Все оборвалось в один миг. Стылые московские улицы. Закрытые лавки. Перебои со светом и чуть теплеющие батареи в квартире на Садовой. Проносящиеся в темноте грузовики с солдатами…
– Это революция пришла, – ернически пояснил Дима, которого злило, конечно же, то внимание, с каким Таня слушала Игоря. Таня сделала отстраняющий жест: не мешай, мол.
– Однажды в дубовую дверь квартиры на Садовой, – продолжал Игрек, – забарабанили ногами и прикладами. Афанасий Нарышкин, в шелковом халате с кистями, отложил томик Бунина, побледнел, встал, сжал до боли пальцы.
– Эк излагает, – прошептал, якобы в восхищении, Дмитрий.
Игорь не обратил на него внимания и продолжал:
– Афанасий Нарышкин понял, что происходит. Быстро он прошел в детскую. Аня, его шестилетняя любимица, в этот предвечерний час играла сама с собой – нянька третьи сутки шлялась неизвестно где. Как раз в сию минуту Анечка возилась с кусочками разноцветного стекла. Во что играют с разноцветным стеклом шестилетние девочки, а, Таня?.. Я не знаю, наверно, в изумруды, рубины, бриллианты… Так вот, Анечка возилась с кусочками смальты, и пока революционные солдаты барабанили в дубовую дверь, Афанасий Нарышкин только и успел сделать, что достать из потаенного ящика секретера красный бриллиант и сунуть его в груду стекляшек, которыми забавлялась дочка. Потом он приблизил свое холеное лицо с душистой бородой к лицу Ани и раздельно прошептал по-английски: «Помни, дочка, что это очень и очень ценный камень. Храни его тщательно. Никому никогда не показывай и никогда никому о нем не говори».
В ту же ночь солдаты увели Афанасия Иваныча. Кто его знает, думал ли он в подвалах Чека, что драгоценный бриллиант и ему, равно как и его предшественникам, не принес счастливой и долгой жизни… Никто и никогда нам не расскажет, о чем все они думали – все двадцать миллионов! – в тот момент, когда эта свора выводила их по низким коридорам, а в тюремном дворе уже тарахтел грузовик!..
Игорь перевел дыхание и на минуту замолчал.
– Слова о камне, – продолжил он после паузы, – были последними, которые Анечка слышала от своего отца. Потому, верно, и запомнила их, слово в слово, на всю оставшуюся жизнь… Вместе с Афанасием Иванычем исчезли тогда из квартиры на Большой Садовой картина Моне, пасхальное яйцо работы Фаберже, миниатюра Матисса, не говоря уже о неисчислимом количестве золотых украшений и утвари – вплоть до серебряных столовых приборов. Но бриллиант остался в семье…
– Да откуда ты знаешь все это, Игорь? – прошептала Таня, завороженная рассказом и вспыхивающими на ладони у Игоря красными гранями.
– Еще немного терпения, и вы все узнаете… Итак, Анна Нарышкина накрепко запомнила слова своего отца и сохранила бриллиант, никому его не показывая. Впрочем, настали такие времена, что делать это было даже и небезопасно.
В начале тридцатых годов Анна, урожденная Нарышкина, вышла замуж за простого парня-рабфаковца и стала Голохвастовой. Пожалуй, только ей, Анне Афанасьевне Голохвастовой, урожденной Нарышкиной, красный бриллиант принес если далеко не счастливую, то долгую жизнь. Анна выучилась на врача. Всю жизнь лечила детей. Муж ее был убит на фронте. В эвакуацию, на Урале, когда натурально нечем было кормить двоих ее сыновей, она в минуту безысходности призвала знакомого ювелира-еврея, который в ту пору безответно за ней ухаживал. Тот еврей был единственным человеком на свете, которому за полвека она показала бриллиант. Выдрессировала Анну Нарышкину-Голохвастову советская власть, ничего не скажешь!.. Так вот, в 1942 году в Каменске-Уральском, в дощатом бараке еврей-ювелир тщательно осмотрел камень и дал свое заключение: это всамделишный бриллиант, красоты и редкости необычайной. И тако-о-ой стоимости, добавил Муся Фельдман и покачал своей изящно вылепленной головой… Безумного, кстати, артистизма и честности был человек – его все-таки взяли в армию, и погиб он в сорок третьем под Новороссийском… Так вот, «тако-о-ой цены, – сказал за год до своей гибели Муся, – что вряд ли кому нынче вы, Анечка, сможете этот камень продать. Вы, конечно, – продолжал Муся, – можете сдать камень государству, и на него купят эскадрилью танков. Или полк самолетов. Но вас, драгоценная Анна Афанасьевна,возьмут. За то, что не сдали этот камень раньше…» Так сказал Муся. Анна Афанасьевна горячо восприняла его совет – кажется, к слову, они с Мусей все-таки были близки друг с другом… И больше уж почти до самой своей смерти бриллиант Анна Афанасьевна никому не показывала.
