Выходит, красота была и есть, но я не видел ее - не умел видеть?
-Марина?
Девушка подняла голову – она заматывала тряпицей ногу.
-Расскажи о Ленине.
-Интересно? – засмеялась.- Погоди, закончу…
-Как мозоль?
-Намного лучше.
Она обулась, протянула ноги к огню.
-В книгах бывших не только про Ленина написано. Оказывается, у них было
много разных героев, плохих или хороших… Ленин, кстати, скорее плохой, – я так
поняла.
-Почему же его вырезали из камня?
-Не знаю,- Марина кашлянула.- Книг бывших осталось мало, да и то они все
повреждены огнем и водой. Ты будешь слушать, не перебивая?
-Буду. Рассказывай.
И она рассказала. Но не о Ленине. Замерев, я слушал, что когда-то на
месте Джунглей была страна под названием Россия, в которой жили и трудились
люди. Им было горько и радостно, холодно и тепло, они голодали и были сыты,
воевали и мирились, занимались науками, литературой, искусством, сеяли хлеб и
летали к звездам. Не знаю, так ли хорошо рассказывала Марина, или что-то от
бывших осталось во мне, но я вдруг увидел Россию – увидел ее всю -
величественную, холодную. Ее города, села, ее леса, озера и реки, ее фабрики и
заводы. Ее народ.
Не дослушав до конца, я вскочил и подошел к окну. Марина умолкла.
Снежные вихри носились над площадью, внизу хлопала сорванная с петель
дверь.
-Андрей?
Я скрипнул зубами.
-Когда я узнала, мне тоже было тяжело…
Украдкой стерши рукавом влажную полоску, появившуюся на щеке, я
прилег у костра лицом к стене.
6
ПОЛЕТ НАД ДЖУНГЛЯМИ
Я проснулся в полутьме.
Замер, прислушиваясь. Ровное дыхание Марины, как шелест травы…
Ага, вот опять! Похоже на стон.
Что это?
Нащупав автомат, я поднялся. Осколок штукатурки пискнул под ногой.
Марина пошевелилась, задышала чаще.
Ночь и погасший костер, а в комнате почти светло: луна. У окна намело
сугроб.
Осторожно ступая, я обогнул Марину и вышел в коридор.
Снова этот звук. Прямо из соседнего кабинета…
Подняв автомат, я двинулся по трухлявому ковру.
Заглянув в дверной проем, увидел кучу пепла посреди комнаты, окно,
сугроб, а слева, в углу, – что-то длинное, черное, похожее на сверток. Сверток
пошевелился. Держа автомат наизготовку, я приблизился.
На полу лежала старуха: седые космы разметались вокруг головы, глаза
ввалились, кожа высохла.
Рот, напоминающий пещеру, дрогнул, искривился; за хрипами и стонами я
расслышал:
-Пить.
Этот игрок проиграл. Ему не уберечь свою Теплую Птицу. Приученный за
последние дни к состраданию, я опустил автомат и вытащил из ножен заточку,
собираясь прекратить муки старухи.
-Только попробуй.
Я обернулся: Марина. В глазах - зеленые огоньки. Она подошла вплотную,
и вдруг, коротко размахнувшись, ударила меня по щеке. Я перехватил руку, до
хруста сжал: зверь взвился на дыбы. Марина не поморщилась, спокойно и твердо
глядя на меня. Из ее глаз исходила сила, - и испуганный зверь спрятался в
Джунглях. Я отпустил ее руку.
-Скотина, - негромко сказала девушка, растирая запястье.
Присела на корточки перед старухой, погладила седые волосы.
-Пи-ить.
-Я хотел прикончить ее, чтоб не мучилась,- пробормотал я: щека горела.
-Принеси воды.
Вернувшись в кабинет, я развел костер и стал растапливать снег. Мне было
досадно, что причинил Марине боль и, вместе с тем, почему-то приятно.
Казалось: минуту назад я что-то доказал ей, хотя что именно, не знал.
Вода в шлеме-котелке забурлила.
Марина все так же сидела над старухой, поглаживала похожую на корень
старого дерева руку:
-Не надо бояться – это совсем не больно, - шептала девушка. - Глаза
закроются – и все.
Старуха, похоже, слушала, приоткрыв белесые глаза.
-Принес воду?
Я подал шлем.
-Еще горячее не мог? Подай, что ли, снега.
Растворив свежий снег в кипятке, Марина принялась аккуратно смачивать
рот старухи, та зашлепала губами.
-Пей, мама, пей.
Мама?
Марина поила старуху, придерживая ее голову рукой.
«Опять заставит хоронить», - пришло в голову, но раздражения я не
почувствовал. Ну, заставит, да, она такая…
Тем временем со старухой начало происходить то, что должно: Теплая
Птица оставляла ее. Дыхание участилось, руки-ноги мелко дрожали.
Едва прикрытая тряпьем, грудь старухи поднялась и стала медленно
опускаться. Из открытого рта шумно и долго выходил воздух, казалось, что сейчас
она вздохнет и поднимется, но, сделав несколько судорожных движений, старуха
замерла.
Марина поднялась. Я подумал – сейчас заговорит о похоронах, но девушка
молчала, глядя перед собой.
-Андрей, еще раз позволишь себе подобное, - произнесла она, так и не
взглянув на меня,- я уйду.
И снова мне стало не по себе:
-Я не хотел хватать тебя за руку...
-Да я не о том,- отмахнулась Марина,- Кто дал тебе право распоряжаться
чужими жизнями?
-Но…
-Не надо! Я думаю, ты все понял. Пошли.
Она подхватила котелок, выплеснула на пол остатки воды и вышла из
кабинета. Я последовал за ней.
Старуха осталась одна в темноте.
Пока мы отсутствовали, в мой рюкзак забралась крыса, изловчившись, я
поймал ее за хвост. Зверек завертелся, щекоча задубелую руку острыми зубками.
-Прекрати, – поморщилась Марина, застегивая куртку.
Я ухмыльнулся, отшвырнул запищавшую крысу.
И тут же на улице застрекотал вертолет. В окно ворвался слепящий свет и
крики:
-Рассредоточились!
-Трое сюда, трое туда!
Стрелки. Зачистка!
Я схватил Марину за руку.
-Тише.
-Барух, Семен! - заорал грубый голос так близко, что сердце у меня
заныло. – Вы че, уснули там, б … дь?
По лестнице застучали ботинки.
-Рассредоточились, мать вашу!
Похоже, мы влипли по-настоящему.
-К стене, – я оттолкнул побледневшую Марину. Она будто вжалась в
камень, расширенными глазами глядя на меня.
Бросившись к двери, я встал за отворотом, держа наготове автомат. Тут же
в кабинет ворвался стрелок. Я выстрелил: стрелок завалился вперед, головой в
пепел нашего костра.
-Эй, они здесь, – завопил кто-то в коридоре. Секунда промедления – и мы
погибли.
Согнувшись, я выскочил из-за двери. Раздался сухой перещелк выстрелов,
резкая боль ожгла плечо. Позабыв про автомат, я с разбегу ударил стрелка ногой
в грудь. Он отлетел к стене и, ударившись спиной, съехал на пол. Не теряя
времени, прошил его пулями.
-Скорее, – заорал я, услышав шаги бегущих по лестнице стрелков. Марина
выскочила из кабинета. Автомат в ее в руках дрожал.
Мы бросились по темному коридору. Проклятая западня. Кабинеты
выходили окнами на площадь.
Рой пуль разорвал ковер под ногами. Марина взвизгнула. Ранена? Я упал
на пол и, повернувшись, выстрелил в ответ.
-Сюда.
Я на четвереньках добрался до ближайшего кабинета. Марина ввалилась
следом - вроде цела. Кинувшись к окну, я глянул вниз. По площади сновали
стрелки, стаскивая в кучу трупы. Оказывается, в Калуге не так и мало было
народу.
Западня… В коридоре шаги, шепот – знают, суки, что мы теперь никуда не
денемся.
-Сколько там? – голос снизу, хриплый, властный.
-Двое, конунг, - отозвался кто-то, находящийся в коридоре рядом с нами. -
Мужик и баба.
-Бабу постарайтесь живьем взять. Позабавимся.
Каменный Ленин, улыбаясь, указывал рукою на крышу. Я лег спиной на
подоконник и посмотрел вверх.
-Марина.
Она приблизилась; в глазах даже не страх и отчаяние, а равнодушие,
готовность принять то, что приготовила для нас судьба.
-Марина, – крикнул я: захотелось влепить ей пощечину, подобную той, что
она влепила мне. Девушка встрепенулась.
-Забирайся мне на плечи и цепляйся за карниз.
-Уходят, суки,- заорали с площади, когда Марина, дрожа, как
новорожденный олененок, отпустила руки с моей шеи и перенесла их на
скользкий карниз крыши.
-Подтягивайся, ну же.
Пули с жадным лязгом врезывались в камень рядом со мной, плечо горело.
Марина, вскрикнув от напряжения, исчезла за отворотом крыши. Я остался
в кабинете один. Чтобы стрелки из коридора не вздумали сунуться, пальнул в
дверной проем, забрался на подоконник, и, подпрыгнув, ухватился за карниз.
Снизу строчили без перерыва, но в полутьме не могли как следует прицелиться.
Снизу строчили без перерыва, но в полутьме не могли как следует прицелиться.
Отчаянная веселость овладела мною: попробуйте, падлы, съешьте.
Подтянувшись, я перебросил ногу на крышу. Марина вцепилась в куртку и помогла
мне.
Оглядевшись, я замер: меж кирпичных труб и переломанных антенн торчал
жирный зад вертолета. Как он смог опуститься прямо на крышу?
-Ты ранен?
-Тихо, – я дернул Марину за рукав, увлекая за одну из труб.
Тут и она увидела вертолет и в ее глазах блеснула радость. С чего бы это?
Но времени на расспросы не было.
-Всего один, - пробормотал я, различив через стекло кабины затылок
пилота. - Эх, отсюда не достать... Стой здесь.
Я двинулся вперед, не сводя глаз с затылка. Достигнув вертолета, подлез
под пахнущее машинным маслом брюхо...
-Какого хуя.
Пилот поперхнулся – он жрал концентрат из банки. Расширившимися
глазами уставился на меня. Это был толстяк с широким бледным лицом.
-Н – не стреляй, - просипел он, как завороженный глядя на дуло автомата.
Почему-то мне и вправду не хотелось убивать толстяка. В его глазах
проскользнуло что-то … детское. А может, мне показалось – я ни разу не видел в
Джунглях детей.
Марина снова меня не послушалась. Она подскочила к вертолету и, едва
глянув на пилота, заорала:
-Выметайся.
Толстяк стал выкарабкиваться из машины, разбрасывая во все стороны
концентрат. Он был одет в чудн ые штаны из какой-то мягкой материи - спереди
расплылось темное пятно.
-Скорее, ты! - от нетерпения у Марины сорвался голос.
Толстяк все-таки покинул вертолет, уставился на меня расширенными
глазами. Нижняя челюсть дрожит, к высунувшемуся кончику языка прилипли
кусочки концентрата.
-Лечь, – приказал я: толстяк тут же опустился на смоляное покрытие крыши,
бормоча:
-Не стреляй, не надо.
Марина юркнула на освободившееся место пилота. Что она задумала?
Над головой застрекотало. Я отпрыгнул в сторону, укрывшись за широким
боком вертолета и лишь после этого поднял голову: другой вертолет, с синим
брюхом, завис над нами. Автоматная очередь - как клацанье хищных зубов. На
спине толстяка появилась линия из красных точек, почти сразу ставших
расплывшимся пятном. Банка с концентратом покатилась по крыше.
Пули звякнули по металлу, одна из них задела рюкзак у меня на спине.
Тело толстяка вздрагивало, точно оживая.
-Андрей, залезай.
Это ж надо – я совсем забыл про Марину, пожалуй, впервые со дня
Последнего Поезда.
-Что уставился? Скорее.
Я выпустил длинную очередь и, кувыркнувшись по крыше, влез внутрь
машины.
-Что ты задумала?
-Тихо!
-Ты умеешь?
Она не ответила, отыскивая что-то на приборной панели. Наконец, надавив
на какие-то кнопки, и дернув за обмотанный изолентой рычаг, Марина
повернулась ко мне. Сказала:
-Держись.
Мне понравилось, как она это сказала.
Над головой загудело. Ожили лопасти - машина задрожала, передав свою
дрожь мне. Неужели полетим?
Крыша осталась внизу. Я, не отрываясь, смотрел в выпуклое, как глаз
твари, окно. Площадь с памятником Ленину. Прямо под памятником – гора трупов.
Стрелки суетятся, стреляют в воздух.
Я и не заметил, как рассвело, – всего за какие–то десять-пятнадцать минут.
Нас спасла темнота, выходит, цена Теплой Птицы и есть эти самые десять-
пятнадцать минут.
Занесенные снегом полуразрушенные дома, заводы, домишки и заводики
Калуги сливались внизу в чистый лист.
Я ухватился за поручень. Страшно… и весело.
Вертолет с синим брюхом заходил то с одной стороны, то с другой, то
зависал сверху. Высунувшийся из кабины стрелок жарил из автомата.
Марина, вцепившись в рычаг управления, смотрела перед собой. Когда
начиналась пальба, ругалась сквозь зубы.
Было заметно, что ей нелегко управлять этой махиной. От напряжения на
шее вздулась синяя жилка. Я по мере сил старался утихомирить стрелка.
Когда синебрюхий вертолет зашел сбоку и стрелок оказался, как на ладони,
мой автомат чихнул и замер. Пока я – зубами, до боли, - развязывал рюкзак,
менял обойму (патронов в нем осталось с гулькин нос), в выпуклом окне
показался лес и – сердце мое радостно забилось – разрезающая его светлой
нитью железная дорога. Вдруг оторвемся?
Преследователи подбирались все ближе. Стрелок палил без передышки,
пытаясь попасть в Марину.
Пилот, должно быть, такой же толстяк в желтой фуражке, как оставшийся на
крыше Калужской городской администрации, качнул машину в нашу сторону; два
вертолета едва не столкнулись. Стрелок заорал на него, и преследователи
исчезли в беременных снегом облаках.
-Отстали, - выдохнул я.
Рано радовался. Синебрюхая вертушка появилась из облаков, блестя
винтом на солнце. Я отчетливо увидел стрелка – кажется, даже разглядел черные
волоски в горбатом носу.
-Подымай,- крикнул стрелок, разбазарив обойму.
Я выстрелил, надеясь, что попаду в затемненное пространство внутри
вертушки, - туда, где, по моим прикидкам, должен находиться пилот. Находился
он там и по прикидкам судьбы. Короткий крик известил, что я не промахнулся.
-Молодец! - крикнула Марина.
Я высунулся наружу. Холодный ветер схватил за горло. Вертолет стрелков
будто висел над железнодорожной насыпью. Лопасти, главная и хвостовая,
вращались с не уменьшающейся скоростью. Но вот он опустил нос, словно
козленок, желающий бодаться, резко ушел в сторону и рухнул в стороне от
полотна дороги, где вырос багрово-желтый столб, мгновенно затянутый черным
дымом.
Все-таки оторвались!
Я вспомнил снующих по площади стрелков. Что, суки, съели? Скорее всего,
мы единственные, кто выжил во время калужской зачистки.
Почему-то вспомнилась и старуха, как беспомощно она пила воду из рук
Марины. Вовремя оставила землю: по рассказам, стрелки зачастую пытают и
истязают своих жертв...
Я посмотрел на спину Марины.
«Бабу живьем берите. Позабавимся!».
Так кричал командир стрелков. Едва ли Марина представляет, от чего нам
удалось оторваться.
Над люком - красная лампочка, высвечивающая буквы: «Выход». Куда
отсюда можно выйти? Разве только на облако…
По полу рассыпан концентрат, валяется окурок самокрутки.
А это что?
Я поднял обложку от книги. «Библия» - истертые золотистые буквы. Что-то
знакомое в этом странном названии. Кажется, это как-то связано с Галей, с утром
на светлой террасе…
Задумавшись, я подобрал с пола окурок, развернул тонкую обгорелую
бумагу. Буквы хлынули мне в глаза.
«и солнце стало мрачно как власяница, и луна сделалась как кровь.
И звезды небесные пали на землю, как смоковница, потрясаемая сильным
ветром, роняет незрелые смоквы свои.
И небо скрылось, свившись как свиток; и всякая гора и остров двинулись
с мест своих»2.
Так вот значит, как это было! Я представил (или вспомнил?): багровый
шар, поглотивший солнце, красные полосы на небе, словно росчерки гигантского
пера. Дрожь под ногами или в ногах и, - особенно ярко, – медленно падающий,
дрожащий от ветра осенний лист. Осенний лист в разгар лета…
Вертолет начал снижаться.
Из-за леса показался разрушенный городок – кучи битого кирпича, воронки,
полные зеленой жидкости. Посреди городка - башня, похожая на гигантский
стебель борщевика.
-Андрей?
-Да?
-Я не могу посадить его. Я … забыла!
В голосе Марины звенело отчаянье.
Несмотря на ее усилия, скорость машины не падала, и даже мне стало
ясно: если попытаться сесть, нас размажет по земле. Ровная поверхность – это
смерть, но…
-Поворачивай к лесу!
Марина потянула обмотанную синей лентой рукоятку. Вертолет взял влево.
Лопасти, казалось, застыли на месте, но я знал, что они бешено вращаются.
Машина понеслась над макушками елей, поднимая белые вихри.
-Ты можешь хоть немного сбросить скорость? – заорал я.
Снежная пыль проникала в кабину, колола лицо, попадала в рот.
-Попробую!
-Ну?
2 «Откровение святого Иоанна Богослова» (6; 12-14).
-Я уже сбросила!
Совсем ничего не почувствовал.