Я бросил банку с пивом на пол и закрыл лицо руками. Тогда он прикоснулся ко мне, прикоснулся к моей рубашке, начал перебирать пальцами материю, и тут в голове свернула ясная и четкая мысль: это была проверка. Я ее не прошел и теперь он собирается вырвать сердце у меня из груди, как джинн в одной из этих жестоких арабских сказок. Я закричал. Его пальцы отпустили мою рубашку, словно он передумал, потянулся рукой к дверце. На мгновение нос и легкие заполнил запах смерти, и я даже подумал, что уже умер. Но тут же щелкнул ручка дверцы и свежий воздух ворвался в кабину, перебив этот ненавистный запах.
- Приятных сновидений, Эл, - прошептал он мне в ухо и с силой толкнул в плечо. Я вывалился в ветреную октябрьскую темноту, с закрытыми глазами, поднятыми руками, ожидая дробящего кости удара об асфальт. Должно быть, кричал. Точно не помню.
Но удара не последовало и, наверное, прошла вечность, прежде чем я понял, что уже лежу на земле, чувствую ее спиной. Я открыл глаза, но сразу же зажмурился. Чтобы не ослепнуть от яркого света луны. Свет этот болью пробил голову, только боль обосновалась не за глазами, как бывает, если посмотришь на что-то яркое, а в затылке, чуть повыше шеи. Я почувствовал, что ноги и зад мокрые и холодные. Меня это не волновало. Я лежал на земле, а остальное не имело ни малейшего значения.
Я приподнялся на локтях, вновь открыл глаза, на этот раз медленно, осторожно. Думаю, уже знал, где нахожусь, и одного взгляда хватило, чтобы подтвердить догадку: я лежал на спине на маленьком кладбище, расположенном на вершине холма у Ридж-роуд. Луна висела у меня над головой, слепяще-яркая, но уже гораздо меньше той, что я увидел, когда первый раз открыл глаза. Туман стал гуще, накрыл кладбище, как одеяло. Надгробия торчали из него каменными островами, Я потянулся к ногам и это движение отозвалось болью в затылке. Прикоснулся к нему рукой, нащупал шишку. И липкую влагу. Посмотрел на руку. В лунном свете кровь, запятнавшая ладонь, казалась черной. Со второй попытки мне удалось подняться. Пошатываясь, я постоял среди могил, по колено в тумане. Повернувшись, увидел низкую каменную стену, прорезавший ее желоб для слива соды, Ридж-роуд. В тумане не мог разглядеть рюкзак, но знал, где его найти. Для этого следовало перелезть через стену и наклониться над желобом.
Вот и вся моя история, аккуратно упакованная и перевязанная лентой с бантиком: я решил отдохнуть на вершине холма, пошел на кладбище прогуляться, отходя от могилы Джорджа Стауба, зацепил одной большой бестолковой ногой за другую. Упал, ударился головой о надгробие. Сколько пролежал без сознания? Точно сказать не могу, но, судя по перемещению луны по небосводу, никак не меньше часа. Достаточно долго для того, чтобы увидеть сон о поездке с мертвецом. Каким мертвецом? Конечно же, с Джорджем Стаубом, имя и фамилию которого я прочитал на могильном камне пред тем, как отключиться. Классический конец, не так ли? Господи-какой-же-ужасный-мне-приснился-сон. А потом приехал в Льюистон, чтобы узнать, что мать умерла. Тем более, что такое предчувствие у меня было. Эту историю можно было бы рассказывать много лет, на конце вечеринке, гости бы задумчиво кивали, их лица становились бы очень серьезными, а какой-нибудь ученый зануда и кожаными накладками на рукавах твидового пиджака глубокомысленно бы заметил, что на небе и на земле случается много такого, чего наша философия и представить себе не может, не говоря уж о том...
- Вот уж хрен, - просипел я. Верхний слой тумана медленно колыхался. Я никогда никому об этом не расскажу. Никогда, пока буду жив, даже на смертном одре.
Но все произошло именно так, как я и запомнил, лично у меня в этом нет никаких сомнений. Джордж Стауб подсадил меня в свой "мустанг", мертвяк с пришитой к туловищу головой, предложил мне сделать выбор. И я его сделал, при подъезде к первому дому, отдал ему жизнь матери, чтобы спасти свою. Наверное, где-то меня можно понять, учитывая обстоятельства, но от этого чувство вины не ослабевало. Но знать об этом никто не мог, вот она, светлая сторона случившегося. Я никому ничего не собирался рассказывать. Смерть ее выглядела бы естественно, само собой, после инсульта многие умирают, и я не хотел никаких кривотолков.
Я подошел к низкой каменной стене, перелез через нее, подхватил из желоба рюкзак, надел на плечи. У подножия холма появился свет фар, словно к кладбищу спешило вызванное мной такси. Я вытянул руку с оттопыренным пальцем, почему-то в уверенности, что подъедет старик в старом "додже": решил проехать по этой дороге, тревожась за меня, и его появление придало бы всей истории окончательную завершенность.
Только подъехал не старик, а жующий табак фермер, на пикапе, в кузове которого стояли корзины с яблоками. Обычный человек, не старый и не мертвый.
- Куда тебе, сынок? - спросил он, а когда я объяснил, добавил, Значит, нам по пути.
Меньше чем через три четверти часа, двадцать минут десятого, он остановил пикап у дверей Медицинского центра Мэна.
- Удачи тебе. Надеюсь, твоей маме уже лучше.
- Спасибо, - ответил я и открыл дверцу пикапа.
- Я вижу, что ты из-за этого очень нервничаешь, но она наверняка поправится. А вот эти царапины тебе обязательно надо продезинфицировать, он указал на мои руки.
Посмотрев на них, я увидел на тыльной стороне ладоней полумесяцы запекшейся крови. Вспомнил, как сидел, сцепив руки, как ногти впивались в кожу, чувствуя боль, но не в силах разжать пальцы. И вспомнил глаза Стауба, наполненные лунным светом, напоминающим сверкающую воду. "Ты катался на "Пуле"? - спросил он меня. - Я проехался четыре раза".
- Сынок? - послышался голос фермера. - Ты в порядке?
- А?
- Тебя вдруг прошибла дрожь.
- Все нормально, - ответил я. - Еще раз большое вам спасибо, захлопнул дверцу и пересек широкий тротуар, на котором, поблескивая никелем под лунным светом, выстроились кресла-каталки.
Подошел к информационной стойке, напомнив себе, что должен изобразить изумление, когда услышу от них, что она умерла, обязан изобразить изумление, они же обязательно что-то заподозрят, если не изображу... а может, решат, что я в шоке... или, что мы не ладили... или...
Я очень уж глубоко погрузился в свои мысли и даже не понял, что сказала мне женщина, сидевшая за информационной стойкой. Пришлось попросить повторить.
- Я сказала, что она в палате 487, но сейчас подняться туда вы не можете. Посетители допускаются к пациентам только до девяти вечера.
- Но... - голова у меня вдруг пошла кругом. Я схватился за край стойки. Вестибюль освещался флуоресцентными лампами, и в их мертвенно-белом свете кровавые полумесяцы особенно четко выделялись на тыльных сторонах ладоней, восемь маленьких полумесяцев, похожих на улыбки, повыше костяшек пальцев. Водитель пикапа дал мне дельный совет. Их следовало продезинфицировать.
Женщина за стойкой терпеливо смотрела на меня. На табличке, прицепленной к белому халату, значились ее имя и фамилия: ИВОНН ЭДЕРЛИ.
- Как она?
Женщина повернулась к дисплею компьютера.
- Против ее фамилии буква У. Значит, состояние удовлетворительное. На четвертом этаже обычные палаты. Если бы существовала угроза жизни, ваша мать находилась бы в одной из палат интенсивной терапии. Они на третьем этаже. Я уверена, если вы приедете завтра, вы найдете ее уже в полном здравии. Прием посетителей начинается в...
- Она же моя мама, - напомнил я. - Я полдня добирался на попутках из университета Мэна, чтобы повидаться с ней. Неужели я не могу подняться к ней, хотя бы на несколько минут?
- Для членов семьи иногда делаются исключения, - она улыбнулась. Подождите. Посмотрим, что можно сделать, она сняла трубку с телефонного аппарата, нажала на три клавиши, без сомнения, чтобы позвонить на сестринский пост, так что в ближайшие две минуты мне предстояло убедиться, действительно ли я мог заглянуть в будущее. Ивонн, Властительница Информации, спросит, может ли сын Джин Паркер подняться наверх, совсем на чуть-чуть, только для того, чтобы поцеловать мать и подбодрить ее, а медицинская сестра ответит ей, Господи, Ивонн, миссис Паркер скончалась пятнадцать минут тому назад, мы только что отправили ее в морг, даже не успели внести эти сведения в компьютер, ужас, да и только.
- Мюриэль? - спросила женщина, сидевшая за информационной стойкой. Это Ивонн. Рядом со мной стоит молодой человек, его зовут... - она вскинула на меня глаза, брови вопросительно поднялись, и я назвал ей свои имя и фамилию, - ...Алан Паркер. Его мать - Джин Паркер, из 487-й. Он спрашивает, нельзя ли ему...
Она замолчала. Выслушивая ответ. С четвертого этажа ей, безусловно, сообщали, что Джин Паркер умерла.
- Хорошо. Да, я понимаю, - женщина посидела, глядя прямо перед собой, потом прижала трубку к плечу. - Она послала Энн Корригэн заглянуть в палату. Секундное дело.
- Это никогда не кончится, - вырвалось у меня.
Ивонн нахмурилась.
- Простите?
- Простите?
- Ничего. Вечер выдался таким долгим и...
- ...и вы переволновались из-за матери. Естественно. Я думаю, вы очень хороший сын, раз бросили все дела и сразу приехали в больницу.
Я не сомневался, что мнение Ивонн Эдерли обо мне разом изменилось бы в худшую сторону, если бы она услышала мой разговор с водителем "мустанга", но, разумеется, услышать его она не могла. Маленький секрет, мой и Джорджа.
Мне казалось, что я стою под ярким светом флуоресцентных лам долгие часы, дожидаясь, пока в трубке вновь раздастся голос медсестры с четвертого этажа. Перед Ивонн лежали какие-то списки. Она их внимательно прочитывала, около некоторых фамилий ставила аккуратные птички, и мне пришло в голову, что ангел смерти, если бы он или она существовал, выглядел бы точно так же, как эта загруженная работой женщина, заваленная бумагами, с компьютером на столе. Ивонн прижимала трубку к уху приподнятым плечом. По громкой связи объявили, что Фаркуихара ждут в радиологии, доктора Фаркуихара. А на четвертом этаже в этот самый момент медсестра Энн Корригэн широко раскрытыми глазами смотрела на мою мать, мертвую, уставившуюся в никуда, с чуть приоткрытым ртом, уже не перекошенным, как после инсульта.
Ивонн оторвалась от списков, как только в трубке раздался женский голос. Послушала, кивнула, прежде чем сказать: "Хорошо, да, я понимаю. Сделаю. Разумеется, сделаю. Спасибо тебе, Мюриэль, - она положила трубку и, очень серьезная, посмотрела на меня. - Мюриэль говорит, что вы можете подняться, но только на пять минут. Ваша мать уже приняла прописанные ей на ночь лекарства, и она уже очень сонная".
Я застыл, вытаращившись на нее.
На ее лице отразилась тревога.
- С вами все в порядке, мистер Паркер?
- Да, - ответил я. - Просто я подумал, а вдруг...
Она улыбнулась. Очень сочувственно.
- У многих возникают такие мысли. Это понятно. Вам вдруг звонят, вы мчитесь сюда... понятно, что вы опасались худшего. Но Мюриэль не позволила бы вам подняться на ее этаж, если бы полагала, что ваша мать плохо себя чувствует. Можете мне в этом поверить.
- Спасибо, - поблагодарил я Ивонн Эдерли. - Большое вам спасибо.
Я уже собрался отойти от стойки, когда она остановила меня.
- Мистер Паркер? Если вы приехали с севера, из университета Мэн, могу я спросить, почему у вас на рубашке этот значок? Трилл-Виллидж в Нью-Гэмпшире, не так ли?
Я опустил голову и увидел значок-пуговицу, приколотый к нагрудному карману моей рубашки. "Я КАТАЛСЯ НА "ПУЛЕ" В ТРИЛЛ-ВИЛЛИДЖ, ЛАКОНИЯ". Тут я все понял: он перевесил значок на мою рубашку, прежде чем вытолкнуть меня из машины. Оставил свою метку, позаботился о том, чтобы я не вообразил, будто встреча с ним мне причудилась. Кровавые полумесяцы на тыльной стороне ладоней говорили за то, что я действительно ехал в "мустанге", за рулем которого сидел мертвяк. Значок-пуговица стал еще одним подтверждением. Он предложил мне сделать выбор, и я выбрал.
Тогда почему моя мать до сих пор жива?
- Это? - я коснулся значка подушечкой большого пальца, погладил его. Это мой счастливый амулет, - ложь, ужасная ложь, но ничего другого в голову не пришло. - Я получил его, когда ездил туда с мамой. Мы вместе прокатились на "Пуле".
Ивонн, Властительница информации, лучезарно улыбнулась, словно никогда не слышала ничего более приятного.
- Обнимите ее и поцелуйте. Встреча с вами подействует на нее лучше любого снотворного, прописанного врачами. Лифты там, - она указала. - За углом.
Поскольку посетителей к пациентам уже не пускали, лифта я ждал в гордом одиночестве. Слева, у закрытого газетного киоска, стояла урна. Я сорвал с рубашки значок, бросил в урну. Вытер ладонь о джинсы. Еще вытирал, когда открылись дверцы кабины. Вошел и нажал на кнопку с цифрой четыре. Кабина плавно пошла вверх. Над кнопками висел плакат, сообщающий о том, что на следующей неделе будет приниматься кровь от доноров. Пока я его читал, мне в голову пришла идея... да нет, не идея, я уже точно знал, что так и будет. Моя мать умирала, в эту самую секунду, когда лифт медленно поднимал меня на четвертый этаж. Я сделал выбор, а потому именно мне предстояло первому увидеть ее мертвой. По-другому просто быть не могло.
Открылись двери кабины, и я увидел другой плакат. Рисованный палец прижимался к рисованным большим красным губам. Ниже тянулась надпись: "НАШИ ПАЦИЕНТЫ ОЦЕНЯТ СОБЛЮДЕНИЕ ВАМИ ТИШИНЫ". Коридор уходил от лифтов направо и налево. Двери с номерами располагались в левой части коридора. Туда я и направился, но с каждым шагом мои кроссовки набирали вес. Я заметно сбавил скорость, проходя мимо четыреста семидесятых номеров, а между 481-й и 483-й палатами просто остановился. Не мог идти дальше. Пот, холодный и липкий, будто застывающий сироп, потек по лицу. Желудок скрутило. Нет, я не мог идти дальше. И уже собрался развернуться и трусливо бежать. С тем, чтобы на попутках добраться до Харлоу и уже утром позвонить миссис Маккарди. Утром мне было бы легче смириться с утратой.
Начал таки поворачиваться, когда медсестра высунулась из двери... палаты моей матери.
- Мистер Паркер? - шепотом спросила она.
И я едва не ответил: "Нет". Но потом кивнул.
- Заходите. Только быстрее. Она отходит.
Этих слов я и ожидал, но, тем не менее, лицо у меня перекосило у ужаса, а колени подогнулись.
Медсестра все это заметила, поспешила ко мне, шурша халатом, с тревогой в глазах. На бадже, прикрепленном к нагрудному карману, я прочитал: "ЭНН КОРРИГЭН".
- Нет, нет, я про снотворное... она вот-вот заснет. Господи, какая же я глупая. Она в полном порядке, мистер Паркер, я дала ей "амбьен" и она отходит ко сну, вот что я хотела сказать. Вы не грохнетесь в обморок? - она взяла меня за руку.
- Нет, - ответил я, еще не зная, грохнусь или нет. Перед глазами плыло, в ушах гудело. Я подумал о том, как дорога уносилась под колеса автомобиля, в лунном свете напоминая дорогу из черно-белого фильма. "Ты катался на "Пуле"? Я проехался четыре раза".
Энн Корригэн привела меня в палату, и я увидел мать.
Женщина крупная, она, тем не менее, едва виднелась на маленькой и узкой больничной кровати. Ее волосы, больше седые, чем черные, разметало по подушке. Руки, лежащие поверх одеяла, напоминали руки ребенка, даже куклы. От инсульта рот у нее не перекосило, как я того ожидал, но кожа пожелтела. Она лежала с закрытыми глазами, но, стоило медсестре произнести ее имя, открыла их. Синие-синие, что у нее не старело, так это глаза, и живые. Какое-то мгновение она смотрела в потолок, потом взгляд остановился на мне. Она улыбнулась, попыталась протянуть ко мне обе руки. Одна поднялась. Вторая, подрожав, чуть-чуть оторвалась от одеяла, чтобы снова упасть на него.
- Эл, - прошептала она.
Я шагнул к кровати, но лицу потекли слезы. У стены стоял стул, но мне он не требовался. Я упал на колени рядом с кроватью, обнял маму. От нее пахло теплом и чистотой. Я поцеловал ее в висок, щеку, уголок рта. Она подняла здоровую руку, пальцем провела мне под глазом.
- Не плачь, - прошептала она. - Незачем.
- Я приехал, как только узнал. Позвонила Бетси Маккарди.
- Я же ей сказала... уик-энд. Сказала, что ты можешь приехать на уик-энд.
- Да, но я не мог ждать, - я прижался к ней.
- Автомобиль... починил?
- Нет. Добирался на попутках.
- Господи, - каждое слово давалось ей с трудом, но язык не заплетался, я не замечал признаков разрыва с реальностью. Она знала, кто она, кто я, где мы, почему. Единственным признаком болезни являлась слабость левой руки. Я почувствовал огромное облегчение. Должно быть, Стауб просто разыграл меня... а может, никакого Стауба и не было, может, все это мне действительно приснилось, каким бы невероятным ни казался такой сон. Здесь в больничной палате, когда я стоял на коленях у кровати матери, обнимаю ее, версия о сне представлялась все более убедительной.
- Эл? У тебя на воротнике кровь, - ее глаза закрылись, потом медленно открылись. Я понимал, что веки у нее такие же тяжелые, какими недавно, в коридоре, казались мне кроссовки.
- Ударился головой, мама. Пустяки.
- Хорошо. Ты должен... беречь себя, - веки вновь опустились, поднялись еще медленнее.
- Мистер Паркер, я думаю, мы должны дать ей поспать, - подала голос медсестра, которая стояла у меня за спиной. - У нее выдался очень трудный день.
- Знаю, - я вновь поцеловал ее в уголок рта. - Я ухожу, мама, но приду завтра.
- Не... лови попуток.. опасно.
- Не буду. Приеду с миссис Маккарди. А ты поспи.
- Я только и делаю... что сплю, - ответила она. - Была на работе, разгружала посудомоечную машину. Закружилась голова. Упала. Очнулась... здесь, - она посмотрела на меня. - Инсульт. Доктор говорит... не все так плохо.
- Ты поправишься, - я поднялся, взял ее руку. Кожа гладкая, как мокрый шелк. Рука пожилой женщины.
- Мне снилось, что мы в парке развлечений в Нью-Гэмпшире, - вдруг сказала она.
Я смотрел на нее сверху вниз, чувствуя, как внутри все холодеет.