А перед самой кончиной Анна Афанасьевна призвала свою внучку, которая за ней все последние годы ухаживала. И вот именно ей в качестве фамильного наследства и как будущее приданое передала она камень…
– Но откуда же ты знаешь это? – прошептала Таня.
– Да оттуда, что ее внучка, Маша Голохвастова, была моей невестой.
И Игорь замолчал, утомленно прикрыв глаза.
– Была? – осторожно спросила Таня. – Что же с ней стало? – Таню впечатлил рассказ Игоря, близко к сердцу приняла она слова о проклятии, что приносит камень своим владельцам.
– С Машенькой? – с отсутствующим видом переспросил Игорь. – Ее убили.
* * *Машенька Голохвастова, живая, веселая и умная девушка, оказалась, по сути, первой любовью Игрека. Дело шло к свадьбе.
Тут скончалась ее бабушка, с коей Машенька жила в одной квартире. Жили они, надо признать, душа в душу, словно две подруги, меж которыми, по странному стечению обстоятельств, провели временную черту шириной в семьдесят лет… Больше никого, кроме Машеньки, у Анны Афанасьевны не было. Сыновья окончили свой путь трагически – к проклятию камня это, впрочем, никакого касательства не имело.
Перед смертью Анна Афанасьевна Голохвастова-Нарышкина поведала внучке историю красного бриллианта, показала даже чудом сохранившееся письмо, которое ее бабка получила вместе с камнем от своего воздыхателя, Ивана Бологовского.
Машенька Голохвастова рассказала обо всем Игорю. Показала и бриллиант. Она любила его и доверяла ему.
Было решено: выехать вдвоем за границу и там уже продать камень. Игорь, сразу понявший всю ценность бриллианта, уверял, что денег, за него вырученных, хватит им до конца дней. Машенька подтрунивала над ним: «Ты спустишь их в Монте-Карло за три ночи!» Кроме того, она не верила ни в чистоту воды камня, ни в легенду о нем, которую осторожно, по крупицам, узнавал по архивам Игорь (был в этом, помимо чисто познавательного, сугубо практический смысл: за бриллиант с историей можно было выручить у агентов, выставляющих камень на аукцион, куда больше). «Бабулька все перепутала, – смеясь, поддразнивала Машенька Игоря. – Она бриллиант выкинула по ошибке тогда, в восемнадцатом. А хранила восемьдесят лет кусок стекла!»
И вот однажды Игрек узнал, что Машенька, в нарушение его планов, пошла с бриллиантом к ювелиру-оценщику. Тот сразу же предложил ей за камень пятьдесят тысяч долларов. Она отказалась. Цена, названная с ходу, поразила ее. Вернулась домой она в глубоком раздумье: выходит, то, что рассказывала бабушка, – правда?
На следующий день Машеньке позвонили. Глухой голос попросил продать камень немедленно. Цену назвал фантасмагорическую – сто пятьдесят тысяч долларов. Машенька опять отказалась. Просила подумать. На вопрос, с кем имеет честь, на другом конце повесили трубку.
Узнав об экспедиции невесты, которую она предприняла, даже не посоветовавшись с ним, Игорь пришел в сильнейшее беспокойство.
«Ты оставляла оценщику свой телефон, адрес?» – спрашивал он у невесты. Выяснилось: нет, не оставляла.
«Кому-нибудь еще говорила о бриллианте?» Нет, более никому. Машенька была по-прежнему весела. Игрек своим чутьем игрока ощущал подступающую неведомую опасность. Он настоял, чтобы они покинули Россию немедленно. Было решено не ждать виз в Англию, а уже на следующий день – срочно, спешно! – вылететь на Кипр по горящей турпутевке.
Жили они до сих пор раздельно. Вечером, каждый у себя дома, собирали вещи в дорогу. Несколько раз перезванивались. Поутру Игорь, сыграв прощальную партию с друзьями во французском клубе, поехал за невестой с тем, чтобы отправиться в аэропорт. Уже на подъезде к ее дому он понял, что произошло неладное. Стояли пожарные машины, милицейские «козелки», кареты «Скорой помощи». Из брезентовых рукавов, вьющихся по асфальту, сочилась вода. Из тех двух окон на втором этаже, где жила Машенька, густо поднимался черный дым.
Игорь вышел из машины и стоял остолбеневший.
Между тем появление в столь ранний час хорошо одетого мужчины на «Опеле Тигра» не осталось незамеченным для милицейского начальства.
Игрека по-быстрому препроводили в машину и допросили. Пока продолжалась формальная процедура, пожар был потушен и брандмайоры проникли в квартиру. Там обнаружили они обезображенный обгоревший труп Машеньки.
В дальнейшем следствие установило, что смерть ее наступила еще до момента возгорания. На теле были следы побоев. Руки связаны. В квартире все оказалось перевернуто вверх дном. Однако, вот странность, ничего ценного не пропало (о красном бриллианте, само собой, никто ничего не знал).
Игоря пару раз допрашивали на Петровке. Была, он чувствовал по повадкам милицейских, у них идейка повесить убийство Машеньки на него, однако тут уж концы с концами никак не сходились: во-первых, в квартире покойной орудовали двое, а во-вторых, у Игоря имелось железобетонное алиби: в то время, когда произошло убийство, он играл в преферанс во французском клубе, и по меньшей мере трое его партнеров, а также другие завсегдатаи, официанты и сам хозяин заведения могли подтвердить это. Против роты свидетелей даже наши сыщики попереть не могли. Больше никаких внятных идей у Шерлоков Холмсов не оказалось, и преступление – как это обычно случается сегодня как раз с самыми дерзкими, с самыми циничными и кровавыми преступлениями – раскрыто не было.
Да и то сказать: милицейские не ведали истинного мотива убийства. И догадаться о нем они никак не могли.
Игрек мотив знал.
Он ничуть не сомневался, что гибель невесты связана с красным камнем.
И впервые в жизни Игоря, человека в общем-то холодного, охватила буря грозных чувств, в которой сплелись горе от потери любимой, ярость к холодным подонкам, лишивших жизни веселую добрую Машеньку, и желание отомстить. Чем больше он думал об этом, тем сильнее становилась жажда мести.
Прошло несколько дней, и месть стала для него настоящей идефикс. Убийство Машеньки было вызовом всему светлому и доброму, к чему он благодаря ей прикоснулся впервые в жизни, и он знал, что не сможет жить дальше, не отыскав убийц, а главное – заказчика холодного преступления.
Единственная ниточка от принадлежавшего Машеньке бриллианта тянулась к оценщику.
Игрек знал, к кому Машенька ездила с бриллиантом.
Делом двух дней было выяснить, где живет оценщик, и выследить его.
Однажды вечером, когда молодой ювелир, припарковав на стоянке свой «Мерседес», шел к подъезду, из тени деревьев к нему шагнула тень.
– Молчать! – грозно скомандовал неизвестный сзади. В затылок ювелиру уперлась холодная сталь. – Будешь орать – разнесу голову. Побежишь – разнесу голову. И еще: разнесу голову, если ты через десять секунд не скажешь мне, кому доложил о красном камне.
– К-к-каком камне? – пролепетал, выигрывая время, оценщик. Он прекрасно все понял.
– О бриллианте Маши Голохвастовой. Ее убили, ты слышал?
Под угрозой жизни этот ювелир (в отличие от благородного Муси Фельдмана) выдал бы всю свою семью, включая жену, родителей и дочерей, – что уж там говорить о таком пустяке, как сдать малознакомого человека, которому он время от времени сгружал информацию. Поэтому оценщик не стал врать.
– Это Борис Петрович. Фамилии не знаю.
– Где живет?
– Не знаю.
– Телефон?
Ювелир сказал на память, не заглядывая ни в какие книжки, телефон БП.
– Иди, не оглядывайся. Никому ничего не говори. Если соврал – получишь пулю.
Счастливый оценщик поскакал к подъезду.
Игрек спрятал в карман кусок свинцовой трубы, быстро завернул за угол и пошел к своему «Опелю».
Первый его натуральный – а не туфтовый, шитый ментами десять лет назад – опыт преступления закона оказался на удивление простым и эффективным.
При современном развитии компьютерного дела, когда любые базы данных можно купить за пару долларов на компьютерном рынке близ ДК Горбунова, оказалось парой пустяков установить по номеру телефона (хотя бы даже и сотового) фамилию и адрес человека.
Дальше все пошло сложнее.
БП постоянно жил в загородном доме на Николиной Горе. В столицу выезжал редко. Ездил на «Мерседесе» – судя по толщине колес, бронированном. Иной раз, нечасто, выезжал на «Порше» и тогда сам сидел за рулем. Во всех поездках его сопровождали, как правило, два охранника. Реже – один.
В Москве БП никаким увеселениям не предавался. Казино, ночные клубы, сауны и массажные салоны не посещал. Бывал в основном в чьих-то хорошо охраняемых офисах и несколько раз на квартирах – тогда один из телохранителей занимал позицию у двери.
Гораздо чаще люди приезжали к нему. В основном мужчины. Реже – женщины. Женщины оставались на ночь, на две. Постоянных не было.
Дача охранялась двумя мощными сторожами и сворой доберманов.
Одиночке, замыслившему вендетту, такой противник был явно не по зубам. Но Игрек, раз начав игру, не привык сдавать ее без боя. Он всегда доводил партию до конца. Даже если она казалась безнадежной.
