Санитар (Разбойникам). Чуть не опоздали.
Разбойники. Суфлер сбил с толку.
Санитар. Уколы вам сделали?
Разбойники. Сделали.
Берут свечи и садятся у изножья кровати по обе ее стороны. На сцене становится темно. Загораются свечи. Входит Суфлер.
Санитар. Тебе когда было велено прийти?
Суфлер. Прошу простить! Я искал бороду Иосифа Аримафейского, она потерялась.
Санитар. Операционная готова?
Суфлер. Послали за светильниками и за чашей. И за камфарным маслом в ампулах.
Санитар. Поторопитесь! (Суфлер уходит.)
Голый. Еще долго?
Санитар. Нет. Уже трижды прозвонил колокол. Как только Император переоденется Пилатом…
Юноша (входит вместе с Дамами). Сюда, пожалуйста. И не надо поддаваться панике.
Первая дама. Как это страшно – потеряться в театре и не найти выхода.
Вторая дама. Меня так напугал волк из папье-маше и змеи в жестяном корытце!
Третья дама. Когда мы шли по холму, за развалинами, я все думала, что вот-вот рассветет, но почему-то мы оказались здесь, за кулисами, и я испачкала мазутом свою парчовую туфельку.
Четвертая дама (за арками). Повторяют сцену в гробнице. А у стражников просто руки чешутся, я сама видела – их не остановить. Пожара не миновать!
Юноша. А если влезть на дерево, а оттуда на балкон и позвать на помощь?
Санитар (громко). Когда же дадут сигнал начинать агонию?
Слышен удар колокола.
Разбойники (поднимая свечи). Свят, свят, свят.
Голый. Отче, да будет воля твоя.
Санитар. Ты вступил раньше на две минуты!
Голый. Соловей же пропел!
Санитар. Пропел. И аптеки распахнулись навстречу агонии.
Голый. Навстречу агонии. Человек умирает. Один, среди поездов и перронов.
Санитар (смотрит на часы, громко). Принесите простыню. Да поосторожнее – смотрите, чтобы ветер не сорвал с вас парики. И побыстрее.
Разбойники. Свят, свят, свят.
Голый. Все кончено.
Кровать поворачивается вокруг своей оси, и Голый исчезает. На той стороне кровати оказывается Первый человек. Он, как и прежде, во фраке, у него черная борода.
Первый человек (закрыв глаза). Агония. Человек умирает.
Свет меняется – теперь он отливает серебром, как киноэкран. Лестницы и арки в глубине сцены подсвечены голубым. Санитар и Разбойники уходят, словно танцуя, не поворачиваясь спиной к зрителям. Из-за арок выходят Студенты. В руках у них электрические фонарики.
Четвертый студент. Публика вела себя отвратительно.
Первый студент. Да, мерзко. Зритель не должен встревать в спектакль. Когда люди идут в зоопарк, они не лезут в аквариум, не убивают водяных змей и крыс, не душат рыб, больных проказой, а только глядят, припав к стеклянным стенкам, и пытаются понять.
Четвертый студент. Оказывается, Ромео был тридцатилетним мужчиной, а Джульетта – парнишкой пятнадцати лет. Но публика их разоблачила.
Второй студент. Режиссер утаил бы это от публики. Его замысел был гениален, но кони и революция все сокрушили.
Четвертый студент. Их казнили, а это совершенно недопустимо.
Первый студент. А заодно убили и настоящую Джульетту, когда услышали ее стон. Выволокли из-под кресел и убили.
Четвертый студент. Из чистого любопытства – чтоб узнать, что там у нее внутри.
Третий студент. И что же? Грозди ран и полная растерянность.
Четвертый студент. Повтор сцены в гробнице был поразительно прекрасен. Они любили друг друга поистине великой любовью! Хотя какой из меня свидетель? Когда запел соловей, я зарыдал, не сдержался.
Третий студент. Все зарыдали. А после схватились за ножи, потому что догма сильнее их, а доктрина, сорвавшись с цепи, сметает даже невинные истины.
Пятый студент (радостно). Смотрите, что у меня есть – туфелька Джульетты. Я украл, когда ее обряжали монашки.
Четвертый студент (очень серьезно). Которой Джульетты?
Пятый студент. Как которой? Той, что была на сцене, той, у которой самые красивые ноги на свете.
Четвертый студент (изумленно). Ты что, так и не понял, что Джульеттой в гробнице был ряженый парнишка? Каков режиссерский трюк! А настоящая Джульетта с кляпом во рту корчилась за креслами.
Пятый студент (расхохотавшись). Да что ты говоришь? Но Джульетта в гробнице была несказанно хороша, и даже если это ряженый парнишка, мне что за дело? Я бы и не подумал красть туфельку той девчонки, что ползала в пыли и завывала, как кошка!
Третий студент. И тем не менее ее убили за то, что она – Джульетта.
Пятый студент. Они сошли с ума. Мне же недосуг разбираться, кто это – парень, женщина или подросток. Каждый день на рассвете и вечером, после занятий, я пасу на горе быков, а с ними нужно уметь управляться. Если я потрясен и тем счастлив, какое мне дело, кто они такие.
Первый студент. Великолепно! А если мне вздумается полюбить крокодила?
Пятый студент. Люби!
Первый студент. А если тебя?
Пятый студент (кидая ему туфельку). Люби – я тебе разрешаю! И даже вскарабкаюсь по скалистым уступам тебе на плечи.
Первый студент. Мы все сокрушим.
Пятый студент. Дома и семьи.
Первый студент. И вломимся туда, где говорят о любви! Выбьем бутсами двери и заляпаем тиной зеркала.
Пятый студент. И сожжем книгу, что священник читает на мессе.
Первый студент. Идемте, идемте скорее.
Пятый студент. У меня четыреста быков. Мы с отцом прикрутим их канатами к скалам и разнесем камни вдребезги – откроем путь вулкану!
Первый студент. Ликуйте! Все ликуйте – парни и девушки, щепки и лягушки!
Суфлер (входя). Сеньоры! Урок начертательной геометрии.
Первый человек. Агония. Человек умирает.
Сцену окутывает полумрак. Студенты зажигают фонарики и исчезают в дверях Университета.
Пятый студент (убегая за арки вместе с Первым студентом). Радуйтесь! Ликуйте!
Суфлер (угрюмо). Пожалели бы окна – стекла вылетят.
Первый человек. Агония. Человек умирает – один. Одинок человек, истерзанный снами, где снуют лифты и вагоны несутся на немыслимых скоростях. И дома одиноки, и улицы, и берега, которых уже не увидеть.
Первая дама (входя). Опять та же декорация! Это ужасно.
Юноша. Но, может, мы найдем настоящую дверь?
Вторая дама. Умоляю, не оставляйте меня, дайте руку!
Юноша. Когда рассветет, попробуем выбраться через слуховое окошко на крышу.
Третья дама. В этом платье я уже начинаю замерзать.
Первый человек (едва слышно). Энрике, Энрике!
Третья дама. Что это?
Юноша. Не обращайте внимания.
На сцене становится темно. А когда Юноша поднимает фонарь, зрители видят мертвое лицо Первого человека.
Занавес.
Картина пятая
Голубой занавес.
Посередине сцены большой шкаф с белыми масками. У всех разные выражения, перед каждой светильник. Справа входит Слабоумный пастух, одетый в шкуры. На голове у него воронка, из которой торчат перья и колесики. Пастух вертит ручку аристона (маленькой шарманки) и танцует медленный танец.
Пастух.
Маски блеют, подражая овцам, и одна из них закашлялась.
Толкая шкаф, который катится на роликах, исчезает. Маски блеют.
Картина шестая
Комната Режиссера. Те же декорации, что и в первой картине. Слева, на полу, большая лошадиная голова. Справа – огромный глаз. Деревья и облака прицеплены прямо к стене. Входят Режиссер и Фокусник. На Фокуснике фрак, длинный белый шелковый плащ, цилиндр. Режиссер одет так же, как в первой картине.
Картина шестая
Комната Режиссера. Те же декорации, что и в первой картине. Слева, на полу, большая лошадиная голова. Справа – огромный глаз. Деревья и облака прицеплены прямо к стене. Входят Режиссер и Фокусник. На Фокуснике фрак, длинный белый шелковый плащ, цилиндр. Режиссер одет так же, как в первой картине.
Режиссер. Никто не поможет – ни фокусник, ни врач, ни астроном. Выпустить львов из клетки и пролить на них серный дождь труда не составляет. Давайте прекратим этот разговор.
