— Чем же я могу быть вам полезен? — спросил Дан.
— Мне нужно оружие, — сказал Бетлоан негромко, но твердо. — Хорошее оружие. Мне нужны луки, стреляющие без стрел, и мечи, разящие на расстоянии.
— У нас нет ничего такого, — возразил было Дан, но Бетлоан остановил его движением руки.
— Не лги. Разве не ты приехал на повозке, в которую не надо впрягать каотов?
Что ж, определенная логика в его словах есть, подумал Дан. Но не вручать же ему бластер, которого, впрочем, и нет. Ни у него, ни у Марана. А что, кстати, Маран? Он тянул паузу, надеясь, что Маран подкинет какую-нибудь идею, но тот помалкивал, хотел, наверно, посмотреть, как его друг и подчиненный, бестолковый олух, каким он всегда был и, как видно, остался, будет выкарабкиваться из очередной неудобной ситуации, в которую угодил по собственной вине?.. Ну смотри, смотри!..
— Чтобы заключить союз, нужны переговоры, — сказал он не очень решительно.
Бетлоан кивнул.
— Я мог бы отправиться… — он увидел на лице правителя ироническую усмешку и скорректировал уже готовую фразу, вместо «домой» сказал: — к повозке. В сопровождении твоих воинов. И передать твои предложения.
Он сразу представил, как приближается к астролету, пусть и под конвоем, что стоит прямо из люка одним движением станнера этот конвой обезвредить, если даже его самого заденет, не страшно…
— Ты останешься здесь, — прервал Бетлоан его грезы. — К повозке отправятся мои посланные.
— Мои товарищи могут им не поверить. Если меня с посланными не будет, они решат, что я убит, — возразил Дан, но у правителя все было продумано.
— Поверят. Ты передашь моим воинам… — его взгляд остановился на телекамере, — хотя бы этот амулет. Ну и несколько слов, которые убедят твоих товарищей, что ты жив и ждешь их решения.
Он умолк, вопросительно глядя на Дана. И тут наконец объявился Маран.
— Скажи, что тебе надо подумать, — велел он.
Невелика премудрость! Дан надеялся на большее, но поскольку ему и самому ничего особенно умного в голову не приходило… Собственно, в подобных ситуациях действительно вернее всего не рубить сплеча…
— Я должен обдумать твои слова, — заявил он торжественно. — Мне нужно время.
— Хорошо, — согласился Бетлоан. — Думай. Даю тебе… — он помедлил, — день. Иди.
Дан был уже у выхода, когда Бетлоан вдруг остановил его вопросом:
— А в ваших краях все ездят на подобных повозках? — поинтересовался он небрежно. — Или есть и обычные, в которые надо впрягать каотов?
Дан открыл уже рот, намереваясь сообщить, что в их передовой стране давно и думать забыли о каотах, но Маран помешал ему.
— Скажи, что и есть и обычные, — шепнул он.
Дан удивился, но сказал, что ему велели, и вышел вслед за воинами, ранее сопровождавшими его сюда. Почему бы?..
— Он хотел прояснить твой социальный статус, — ответил Маран на его невысказанный вопрос. — Если там у всех такие повозки, значит, ты рядовой член общества, и неизвестно, озаботит ли кого-либо твоя судьба. А если нет…
— Понятно, — буркнул Дан, забыв об осторожности, но никто не обратил внимания на его реплику.
— Ну и что теперь? — ворчливо спросил он, плюхаясь на свое меховое ложе.
— Теперь? — Маран помолчал. — Твои предложения? — осведомился он после довольно длинной паузы.
— Какие у меня могут быть предложения! Мое дело маленькое. Я объявляю Бетлоану о своем согласии, он присылает к тебе депутацию, вооруженную моей телекамерой…
— Почему телекамерой?
— Потому что он принял ее за амулет, который вкупе с неким паролем докажет вам, что я жив.
— Понятно. Итак?
— Он присылает депутацию, ты ее охмуряешь и отправляешься восвояси. Остальное твоя забота… Хотя… Послушай, а что если они замышляют овладеть повозкой… то есть, тьфу, астролетом, и переговоры — лишь отвлекающий маневр? Выманят вас с Эвальдом наружу и пристрелят из луков.
— Не исключено, — отозвался Маран. — Хотя маловероятно. Если б они собирались с нами расправиться, это было бы проще сделать до нападения на тебя, теперь мы начеку, они должны это понимать. Собственно, каковы их намерения — значения не имеет, не согласиться ты в любом случае не можешь, иначе тебя просто-напросто убьют.
— Если это единственная альтернатива тому, чтобы вооружить дикарей бластерами, я готов, — заявил Дан торжественно.
— История оценит твою самоотверженность, — усмехнулся Маран, — но надеюсь, что до этого не дойдет.
— В любом случае, имей в виду…
— Не валяй дурака! Тебе что, жизнь надоела?
— Ну не то чтоб совсем, но… Почему это ты можешь быть самоотверженным, а я нет? Чем я хуже?
— Ничем, — сказал Маран серьезно. — Ты лучше. Да и моя самоотверженность изрядно поувяла. С тех пор, как появилась Наи, я трясусь над своей жизнью так, словно она не моя, а жизнь Микеланджело или Шекспира. Ладно, Дан. Мне надо обдумать ситуацию. С учетом сегодняшней аудиенции.
— Хочешь сказать, что мне пора заткнуться?
— Зачем же так грубо? Отдыхай. Повторяй словарь, рисуй на песке картинки, занимайся любовью. Если предложат.
Дан удивился тому, что Маран затронул в разговоре вторую сферу… он невольно улыбнулся собственной формулировке, это случалось не впервые, с некоторых пор он и сам и даже про себя деликатно именовал все, что касалось секса, на бакнианский манер… О второй сфере Маран никогда не заговаривал, не имея на то веских оснований, стало быть, какая-то задняя мысль… Интересно, какая?
— Ну если они снова приведут Генису… — начал он, чтобы поддержать разговор.
— Лучше б другую, — сказал Маран без запинки.
— Почему? — удивился Дан.
— Потому.
— А именно? Объяснись.
Маран вздохнул.
— Я полагаю, ты не преминул продемонстрировать свои благоприобретенные навыки?
— Естественно.
— Вот. Понимаешь теперь?
— Ничего не понимаю. Говори толком.
Маран снова вздохнул.
— Олинию помнишь?
— Ну?
— Меня до сих пор мучает совесть. Я не привык быть предметом нежных чувств, Дан. Я имею в виду, таких, на которые не могу ответить. Сам знаешь, у бакнианских женщин своего рода иммунитет, они не будут терять голову из-за того, что их ублажили по полной программе.
— А Лана? — спросил Дан.
— Лана была исключением. И тем не менее, она все понимала. Она ведь тоже была бакнианкой. Она знала, что по большому счету у нас с ней ничего получиться не может. Там все было без обмана. Но женщины из внешнего мира незнакомы с подоплекой нашей второй культуры и неспособны осознать наши мотивы… я говорю, наши, подразумевая в данном случае и тебя, ты ведь уже тоже погрузился с головой во все эти бакнианские материи… Словом… Не создавай эмоциональных связей. Не строй отношений, который могут быть причиной долгих страданий. Я уже не говорю о том, что ты и сам человек влюбчивый, но это ладно, вернемся домой, и все образуется.
— Тебе легко говорить, — сказал Дан недовольно. — А я не могу, как ты, сегодня одна, завтра другая, послезавтра… — он замолчал, вдруг поняв, что дело обстоит не совсем так… Ничего себе! — Маран! — сказал он сурово. — Почему ты меня не предупредил?
— Насчет?..
— Насчет того, что кевзэ подтачивает или переиначивает… нет, переворачивает все установки!
— Ты имеешь в виду свою моногамность?
— Да. Если от нее что-то осталось.
— Господи, Дан! Ты же знал, что кевзэ это материальная основа полигамии. О чем еще я должен был тебя предупреждать?
— Я считал, что речь о возможностях, а не… о желаниях.
— А! Это пройдет. Просто этап такой.
— Ну а если, допустим, Паомес опять ее приведет? Тогда что делать? Отказаться?
— Да я не к тому! Решай сам. Я просто хотел, чтобы ты все обдумал и выбрал наиболее адекватную линию поведения. С учетом тех установок, к которым ты приобщился с моей помощью, оказавшись тем самым в моей зоне ответственности. Ладно, все.
С этими словами Маран умолк, и Дан стал обдумывать, как ему себя вести, если Паомес приведет-таки Генису… В моей зоне ответственности! Ну и формулировочки у него… Хотя, конечно… Он почему-то вспомнил Дину Расти, как она пыталась после ареста Лея покончить с собой, и чего стоило вернуть ее к более-менее полноценной жизни… Впрочем, это совсем другая история, с Олинией ведь ничего страшного не случилось, наоборот, душа зашевелилась, что тут плохого, даже для нее самой, а для ее окружения вообще подарок судьбы. У этого Марана просто какая-то гипертрофированная совесть… К тому же Маран это другая категория, с ним и на словах себя сравнивать смешно, неизвестно, сколько еще понадобится времени, чтобы хоть в первом приближении освоить те премудрости, с которыми он познакомился в восемнадцать лет. Если это вообще получится, иногда Дану казалось, что у них и тут есть генетическое отличие, совсем малюсенькое, ничтожное, но все же неодолимое…
Он так и ни к чему не пришел, решив вести себя по обстоятельствам, но Паомес не появился, видимо, слишком его баловать тоже не собирались, словом, ему не оставалось ничего иного, как забраться в свою теплую постель и заснуть, уповая на верность древней поговорки по поводу утра, которое мудренее вечера.
Спал он долго, и разбудил его не Паомес, а начальник караула, грубовато тронувший его за плечо. Разбудил, сделал знак подняться и следовать за ним, Дану еле удалось уговорить его подождать пару минут, дабы ополоснуть лицо, за чем тот наблюдал, выпучив глаза, очевидно, утреннее умывание к доблестям здешних военачальников не относилось. Удивительно, что ему вообще выдали сосуд с водой! Застегивая на ходу рубашку, он прошел вслед за главой стражников по нескольким коридорчикам «шапито» и оказался у входа в «тронный зал». Начальник караула отдернул занавеску, отодвинулся и знаком предложил Дану пройти вперед. Дан переступил порог и онемел. Прямо напротив него на пуфе у стены сидел… Маран. Он не поверил собственным глазам, даже зажмурился на секунду, потом вгляделся… В зале было достаточно светло, машинально посмотрев вверх, он обнаружил в своде шатра прорехи, наверно, днем часть шкур отодвигали, и теперь солнечные лучи падали как раз туда, где… Черт! Тысяча чертей и один маленький дьяволенок! Он судорожно вздохнул. Что за… Впрочем, его потрясение прошло быстро. В глубине души он ни минуты не верил, что Маран возьмет и улетит. Да, не домой, а на базу, готовить его, Дана, освобождение, но улетит, избежит излишнего риска, станет беречь, как говорил вчера, собственную жизнь. Это был бы разумный шаг, но шаг другого человека, не Марана, а Маран другим человеком становиться, как видно, не собирался, он оставался самим собой. Как всегда, без всяких примет скованности или неуверенности, он сидел, облокотившись на широко расставленные колени, и в упор глядел на Бетлоана, занимавшего соседний пуф. Они были вдвоем, никаких переводчиков, никаких советников. Когда Дан вошел в зал, оба повернули головы, Маран едва заметно подмигнул, а Бетлоан знаком подозвал Дана, и когда тот подошел поближе, указал на него Марану. Маран медленно, вдумчиво оглядел Дана и спросил:
— Ты в порядке?
Дан только кивнул, понимая, что процедура продиктована, так сказать, правилами игры, Бетлоан продемонстрировал его Марану, дабы доказать, что заложник жив и находится в добром здравии, Маран же, естественно, разыграл неведение и стремление иметь гарантии.
Присоединиться к переговорам его никто не пригласил, наоборот, Бетлоан махнул рукой оставшемуся стоять в почтительном отдалении начальнику караула, и Дана той же дорогой отвели туда, откуда привели. Он снова улегся на ложе, с которого его так неожиданно подняли, и стал размышлять, пытаясь угадать, что же решил предложить Бетлоану Маран в обмен на его свободу. Не бластеры же, в самом деле? Вопрос был праздный, поскольку бластерами Маран на данный момент не располагал, правда, формально они в вооружение экспедиции входили, и при необходимости он, как командир, мог отомкнуть сейф, где они лежали, своим личным «ключом», электронным блоком, отпиравшим электромагнитные запоры разной степени сложности, командирский так почти любые, отомкнуть, вынуть бластеры и раздать подчиненным, всем или через одного, либо рассовать по карманам, словом, сделать с ними все, что ему будет благоугодно (не забывая, разумеется, о своей ответственности перед Разведкой, Всемирной Организацией Космических Исследований, Всемирной Ассамблеей и так далее, до бесконечности), однако сейф этот находился не в скорлупке, на которой их угораздило выйти в недальний, но космос, а в базовом астролете экспедиции, в эту минуту совершавшем, надо думать, очередной виток по орбите вокруг Глеллы. Да и если б располагал… Может, станнер? Один, два? Безвредное, в сущности, оружие, выводившее из строя людей временно. Но устроило ли бы таковое Бетлоана? Если и да, решение выглядело, во-первых, более чем сомнительным с правовой точки зрения, а во-вторых, слишком примитивным, не в стиле Марана. Что тогда?
Так и ни до чего не додумавшись, он махнул рукой и стал ждать, когда Маран объявится в эфире, встревать в его разговор с Бетлоаном он, конечно, не собирался. Встревать? Ах черт! Только теперь он осознал то, на что спросонок не обратил внимания. Эфир молчал. Удивительно. По идее, он должен был слышать все, о чем говорилось там, в «тронном зале», но на самом деле с момента пробуждения не услышал ни звука. Это могло означать только одно: Маран отключил свой «ком». Но почему? Опять таинственность, «кролик из шляпы»? Он вспомнил, как перед экспедицией на Эдуру Маран предупредил Артура, просившегося в команду: «Я человек нелегкий, не люблю делиться своими планами с подчиненными»… Но нет, Дан не верил, что Маран начнет изображать deus ex machina в нынешней ситуации. Что тогда? Еще один вариант — излюбленное геройство в одиночку, как выразился однажды Поэт, по какому поводу, Дан уже не помнил… Действительно, геройствовать, читай, рисковать жизнью, из высоких соображений или во благо конкретных людей, все равно, Маран старался один и желательно без свидетелей… Дан сразу вспомнил рассказ Нилы об изиевских еще временах… Как Маран, защищая того же Поэта, схлестнулся с Пестой, о чем Поэт не ведал по сей день… Или эпизод с Натали, так ту историю называл сам Маран, в отличие от репортеров, окрестивших ее подвигом… Да, но на сей раз скрывать что-либо было бессмысленно, ведь уже факт появления Марана в шатре Бетлоана говорил сам за себя, так что, подумав, Дан отбросил и эту идею. Так… Была и еще сфера, в которой Маран предпочитал оставаться один. Ответственность. Но в таком случае… В таком случае, он выключил «ком» по неочевидной для кого-либо другого, но абсолютно ясной Дану причине: поскольку замыслил трюк, который мог вызвать недовольство в ВОКИ. Как минимум. Потому он и решил держать Дана в стороне, чтобы не вовлекать в возможные неприятности и его. Дан такой поворот дел правильным или справедливым не считал, но в подобных ситуациях Маран был непрошибаем, он поступал по-своему, и переубедить его не сумел бы сам Цицерон. Дан вздохнул, сел, придвинул стоявшее на полу блюдо с завтраком и, лениво жуя, стал строить догадки с учетом последнего, установленного методом дедукции обстоятельства.
Прошло добрых четыре часа, пока о нем наконец вспомнили, но сделал это, во всяком случае, на первый взгляд, не Маран, два стражника, отодвинув дверь в обиталище Дана, подозвали его и провели не более и не менее, как к выходу из шатра. Неужели Маран исхитрился добиться его немедленного освобождения? Невероятно. С бьющимся сердцем он шагнул через порог, оказался на освещенном еще довольно высоко стоявшим солнцем пустыре и на минуту ослеп от яркого света. Тюремная крыса, ха-ха. Потом он, правда, обвыкся и сразу увидел Марана, сидевшего верхом на каоте. Обширное пространство перед «шапито», свободное от шатров и кострищ, было очищено еще и от зевак и предоставлено ему для демонстрации навыков наездника, как понял Дан, поглядев по сторонам и увидев немало воинов, стоявших кучками у дальних палаток или у «дворца», среди последних оказался и Бетлоан, следивший за Мараном с нескрываемым любопытством. Конечно, скакун из каота был никудышный, но Маран заставил-таки его проделать кое-что из освоенных в манеже на Земле трюков. Дан и сам был наездник не из худших, да и в манеж они ходили обычно вдвоем, потому он следил не столько за Мараном, сколько за реакцией зрителей, и остался доволен произведенным впечатлением. Под занавес Маран галопом пересек пустырь, на всем скаку остановил каота прямо перед Бетлоаном, а заодно и Даном, поскольку правитель, окруженный десятком приближенных, стоял от Дана в нескольких шагах, и по-киношному лихо спрыгнул на землю.
— Ездить ты умеешь, — сказал Бетлоан.
— Я умею все, что должно уметь мужчине, — ответил Маран с легким оттенком высокомерия.
Дан насторожился. Маран и бахвальство были несовместимы абсолютно, и подобное его поведение означало, что таков здешний стиль, что Маран со своим уникальным чутьем моментально в этом разобрался и теперь не хвастал, а просто работал. Конечно! Дан сразу вспомнил, как Паомес рисовал и рисовал людей и каотов, дабы превзойти в могуществе и богатстве его, Дана, несуществующее племя. И, значит, правильно он сделал, что не отстал, не уступил первенства.
Бетлоан некоторое время, прищурившись, смотрел на Марана, затем повернулся к придворным и сделал знак одному из них. Тот немедленно вышел вперед и вынул из ножен меч, другой же приближенный вынул свой и протянул Марану. Дан поежился. Конечно, фехтованием в Разведке с некоторых пор заведовал олимпийский чемпион, правда, шпажист, а не мечник, но его подопечным приходилось управляться и с мечом, и с саблей и иным не спортивным, а историческим холодным оружием, к тому же в свое время, перед тем, как присоединиться к участникам похода в Атанату, они с Мараном в тренировочном зале Периценской орбитальной станции освоили все приемы весьма изощренного лахинского боя на мечах, но что если тут какие-то другие? А мечи ведь не деревянные, а боевые, стальные, правда, заточки вроде не первоклассной, но все же… Однако переживать ему пришлось недолго, Маран обезоружил своего противника на второй минуте, меч того отскочил на добрых пять шагов, а сам он застыл на месте, обалдев от неожиданности. Неизвестно, собирался ли продолжать испытание Бетлоан — Дан уже сообразил, что это испытание — но Маран сам подошел к воину попроще, попросил у него лук и единственную стрелу, а потом вдруг поманил Дана и, указывая на противоположную сторону площади-пустыря, небрежно бросил на языке кочевников: