— Садитесь, — проскрипела многоножка.
Иван Петрович послушно сел и, не зная куда деть руки, положил их на коленки, как маленький.
— Иван Петрович Фролов, уроженец планеты Земля Солнечной системы? — спросил чарг.
Его маленькие ручки теребили некий блестящий прибор — вероятно, пульт управления компьютером.
— Да, — ответил Иван Петрович.
Чарг побегал когтистыми пальцами по приборчику, и на стене позади сипианцев появилась анкета Фролова, заполненная автоматом при отлете из Солнечной системы.
— Так, так, значит, вы врач? — проскрипел долуг. Долугский Иван Петрович знал, но понимал пока еще с трудом.
— Да, — снова ответил Фролов.
«Травматолог, — добавил уже мысленно. — Специалист по регенерации кожных покровов».
— Ваша причина эмигрировать так далеко от родины? — чарг продолжал играть с пультом.
— Невозможность существовать в новом монокультурном государстве.
«Что я говорю? — ужаснулся Иван Петрович. — Они ж меня сразу в неблагополучные запишут!»
— У вас отмечен конфликт с властями на почве попытки возвысить культуру… русскую?.. бывшей страны России. Что ж, вы честны, — долуг покачивал множеством отростков-щупалец.
«По-моему, так они выказывают одобрение. Или неодобрение?» Пальцы Ивана Петровича начали отыгрывать на коленях некий мотив. Он спохватился и сложил руки на груди. Подумал, вновь опустил руки на колени, переплетя пальцы, сжав их в один комок.
— Почему вы хотите эмигрировать именно на Сипион? У нас строгие критерии для эмиграции. Вам придется пройти процесс мимикрации в одну из четырех разрешенных к проживанию рас. Вы знаете наши языки?
— Да, — ответил Иван Петрович и повторил на долугском, ррокском и сдаци. — У вас довольно жесткие требования для желающих поселиться на Сипионе, но, как вы, конечно, знаете, атмосфера Сипиона для землянина почти родная. К тому же, после освоения колоний на вашей планете нет проблем перенаселенности, как, скажем на Венере или Гнеии.
— А не связано ли это с тем, что Сипион не выдает своих жителей в случае запроса с родной планеты эмигрирующего? — прервал чарг.
Иван Петрович осекся и замолчал. Что тут скажешь? Может быть, надо соврать? В конце концов, тут решается его дальнейшая судьба, да и обман такой незначительный. Сказать: не знаю, и все. Кто докажет обратное? Фролов почувствовал, что начинает краснеть.
Долуг смотрел на него тремя парами немигающих глаз. Стать таким же. Измениться внешне, не меняясь внутренне. Иван Петрович вдруг испытал непонятное ощущение неправильности происходящего. Нереальности творящегося. Бежать от лжи, дабы плодить ее самому?
— Наверное, все-таки связано, — сказал он прямо в эти черные точки.
Потом посмотрел на чарга. Тот перестал ощупывать блестящую штучку, чуть наклонил голову и внимательно наблюдал за ним.
Повисла несколько неудобная тишина. Фролов понимал, что его изучают, внимательно и досконально, словно под микроскопом. Отыскивая малейшие несоответствия, чтобы было проще поставить в анкете на эмиграцию: «Отказано».
— Я выступил на митинге и прочитал стихотворение одного землянина, русского, жившего много лет назад. Разве есть в этом грех? — вдруг сам спросил Иван Петрович. — Разве должны мы забывать лучшее, угождая усредненной серости, пришедшей к власти?
«Ну, вот ты и подписал себе депортацию на далекую родину, Иван Петрович».
— Хорошо, — проскрипел долуг, — вы знаете наши правила. В кого бы хотели мимикрировать в случае… — он на секунду замолчал, — положительного рассмотрения вашей заявки?
Отвечать Фролову уже не хотелось. Хотелось уйти из этой комнаты, где так неудачно разыгрался последний акт ужасного фарса под названием «Жизнь и муки Ивана Петровича Фролова».
Уйти в «карантинник», остаться наедине с самим собой. Лечь спать и не думать, что делать дальше. Пока, хотя бы.
Сипионцы ждали.
— В чарга, — ответил Иван Петрович из вежливости.
— Спасибо, пройдите в блок временного содержания. Вас известят о решении комиссии в течение кварты.
Иван Петрович встал, чуть поклонился по старой привычке и на деревянных ногах покинул кабинет.
Он шел за выскочившим невесть откуда роботом-проводником, и было отчего-то очень тоскливо на душе. Словно предал он только что свою Россию, свое несуществующее более отечество, поглощенное метакорпоративным правительством Земли. Запретившим многое из того, чем он жил, многое из того, что он и называл для себя — Родина.
