупо рассматривать нашу встречу под этим углом. В конце концов, я хотел видеть свою повзрослевшую школьную подружку, а не сексолога.
Она опоздала минут на десять[28]. Я узнал ее сразу. Поразительно. Будто мгновенно перенесся в детство. Зато Софи долго смотрела поверх голов – значит, она восьмилетнего мальчика не увидела. Пришлось мне взмахнуть рукой, и только тут она просияла и двинулась к моему столику. Мы расцеловались, как старые друзья, и непринужденно разговорились. Слова потекли сами собой так же, как было в фейсбучной переписке. Софи Кастело с детства была мастерицей поговорить. Никаких пауз в разговоре. Что создавало неудобство: мне всегда стоило большого труда одновременно говорить с женщиной и смотреть на нее. А на Софи действительно хотелось смотреть не отрываясь и впитывать ее женское обаяние. Я сделал совершенно превратный вывод, не найдя фотографии на ее страничке. Софи была хороша. Так хороша, что впору было задаться вопросом, как это я тридцать лет прожил, не видясь с ней. Я уже совсем было разомлел, но вовремя вспомнил, зачем пришел. Ведь это она не позвала меня на свой день рождения! Она вычеркнула меня из своей жизни. Когда двое теряют друг друга из виду, кто-то из них всегда виноват больше другого.
Надо держать ухо востро, не то повторится то же самое. Она из тех, кто вас сначала охмурит, а потом не позовет на день рождения. И тут Софи возьми и скажи:
– Чудно́ все-таки, что мы встретились. В субботу вечером я как раз собираю гостей на свой день рождения. Будет здорово, если ты придешь.
– …
– Ау!
– Эээ… к сожалению, в субботу меня не будет в Париже… Мы с дочкой уезжаем в Штаты…
Тогда она заговорила о своем сыне. Единственном, и это ее удручало. Ей бы хотелось иметь второго ребенка. Ну да теперь она в разводе и пока что живет одна. Все именно так, как я себе представлял, подумалось мне. Она продолжала рассказывать о сыне, но я уже почти не слушал. Ее приглашение меня поразило. Уму непостижимо. Я разыскал эту девчонку, чтобы залечить детскую рану, и вдруг она, ничего не зная, в силу невероятной жизненной причуды, сама предлагает исправить старую несправедливость. Мне расхотелось спрашивать, почему она меня тогда не пригласила. Может, спрошу, когда увидимся в следующий раз? А увидимся непременно – ведь, судя по тому, как мы легко поладили, перед нами обоими открывалась новая страница. Нужно, стало быть, прислушиваться к своим догадкам, даже самым сумасбродным. А Софи все говорила и говорила. Она и представить себе не могла, зачем мы здесь. Обида была заглажена.
За обедом мы разоткровенничались. Люди часто делятся самым важным с теми, кого мало знают или редко видят. Я бегло обрисовал свою жизнь, работу и недавнее расставание.
– Все это меня нисколько не удивляет, – заметила Софи.
– Правда? И почему же?
– Потому что ты захотел со мной повидаться.
– Ну и что?
– Ты на жизненном переломе. Поэтому начинаешь думать о прошлом. Это естественно.
– Не знаю…
– Мы с тобой в одинаковом положении. Обоим по сорок, оба разводимся, и оба плохо себе представляем, что будет дальше.
– …
Ответить мне было нечего. Наш разговор принял грустный оттенок. Странно – ведь все мы обычно стремимся показать себя с лучшей стороны, тем более перед теми, кто знал нас когда-то давно. Показать, чего добились в жизни, как прекрасно сложилась наша судьба. Хотим мы того или нет, но каждая встреча с призраком былого заставляет подвести итог наших достижений. Однако неожиданная задушевность перевела разговор в другое русло – ближе к правде и без ожидаемого глянца. У нас было столько общего, да и что здесь, в конце концов, удивительного: все мы переживаем одно и то же.
Я мысленно наложил ее теперешнее лицо на то давнее, детское. Она стала как будто потемнее, и не в одних волосах было дело. В ней явственнее проявился испанский тип. Словно ее внешность перекочевала в другие края. Вот о чем я раздумывал, когда она сказала: