Установить телефонную связь с Иркой и Вадиком так и не удалось, поэтому я опасалась, что процесс нашего воссоединения осложнится и затянется. Однако беспокойство оказалось напрасным: я увидела свою подружку, своего же напарника и нашу общую переводчицу сразу, как только микроавтобус, в котором Петер вез нас с Костей, вывернул из-за угла отеля «Берлин». Вадик, Ирка и Ксения высыпались из гостиницы, как яблоки из прохудившегося мешка, и раскатились в разные стороны. Вадик рысью побежал вдоль длинного фасада отеля, цепко приглядываясь к оставленным на стоянке автомобилям. Ксения нацелилась в другую сторону и, оглядываясь через плечо, кричала что-то про метро. А Ирка мячиком подскакивала на краю тротуара, размашисто семафоря всем машинам без исключения и при этом так грозно хмурясь и шевеля губами, что транспорт, даже величественный, как броненосец, муниципальный мусоровоз, проезжал мимо нее с заметным ускорением. Было ясно, что мои компаньоны куда-то страшно торопятся, но при этом действуют не более согласованно, чем лебедь, рак и щука.
— Эй, братва! — весело позвала я с подножки микроавтобуса. — Куда спешим? На пожар?
Братва моей радости по поводу нашей встречи не разделила.
— Она еще издевается! — гневно сверкнув очами, вскричала Ирка и высоко всплеснула руками, словно в следующую секунду собиралась встать на цыпочки и кособоко засеменить по тротуару в знаменитом танце из балета Чайковского.
— Ленка! Ага! — сначала услышав, а затем увидев меня, Вадик расстыковался с такси, в окошко которого успел засунуться по пояс, и тоже двинулся в мою сторону — еще не развернув в четкую вертикаль свое длинное тело, но уже успев туго заузлить внушительные кулаки.
Танец маленьких лебедей, раков и щук получался пугающим. Я поняла, что меня сейчас будут наказывать морально и физически, и встала так, чтобы между мной и рассерженными товарищами оказался Петер Вайсман. Из его небесного тела могла получиться неплохая буферная прослойка.
— Ты где пропадаешь?! — накинулась на меня Ирка, подоспевшая первой.
— Ты что делаешь?! — вторил ей Вадик.
Оба тянули ко мне руки, а я уклонялась от них, прыгая за широкой спиной Пети Вайсмана, как сверчок за печной заслонкой. Петер-то меня и спас.
— А это, я так понимаю, наша новая Снегурочка? — лучась улыбкой, как праздничная тыква в День Всех Святых, ласково спросил он Ирку.
Это был очень неожиданный пассаж, позволивший мне заподозрить в Петере великого физиономиста и знатока человеческих душ: он с ходу угадал тайную слабость моей дорогой подруги!
В свое время Снегурочка, Дюймовочка, Золушка и Белоснежка невесомыми шагами скользнули по периферии Иркиного детства, ибо разительное несовпадение габаритов не позволяло моей критично настроенной подружке отождествлять себя со сказочными прелестницами даже в мечтах. Воздушные платья в пол и сверкающие диадемы обошли ее стороной. В Снегурки Ирку не брали даже в детском саду, когда она весила существенно меньше своих нынешних шести пудов, и как актриса подружка до сих пор проявила себя только в школьной инсценировке крыловской басни «Слон и Моська», где она играла отнюдь не маленькую собачку. В общем, имя Снегурочки имело для Ирки силу волшебного заклинания. Услышав его, она замерла и уставилась на улыбающегося Петера просветленным взглядом, однако не без примеси недоброго подозрения.
— Здра-а-авствуйте, дорогая Снегурочка! — нисколько не смущенный, пропел ей славный Вайсман.
— Здравия желаю, внучка! — браво гаркнул, вылезая из микроавтобуса, ряженный Дедом Морозом Костя Розенкранц.
Процентное содержание нехорошего подозрения во взгляде Ирки увеличилось как минимум вдвое. К нему добавились негодование и возмущение, и вся эта взрывчатая смесь в полном объеме досталась мне. Тяжелый взгляд подруги прижал меня к расписному борту микроавтобуса, а ее звонкий, как труба Страшного Суда, голос язвительно припечатал:
— Тебе, я вижу, одного пожара было мало? Это кто с тобой — артисты погорелого театра?
Я захлопала глазами, и тут к нашей колоритной группе причалила неторопливая Ксения.
— Фрау Элена, добрый день! — сказала она.
Простое вежливое приветствие растрогало до слез, потому что неласковый прием, оказанный друзьями, обидел меня до глубины души. Подумать только: я возвращаюсь, пережив в гордом и отвратительном одиночестве ряд странных и неприятных приключений, и как они меня встречают? Орут и испепеляют вглядами!
— Ты где была?! — выбросив длинную руку над покатым плечом буферного Петера и выхватив меня из воздуха, как голодная жаба — порхающую бабочку, с хамской прямотой прорычал обычно галантный Вадик.
— В полиции! — обиженно проныла я.
— О! — многозначительно обронила наша переводчица и тихо посторонилась.
На ее лице явственно отразились запоздалое сожаление и шкурное беспокойство законопослушной гражданки, нечаянно попавшей в плохую компанию.
— Ксюша, стоять! — продолжая удерживать меня за курточный воротничок, скомандовал бдительный Вадик. — Сейчас мы во всем разберемся. Ленка, почему ты была в полиции?
— Сама не знаю, — честно призналась я. — Мы с Костей…
— Костя — это я, — привстав с порожка микроавтобуса, где он присел, терпеливо ожидая окончания стихийного бедлама, поклонился Дед Мороз Розенкранц.
При этом шуба его распахнулась, длинные бархатные полы мазнули по ногам Ирки, и она попятилась, словно ее мокасины лизнуло адское пламя.
— Мы с Костей случайно выловили из реки мертвую собаку, вызвали полицию, и нас всех забрали, — договорила я, максимально сократив рассказ.
— Всех? То есть, кроме вас с Костей, ловлей мертвых собак занимался кто-то еще? — спросила дотошная Ирка, покосившись на добродушного Петера.
Отогнав мгновенно возникшее видение: мы с Костей и Петером, приговаривая: «Ловись, ловись, шавка, большая и маленькая!», забрасываем в Шпрее просторную рыбацкую сеть, я досадливо пояснила:
— Всех — это нас с Костей и ту самую мертвую собаку.
— А ловили мы еще живого песика, — добавил от себя Костя.
— То есть он умер, пока вы его ловили? — строго спросил Вадик. — Наверное, от разрыва сердца… Тогда понятно, почему вас забрали в полицию. Германия — цивилизованная страна, тут нельзя безнаказанно убивать животных!
— Вот я сейчас тебя убью, животное! — рассвирепела я. — Какой разрыв сердца, что ты придумываешь? Мы спасали из воды маленькую собачку, а вытащили большую и уже мертвую!
— Неужели она успела вырасти и умереть от старости?
Я громко зарычала, а Костя умиротворяюще сказал по существу:
— Просто это были две разные собаки.
— Нормально, — неодобрительно пробормотал Вадик, глядя на нас с Розенкранцем так, словно в его воображении рождался сюжет триллера из собачьей жизни.
— А что с тобой делали в полиции? — зашла с другой стороны неугомонная Ирка.
— Да ничего особенного. — Я пожала плечами: — Зачем-то попросили раздеться и еще ноги ощупали.
— Нормально! — повторил Вадик, и по глазам его было видно, что кино с раздеванием и ощупыванием действительно кажется ему куда более нормальным.
— Ничего не понимаю! — в сердцах воскликнула моя подруга.
— Да нечего тут понимать, ерунда это все, — торопливо проговорила я, сообразив, что сейчас самое время радикально поменять предмет разговора. — Ребята! Ирка, Вадик! Мы хотим заработать пятьсот евро?
— Где? — Моя деловая подруга разом забыла думать о ерунде, встрепенулась и даже зорко огляделась, как кошка, услышавшая аппетитный мышиный писк.
— Сейчас узнаете. Петер, вам слово! — торжественно сказала я Вайсману, облегченно вздохнула и устало опустилась на порожек микроавтобуса, потеснив на этой импровизированной лавочке расхристанного Деда Мороза.
Агитатором Петер Вайсман оказался не менее замечательным, чем людоведом и душелюбом. Желтолицый швейцар, образующий у дверей разномастную пару с краснокожим медведем, еще не успел попросить нас убрать от входа микроавтобус, а Ирка с Вадиком уже согласились на деловое предложение Вайсмана. Причем они оказались лучшими дельцами, чем я, и сумели повысить предварительно оговоренную цену до шестисот евро.
— По двести на нос, — мотивировал скачок инфляции Вадик. — Тебе, мне и Иришке.
Нос переводчицы он не посчитал, видимо полагая, что эта часть тела не идет ни в какое сравнение с иными ее достоинствами.
— И все-таки, где ты была всю ночь, а? — подтолкнув меня локтем, заговорщицким шепотом с нотками разудалого веселья спросила Ирка уже в автобусе.
То, что она на самом деле дебютирует в роли Снегурочки, радовало ее даже больше, чем перспектива получить двести евро.
— В другом отеле, — неохотно ответила я, понимая, что совсем отмолчаться не удастся.
— С кем?
— По двести на нос, — мотивировал скачок инфляции Вадик. — Тебе, мне и Иришке.
Нос переводчицы он не посчитал, видимо полагая, что эта часть тела не идет ни в какое сравнение с иными ее достоинствами.
— И все-таки, где ты была всю ночь, а? — подтолкнув меня локтем, заговорщицким шепотом с нотками разудалого веселья спросила Ирка уже в автобусе.
То, что она на самом деле дебютирует в роли Снегурочки, радовало ее даже больше, чем перспектива получить двести евро.
— В другом отеле, — неохотно ответила я, понимая, что совсем отмолчаться не удастся.
— С кем?
— Ни с кем!
Я стиснула зубы, и они скрипнули, как лодочная уключина. Ирка взглянула на меня, поиграла бровями, уяснила, что исповеди не дождется, и прекратила разработку темы моей личной жизни открытым способом. Однако любопытство ее наступало широким грозовым фронтом, и новый вопрос поразил меня, как молния:
— А BDT случайно не ты подожгла?
— Чего? — опешила я.
— Ты разве не знаешь? — Иркин взгляд был косым, как гусиный клин. — Сегодня ночью сгорел офис Второго национального телеканала BDT. Кто-то шарахнул по нему из ракетницы. Это не ты?
— Конечно, не я! — новость повергла меня в шок. — Зачем бы я стала поджигать BDT? Мы же с ними контракт подписать должны!
Меня охватило глубокое раскаяние, ибо про немецкий контракт я забыла напрочь. Как могла я быть такой безответственной? Целиком погрузилась в переживания по поводу многотрудной личной жизни и выбросила из головы не менее проблемную общественную! Возмутительно пренебрегла священным долгом перед родной телекомпанией! Подвела всех: и начальство, и любимое семейство, которое нетерпеливо ждет моего возвращения в заснеженных горах, а как же я вернусь, если контракта нет, как не было, а без него Гадюкин меня со свету сживет…
— Может, ты и не хочешь подписывать этот контракт? Срываешь задание, потому что подсознательно ищешь возможность не возвращаться на родину? Тогда у тебя действительно был резон спалить BDT! — добил меня внутренний голос.
Такого предательства я не ожидала, отчего сначала растерялась, а потом задумалась.
Нет, версия, будто бы я не хочу домой, была идиотской. Определенно, мой внутренний ментор заплутал в дебрях психоанализа. А вот насчет пожара… Могла ли я в принципе шарахнуть из ракетницы по офису наших немецких партнеров? Ответ напрямую зависел от наличия или отсутствия у меня: а) обиды на упомянутую телекомпанию и б) ракетницы. Обида была: что бы там ни говорил глупый внутренний голос, меня очень раздражало превращение милой рождественской истории с подписанием контракта в долгоиграющий триллер. Вот только никакой ракетницы я не помнила. С другой стороны, я вообще ничего о минувшей ночи не помнила!
— Кроме того, что после ужина с Сашей ты пришла в такое настроение, в котором запросто могла сжечь что угодно — хоть «рейхстаг»! — съязвил неугомонный внутренний голос.
— Петер, нельзя ли проложить наш маршрут таким образом, чтобы проехать мимо здания Второго национального телевидения — BDT? — привстав на сиденье, обратилась я к Вайсману, который крутил баранку, рассказывая сидящему рядом Вадику о предстоящем утреннике.
Мне бы тоже не помешало прослушать эту вводную, но было не до того. Очень хотелось своими глазами увидеть разрушения, которые огонь причинил офису немецких коллег, чтобы прикинуть — имеет ли смысл вообще заговаривать с ними о нашем контракте? Если BDT серьезно погорело, то тратить денежки на проект в другой стране оно не станет.
— На обратном пути, ладно? — Петер поймал мой озабоченный взгляд в зеркальце заднего вида и успокаивающе улыбнулся.
Я изобразила ответную улыбку, села и уставилась в окно, притворяясь страшно заинтересованной забортными видами. На самом деле архитектурных красот Берлина я не замечала вовсе, пока Ирка не завопила мне в ухо:
— Смотрите, смотрите, это же Рейхстаг!
Я вышла из комы и посмотрела. Рейхстаг выглядел не хуже, чем вчера и позавчера.
26
— Здесь! — сказал Отто Бизи и топнул ногой по грязной жиже.
Она страстно хлюпнула и заволновалась, баюкая радужные круги. Тонкие перегородки и картонные двери редакции туристических программ сгорели дотла, и анфилада офисных комнатушек превратилась в длинную галерею. Пол покрывала черная грязь с редкими кочками обуглившихся предметов офисного интерьера, с потемневшего потолка там и сям свисали закопченные плафоны, похожие на чумазых висельников. Испепеленная редакция мирных туристических программ прекрасно подошла бы сейчас для съемок инфернальной передачи о безвозвратном путешествии в преисподнюю. Инспектор Виккерс взглянул в дальний конец темного тоннеля и живо представил лодочника Харона, с тихим плеском выплывающего на свет его фонарика в обход островков обугленной мебели.
— Я оставил его где-то здесь, под столом, — быстро теряя уверенность, повторил Отто, смущенный молчанием инспектора. — И, уверяю вас, он был жив!
Руди присел и внимательно посмотрел на горку пепла, очень похожего на содержимое фарфоровой урны, на которой были начертаны гордое имя и даты жизни Вальтера Браунинга Третьего.
— Был да сплыл, — пробормотал инспектор.
Бизи сердито покраснел:
— Это не я утопил труп собаки! И убил проклятого пса тоже не я!
— Для вас лучше, если это так, — заметил Руди, поднимаясь.
Эксперт установил, что такса, в которой любящая хозяйка опознала своего дорогого Вальтера Браунинга Третьего, была задушена точно так же, как русский турист Юрий Солнцев. Если бы Виккерс думал, что пса убил непутевый зять фрау Магдалены, он арестовал бы его за убийство.
Руди подошел к окну, выглянул наружу и с мимолетным сожалением посмотрел на непоправимо испорченную камеру наблюдения. Огонь, полыхавший внутри, дотянулся и до нее. Большой надежды на то, что удастся найти кого-то, кто видел вблизи здания телекомпании затейника с ракетницей, не было. Офис BDT находился в деловой части города, жилых домов здесь было мало, и добропорядочные их обитатели во втором часу ночи по улицам не шлялись. «В такое время гуляют только ненормальные», — неодобрительно подумал Руди.
Взгляд его скользнул за решетчатую ограду и сразу же наткнулся на колоритную фигуру, всем своим видом доказывающую, что ненормальные в данной местности гуляют не только ночью, но и днем.
На тротуаре перед зданием стоял некто в костюме то ли Оленя, то ли Лося — инспектор Виккерс в лесных копытных не разбирался. У Оленелося были длинные стройные ноги, одетые в шелковистое коричневое трико и обутые в сапожки на каблучках. Верхнюю часть тела двуногого парнокопытного укрывала приталенная замшевая курточка с капюшоном, плотно натянутым на голову и туго завязанным под подбородком. В круглом «окошке» виднелось лицо, так густо тонированное темной пудрой, что кожа казалась бронзовой. На ровном золотисто-коричневом фоне выделялись только кончик носа, выкрашенный черным, и солнцезащитные очки из модной коллекции. Макушку фасонистого Оленя венчали мягкие плюшевые рога. Они чутко вздрагивали, словно усики бабочки, пока Олень поворачивал голову, рассматривая здание. На черном провале окна, из которого выглядывал Виккерс, Олень задержал взор надолго. «Проклятые зеваки! — сердито подумал Руди. — И чего смотрит? Сам чучело, каких поискать, а туда же — таращится!..» Олень, похоже, разглядел недобрую гримасу инспектора и склонил голову, словно собираясь бодаться. Плюшевые рога враждебно затряслись. Затем любопытного и задиристого Оленя, очевидно, окликнули из-за угла — Виккерс услышал голос, но не разобрал слов. А Олень обернулся, гаркнул что-то в ответ, еще раз сверкнул на Руди непроглядными окулярами и неохотно ушел, звонко цокая копытами.
Инспектор проводил костюмированного чудака пасмурным взглядом и непроизвольно потер лоб. Ему показалось, что реплики, которыми обменялись Олень и призывавший его товарищ, были не на немецком.
— Понаехали! — прошептал Руди.
В последнее время его отношение к иностранцам (особенно — русскоязычным) изменилось не в лучшую сторону.
27
— И чего тебя туда понесло? — сердито тряся кокошником, отчитывала меня Ирка. — Мы на утренник опаздываем, а ты стоишь глазеешь!
Слово «утренник» она произнесла с таким выражением, словно речь шла о рождественском бале в Дворянском собрании. Предстоящее мероприятие подругу в равной мере радовало и пугало. Незатейливое шоу она воспринимала с пиитетом, достойным премьеры в Большом театре, и очень боялась провала. Я едва не охрипла, уверяя новоявленную актрису, что даже в худшем случае публика не забросает ее тухлыми яйцами и гнилыми помидорами. У немцев трепетное отношение к продуктам питания, что-нибудь несвежее тут днем с огнем не найдешь.