Горячая ярость и жажда слепой мести со временем отошли, но место их заняло холодное, как клинок, понимание того, что он должен отомстить. Такие вещи, как убийство – ради каменюки, ради всего-то навсего куска сверхтвердого природного материала! – двадцатипятилетней девушки, прощать нельзя. Он никогда не отступится от мести.
Если бы Игрек был суперполицейским-терминатором, он, конечно же, устроил бы нападение на особняк, расшвырял бы доберманов, расстрелял охрану и прирезал БП стилетом. Но Игорь был хоть и тренированным человеком, но все-таки достаточно скромных кондиций, чтобы верить в успех подобной эскапады.
Когда бы Игорь был суперагентом-мстителем, он подключился бы ко всем телефонам БП. Он рассыпал бы по территории его дачи мельчайшие, как пыль, прослушивающие устройства. Он собирал бы информацию с десятков тайных микрофонов, подключенных к супер-ЭВМ, и тогда, рано или поздно, его противник сам выдал бы ему тайну, как с ним справиться. Но Игрек не был резидентом и не знал, как пользоваться подслушивающей аппаратурой, – да и не было у него никакой аппаратуры.
Игорь был человеком обычным. Игрек был человеком простым в том смысле, что за ним не стояли ни угрюмая мощь государства, ни тайная сила бандитской организации. Но он уже встал на дорогу мести, а раз начав что-либо, он уже не мог отступать. Он всегда ненавидел слово «сдаюсь».
Игрек начал с неспешного обхода дачного поселка. Некоторые особняки сдавались. Игорь тщательно и придирчиво осматривал каждый из них. Обходил и участки. Его отменная одежда и «Опель Тигра» производили впечатление.
Наконец Игорю повезло: среди сдававшихся особняков нашелся такой, из окон которого просматривался въезд на дачу к БП. И еще. На участке росли вековые сосны (то была, напоминаем, Николина Гора, а не «шесть соток» с клубникой в рядок). Если подняться на сосну, определил на глазок Игорь, можно видеть вход в особняк БП.
За огромную сумму Игорь снял коттедж. У него были накопления. Он мог себе позволить не работать – не играть! – хотя бы даже и год.
Так начались три самых тяжелых месяца в его жизни.
Он наблюдал за дачей БП. Неотрывно. В бинокль. Три месяца подряд.
Плотники-украинцы соорудили ему НП (наблюдательный пункт) на сосне. Он пояснил надобность в НП слежкой за неверной супругой, которая повадилась водить в его отсутствие в дом мужиков, и заплатил им более чем щедро. Еду и напитки доставляли Игорю из ресторана. Женщин в этот период в его жизни не было, да и не мог он забыть первую любовь свою, Машеньку.
От слежки он отрывался только глубокой ночью, когда в особняке напротив все засыпало, либо в те недолгие часы, когда БП выезжал в Москву. Тогда он падал, полумертвый, со слезящимися от напряжения глазами, на постель и забывался в коротком тяжелом сне.
Кого только из знакомых по экрану телевизора и по нечастым посещениям крутых казино не увидел за три месяца слежки Игорь! Была стареющая эстрадная звезда, измученная чередой пластических операций. Худенькая, вся затянутая в кожу, она показалась Игорю в первый момент ее же собственной дочерью (впрочем, дочь, тоже знакомая Игорю по ТВ, в особняке БП также бывала). Примадонну сопровождал муж – огромный детина лет на двадцать ее моложе с вечно шаловливо-идиотским выражением на лице. Бывал здесь популярнейший конферансье, уныло свесивший свои седеющие усы. Бывал бесноватый политик, депутат Госдумы и вечный кандидат на выборах Президента. Бывал и его заклятый враг из правительства – сделавший стремительную карьеру молодой кудрявый волгарь. Бывали, судя по номерам въезжающих в ворота особняка машин, и другие депутаты и члены правительства – сошки помельче. Но отнюдь не они интересовали Игоря.
Наконец прошло три месяца непрерывного наблюдения и фотографирования – Игрек, как всякий игрок, умел терпеть и ждать. Феноменальная его память не упускала никого из тех, кто побывал на даче у БП, и не могла спутать его ни с кем другим. Игорь определил для себя тех нескольких, что представляли для него наибольший интерес. Он составил, во-первых, характеристики частоты всех посещений дачи Бориса Петровича. Выделил первую десятку наиболее частых посетителей. Затем Игорь обращал внимание на то, сколько времени тот или иной гость пробыл за забором особняка. Учел, в-третьих, и то, в какое время прибывал посетитель: коли вечером в толпе гостей – это одно, а ежели рано утром или среди ночи – совсем другое, это означало, что человек приезжает по спешному, скорее всего конфиденциальному делу.