Фокусник. Вам, человеку в маске, я мог бы и не напоминать, что обычно мы пользуемся темной занавеской.
Режиссер. Конечно, когда дело происходит на небесах. Но скажите на милость, какой такой занавес выдержит здешний ветер, что в клочья рвет одежды и раздевает донага? Здесь даже дети уже запаслись ножами и норовят искромсать покровы.
Фокусник. Но ширма – обязательное условие. Без нее невозможен трюк. Почему вы выбрали для постановки эту затасканную трагедию, а не какую-нибудь новую драму?
Режиссер. Чтобы представить то, что происходит ежечасно и всюду – в больших городах и в селеньях. Представить это наглядно на примере совершенно необычайного случая, единственного за всю историю человечества и, однако, всеми признанного за образец. Точно так же я мог бы выбрать «Эдипа» или «Отелло». А если б я представил непривычную правду, кровь пролилась бы в первые пять минут.
Фокусник. Если б вас вдохновил цветок Дианы – тот самый, что пригодился Шекспиру, когда он затосковал по «Сну в летнюю ночь», спектакль имел бы успех. Если любовь – это чистая случайность, случайность – и только, если Титания, королева эльфов, полюбила осла, кто удивится, увидев в баре Гонсало с белокурым парнишкой на коленях? Это ведь то же самое.
Режиссер. Прошу вас, не продолжайте.
Фокусник. Наставьте проволочных арок и деревьев с зеленой листвой, разверните ширму, а в свое время – сверните, и никто не заметит, что дерево превратилось в змеиное яйцо. Но ведь вы хотели убить голубку и вместо нее подсунуть кусок мрамора, облепленный говорливыми слюнями!
Режиссер. Иначе нельзя. Мы с друзьями вырыли в песке туннель – и никто не заметил. Нам помогали рабочие и студенты, но теперь они это скрывают, хотя израненные руки могут их выдать. Мы раскопали гробницу и подняли занавес.
Фокусник. Разве из могилы может выйти театр?
Режиссер. Театр всегда выходит из тьмы подполья. В настоящем театре нет-нет да и повеет смрадом ущербной луны. Когда живые люди становятся грудой костей во рву, говорят платья. Я вырыл туннель и добрался до масок, чтоб представить их темную силу. И публика сдалась бы, захваченная спектаклем.
Фокусник. Не прилагая усилий, я могу превратить чернильницу в отрубленную руку, унизанную старинными перстнями.
Режиссер (раздраженно). Но ведь это ложь. Театр! И чтобы сокрушить эту ложь, три дня и три ночи я боролся с корнями и волнами.
Фокусник. Я знаю.
Режиссер. И если в театре Ромео и Джульетта умирают только затем, чтобы вскочить, едва опустится занавес, и побежать кланяться, у меня они жгут занавес и действительно умирают на глазах у публики. Но все рухнуло, потому что вмешались море, кони и полчища трав. И все же, когда сожгут последний театр, где-нибудь за креслами, за грудой золотых чаш из папье-маше отыщут всех наших мертвых – всех, казненных публикой. Надо сокрушить театр или жить в театре! А не свистеть из зала. Как услышите заунывный песий вой – немедля поднимайте занавес. Я знаю человека, который подметал крышу и мыл слуховое окошко исключительно из расположения к небу.
Фокусник. Поднимитесь еще на одну ступеньку, и вы увидите, что человек – это былинка.
Режиссер. Не былинка – пловец.
Фокусник. Я могу превратить пловца в иголочку для шитья.
Режиссер. Вот это и есть театр. Именно поэтому я и затеял труднейшую игру – я надеялся, что любовь вырвется наружу и преобразит костюмы.
Фокусник. Когда вы говорите «любовь», я не могу не удивляться.
Режиссер. Чему?
Фокусник. Мне чудятся бескрайние пески в мутном зеркале.
Режиссер. А еще?
Фокусник. Рассветает, всегда рассветает.
Режиссер. Да, конечно.
Фокусник (сумрачно, постукивая пальцами по конской голове). Любовь.
Режиссер (садясь за стол). Когда вы говорите «любовь», я не могу не удивляться.
Фокусник. Чему?
Режиссер. Мне чудится, что песчинка превращается в живого муравья.
Фокусник. А еще?
Режиссер. Смеркается – каждые три минуты.
Фокусник (пристально глядя на него). Да, наверное. (Пауза.) Чего еще ждать от человека, который зарылся в песок, чтобы пробиться к театру? Да вы только попробуйте, откройте двери, и к вам валом повалят дожди, психопаты, мастифы, палые листья, помойные крысы. И как это может взбрести в голову – вышибить в драме все окна и двери?!
Режиссер. Только вышибив двери, можно вернуть драме смысл. Тогда все увидят, как в одной капельке крови растворяется каменная глыба закона. Нет ничего мерзее смертника, который спокойно засыпает, пальцем нарисовав на стене дверцу. Истинная драма там – на арене римского цирка, где в лабиринтах арок вечно снуют, не зная отдыха, люди, огни, ветер. Там театр истинных драм. Там разыгралась настоящая битва – она стоила жизни всем актерам. (Плачет.)
Слуга (быстро входя). Сеньор.
Режиссер. Что случилось?
За Слугой следуют Костюм Арлекина и Сеньора в трауре. Лицо ее скрыто густой вуалью.
Сеньора. Где мой сын?
Режиссер. Какой сын?
Сеньора. Мой сын Гонсало.
Режиссер. Когда кончился спектакль, он укрылся в оркестровой яме вместе с этим юношей (показывает на Костюм Арлекина). Потом Суфлер видел его в костюмерной на императорской постели. Больше мне нечего вам сказать. Все погребла земля.
Костюм Арлекина (плачет). Энрике.
Сеньора. Где мой сын? Утром рыбаки принесли мне огромную луну-рыбу – бледную, израненную, и кричали: «Вот твой сын!» Изо рта у нее стекала тонкая струйка крови, а дети смеялись и мазали кровью подошвы. Я закрыла дверь, и торговцы с рынка поволокли ее к морю.
Костюм Арлекина. К морю.
Режиссер. Спектакль давно кончился. В том, что случилось, я невиновен.
Сеньора. Я подам жалобу и потребую публичного суда. (Идет к выходу.)
Режиссер. Сеньора, там нельзя пройти.
Сеньора. Да, вы правы. В фойе темно. (Идет к другой двери.)
Режиссер. И здесь не пройти. Можно упасть с крыши.
Фокусник. Позвольте проводить вас. (Снимает плащ и укрывает им Сеньору. Отходит, делает пассы руками, затем распахивает плащ – Сеньора исчезла.)
Слуга подталкивает Костюм Арлекина к двери и в конце концов выносит его. Фокусник вынимает большой белый веер и, напевая нежную мелодию, обмахивается.
Режиссер. Мне холодно.
Фокусник. Что?
Режиссер. Я сказал – мне холодно.
Фокусник (обмахиваясь веером). Какое прелестное слово – «холод».
Режиссер. Я вам благодарен. За все.
Фокусник. Не стоит. Снять легко, а вот надеть – трудно.
Режиссер. Гораздо труднее – сменить.
Слуга (входя). Похолодало. Может, включить отопление?
Режиссер. Нет. Мы перетерпим, раз уж мы разворотили крышу, разнесли ворота и остались в четырех стенах драмы. (Слуга выходит в среднюю дверь.) Это ничего, что холодно. Трава такая шелковая, так и тянет в сон.
Фокусник. Сон!
Режиссер. Ведь спать – это все равно что сеять.
Слуга. Сеньор! Холод просто невыносимый!
Режиссер. Я же тебе сказал – мы должны вытерпеть. Нас этими фокусами не проймешь. Делай свое дело. (Режиссер надевает перчатки и, дрожа, поднимает воротничок фрака.)
Слуга уходит.
Фокусник (обмахиваясь веером). Помилуйте, чем же вам не угодил холод?
Режиссер (слабеющим голосом). Холод – одно из наиболее выразительных сценических средств.
Слуга (стоя в дверном проеме, сложив руки на груди. Его трясет от холода). Сеньор!
Режиссер. Что?
Слуга (падая на колени). Это публика.
Режиссер (бессильно роняя голову на руки). Проси.
Фокусник, сидя рядом с конской головой, насвистывает, обмахиваясь веером и выказывая живейшую радость. Левый угол декорации смещается, открывая ослепительно синее небо в облаках. С неба, словно дождь, медленно падают окоченелые белые перчатки.