Фойе с пластиковыми креслами опустело. Рабочий день на Сипионе закончился.
Чарг, принимавший Фролова, в последний раз пробежался по пульту, положил его на стол и повернулся к долугу. Тот ритмично сжимал и разжимал щупальца. Думал о чем-то, нервничал.
— Что думаешь, Яков Моисеевич? — с трудом сказал чарг.
Голосовые связки странно произносили родную, но непривычную речь.
— Думаю, Володя, думаю, — надо полагать, долугу было так же нелегко произносить земные слова.
— Не о Фролове ли?
— О нем, Володенька. Как же все-таки было проще получить место на жительство в наше время. Я, к примеру, вообще получил его автоматически, когда маму и папу пригласили сюда на постоянное жительство. И автоматическую мимикрию.
— А почему, кстати, не в чарга или хотя бы в сдаци? Это ближе к земной физиологии все-таки.
— Выбор родителей, — если бы долуг мог пожать несуществующими плечами, то, наверное, он так и сделал бы.
— Ну, тогда вам повезло. Мне в первую волну было не так уж и просто. Если бы вы не пришли на выручку, не знаю, где бы я сейчас сидел. В иносказательном так сказать роде.
Помолчали.
— Надо помочь человеку, — выразил мучающую обоих проблему чарг. — Хоть кто-то стихи еще помнит. Интеллигент российский. Он им там, на митинге, Есенина читал: «Белая береза под моим окном…»
— «.. Принакрылась снегом будто серебром…», — подхватил долуг.
— Давайте подправим некоторые ответы, да и анкету чуть-чуть, — решительно махнул несуразно маленькой ручкой чарг. — А вы, Яков Моисеевич, направление на мимикрию ему когда делать будете, поставьте, что он прошел еще пару курсов: по психологии общения и физиологии чаргов, например. Для положительного впечатления.
— Так и быть, Володя. Авось не заметят.
Они принялись за работу. Некоторое время чарг и долуг старательно чистили, подправляли, добавляли данные в информатории и анкете Ивана Петровича Фролова.
Который, разумеется, ничего не знал о происходящем. В настоящее время он нервно шагал по небольшой комнатке с выведенными на стены видами реки Волги, размышляя, как остаться самим собой, теряя либо самого себя, либо себя самого.
— А как у тебя, Володя, новое есть что-нибудь?
— Немного, — ответил чарг. — Думаю, на сборник наберется. Только кому его тут издавать? Тут не нужны стихи. Эх. Есть у меня на Марсе знакомый. Хочу ему весточку отправить. Глядишь, разместит там в сети, прочитают, кто еще умеет.
— Это хорошо, это нужно. Но уж один-то слушатель и тут у тебя есть. Прочитаешь, что-нибудь старику?
Чарг откинулся на кресле, помолчал и, чуть запинаясь, начал тихонько говорить:
Дмитрий Смоленский Антракт Рассказ
Все должно было закончиться уже скоро, поэтому мы с Юлькой решились на последнюю прогулку. Нет, из дому мы выбирались каждый день, но это были вылазки по делу: обойти окрестные магазины в поисках мелочей, способных скрасить наш быт, поговорить в очереди у действующей в частном секторе водоразборной колонки с теми, кто решил остаться, получить в полдень с маленького грузовичка очередные полбулки свежего хлеба на нос. Никогда не думал, что государство сможет справиться с этим проблемами — организует планомерную эвакуацию всех пожелавших выехать, сохранит порядок на оставляемых территориях, да еще и до последнего будет снабжать продовольствием и медикаментами остающихся. Скорее, я уж паники ждал, разгула бандитизма с мародерством. Да и хорошо, что ошибся — хоть в последние дни не нужно бояться людей.
Стена тумана подошла к границе Бердска, когда поступил приказ на вывод из города последних армейских частей и милиции. Начиная с четырех часов (только еще сентябрьское солнце потеряло свой дневной азарт), по Трактовой со стороны Академгородка потянулись колонны зеленых грузовиков и полупустых автобусов. У каждого третьего светофора на осевой линии стояли гаишные машины с включенными проблесковыми маячками, и сержанты с лейтенантами, позабывшие за последние два месяца, что это такое — сидеть по кустам с радарами, усталыми голосами вновь и вновь повторяли: «Граждане! Желающим покинуть город просьба немедленно выйти к проезжей части. Это последняя возможность покинуть город в составе организованных колонн. Разрешенная норма носильных вещей — тридцать килограммов на человека. Не забывайте выпустить на свободу домашних животных и птиц, погасить в домах огонь и закрыть двери и окна. Повторяю! Граждане…»
Я выглядывал с балкона — да, и в последний момент находились желающие. Не много, но человек десять-двенадцать на протяжении тех двух остановок, что было видно с моего пятого этажа, подсадили в автобусы. Вообще, я ощущал полную ирреальность происходящего в тот час, что проторчал на балконе. День, ясный и солнечный. Дома вокруг, кирпичные и панельные, почти все не выше девяти этажей — в Новосибирске высотки начали строить только в последние лет пять, — голуби стайками летают. Ветерок с недалекой реки лицо холодит. И пустая в обе стороны Трактовая, избавленная от хронических своих пробок, с отключенными светофорами и чистыми тротуарами. А тополя вдоль улицы, которые каждую весну «зеленхозовцы» обкарнывают и которые за лето опять успевают обрасти, как стояли, так и стоят. Никуда бежать не собираются.
Колонны так и шли до самого вечера, но все реже и реже. Еще, видел, «Волга» милицейская прошла, у гаишной машины остановилась, полковника из себя выпустила. Что полковник, я только предполагать могу — звезд на погонах с такого расстояния не разобрать было, но выскочившие патрульные перед ним тянулись. О чем-то он с ними переговорил, потом пересек проезжую часть, расстегнул штаны и отлил под дерево. А что? Людей в городе почти не осталось, так что уже можно.
Юлька в толстой шерстяной кофте выглянула, чай пить позвала. Что бы мы сейчас делали без завоеваний научнотехнического прогресса! Буржуйки в городских квартирах устанавливали? Мороки с ними, да и дров с углем в современном мегаполисе хрен да маленько! А тут — милое дело! Плиточка газовая одноконфорочная, пара баллонов тридцатилитровых (есть еще маленький, пятёрочка, но я его заныкал подальше как НЗ) — и вари не хочу! Электричества-то в городе недели две как нет: воду из Обского водохранилища заранее спускать начали, потому как неизвестно, что там за туман и насколько он задержится, створы плотины все открыли «на полную», генераторы остановили, законсервировали. То же и с водопроводом, котельными, производствами. И так беда, так не усугублять же ее техногенными катастрофами! Не бегство на этот раз — планомерное отступление на заранее подготовленные позиции. Хотя какие они подготовленные! Попробуйте-ка с востока на запад за полтора месяца все тамошнее население вывезти, да — по максимуму — продовольствие. При нашем-то состоянии дорог, когда по большому счету только Запсиб и можно считать магистралью!
Ага, побаловались мы, значит, с Юлькой горячим чаем с печенюшками, а когда я снова в окно выглянул — гаишников на прежнем месте уже не было. Сняли пост, выходит, часов за пять до полного трандеца. Да и правильно, если рассудить, — не всем же быть добровольцами. Хотя и среди них такие наверняка есть — те, кто в свое время из строя вперед шагнул и в списки включен оказался. Слышали мы уже про них, про спец-группы, оставляемые на покидаемой территории. Неизвестно, что с ними сталось, и что там, в тумане, на самом деле происходит. Никто из оставшихся назад не вышел и весточки не подал, но все равно люди соглашаются.
По честному сказать, так сейчас лично мне уже и не страшно. Поначалу жутковато было, когда в Японском море туманная область была обнаружена и мировые разборки начались: кто все это устроил, да каким именно образом. Что только не наплели! И испытания секретного оружия, в которых сперва Китай обвинили, и экологическую катастрофу, и новое климатическое явление. Совсем головой слабые даже недавний пуск Большого адронного коллайдера пристегивали.
Пытались исследовать область с кораблей и самолетов — без толку. Четкой границы между туманом и обычным воздухом нет, анализы химические ничего не показывают, если недалеко в него углубиться, то вроде и нет никакого тумана — мираж один, вызванный изменениями физических характеристик атмосферы. Однако же те, кто поглубже в опасную зону заплывал, обратно не возвращались. И корабли пропадали, и самолеты с вертолетами.
А тут еще спутники показали, что область тумана стабильно расширяется во все стороны. Очень медленно, со скоростью пешехода — метр в секунду. Вот тут самый вой и начался! Американцы Седьмой флот туда двинули, на полном серьезе обсуждали необходимость нанесения ядерного удара по центру области. Как удержались — сейчас уж трудно вспомнить. А может, и пускали туда ракету, да эффекта не получили и признаться побоялись.
Когда туман к побережью Японии приблизился, была еще надежда, что над сушей он распространяться не будет, развеется. От этого и времени много потеряли. Ну, а потом, конечно, эвакуация началась. До сих пор названия эти чудные помню: Судзу, Садо, Ниигата, Нагаока, Тояма. Это которые первыми «в туман» ушли.
Нет теперь Японских островов. И Корейского полуострова, и Китая с Индией и Австралией. Тут от России-то еле половина осталась, сюда и рваться остальные перестали — не то что в первые недели. Поняли, наконец, что некуда бежать — весь шар земной в туман оборачивается. Там, где его сейчас нет, — завтра будет. Или послезавтра. Ну, в крайнем случае — через месяц с хвостиком. Да это самому можно посчитать. Если не забыли — радиус области увеличивается на один метр в секунду…
С Юлькой мы сразу решили, что не побежим никуда. Я из Красноярска — он эвакуирован давно, Юлька — вообще из Благовещенска. С родителями связь потеряна: сначала из-за перегрузки линий, потом по причине отключений электричества. Мобильная связь почти сразу рухнула, не рассчитана она была на такие объемы. Помните, как перед Новым годом дозваниваться? Вот-вот, только здесь было посерьезней. Когда страна район за районом и город за городом вдруг подниматься стала и на новое местожительство переезжать. Все ж друг друга ищут, все о себе сообщить хотят, все же вдруг оказались в очередях: за билетами, продуктами, бензином, разрешениями на выезд и въезд, на посадку в поезда и автобусы, на вселение в палатки и санатории. Какая тут связь выдержит…
Да и понял я почему-то: не природное это явление, не катаклизм. Они это, с большой буквы — Они. Почему, отчего — не знаю. Чего хотят — тоже. Отдельные мысли есть. Например, почему именно Японское море как стартовая точка? А вы назовите еще регионы земного шара, где большая, чем в Японии, Корее и Китае, плотность населения! Почему так медленно область растет? Нам дается время подготовиться, дела завершить. Представьте внезапную потерю сознания у водителя автобуса, у оператора атомной электростанции, какого-нибудь прокатного стана. Последствия такого «выключения» представили? Количество травмированных, сожженных, отравленных, облученных? Вот то-то. Со скоростью пешехода… Как намедни гаишники в мегафон просили: «не забывайте погасить огонь и выпустить домашних животных»…
После чая я еще книжку почитал. Понятное дело, не случайную, а сборник с «Далекой Радугой» Стругацких. Похоже на наш сегодняшний день. У них, правда, погероичней: «харибды» Волне противостоят, взрываются, детишек в космический корабль грузят, убежище роют. У нас тоже, наверное, роют. А скорее всего, определяют окончательные списки тех, кого туда пустят, а кого нет. Нас с Юлькой точно — нет. Кому мы нужны, студенты-недоучки? Это если бы нам можно было по «калашу» в руки дать и в леса отправить партизанить — тогда да! Тогда нас точно бы на строжайший учет взяли. А в нынешней ситуации применения нам нет и не предвидится.
Не утерпел, выглянул еще раз на балкон. Туман видно уже — узкой полосой на юго-востоке. Типа смога, но без этого желтоватого оттенка. Стена метров триста-четыреста высотой. Вот, казалось бы, ерунда! Здания есть выше, гор полно: поднимись туда и сиди спокойно, пережидай, покуда еды хватит. Ан нет! Где Гималаи сейчас? Покрыты туманом! Слоем в те же триста метров. Еще одно доказательство, что не природный это процесс.
Юльку позвал, показал. Посмотрела, поежилась.
— Пошли, — говорит, — пройдемся в последний раз!
— Типун тебе на язык!
— А чё?
— Косу через плечо! Я, — говорю, — не собираюсь помирать!
— Ну, все равно, пошли! Воздух чистый, подышим, прогуляемся перед ужином!
Оделись, пошли. Солнце на закат клонилось, только-только за крыши домов ушло, что не так давно вдоль реки поставили. Туда мы не решились, на ночь глядя. Хоть в последнее время я постоянно с палкой хожу — черенок от лопаты приспособил, — но все-таки боязно. Не столько даже людей — собак много по городу бегает. Мало кто с собой их взял, хоть и любимцы, и деньги за большинство из них плачены. Мороки много: кормить, поить, выгулять. А в западных городах сейчас народу чуть не в два раза больше — и куда с ними, с животинами? Повыпускали всех. Попервости-то они с помоек питались, за кошками охотились, ну а потом в стаи сбиваться начали. Маленько стреляли их, не без этого, да распугали только. Это ж планомерно делать надо, а не так — из «Макарова» через окошко машины садить…
Обошли с Юлькой соседние кварталы, в детском садике на качелях покачались. Никого не встретили. По всему было видно — разъехался народ. Многие поначалу храбрились, мол, где родился, там и помру, бабки охали, дедки матерились. Войну дружно вспоминали, а если вдуматься — кто ее на самом деле-то помнит? Это если представить, что в сорок пятом было тому вспоминальщику восемнадцать лет, то спустя шестьдесят с гаком сколько ему сравнялось? Вот то-то!