О чем это она?..
Наташа остановилась возле входной двери, задумчиво рассматривая лишнюю пару тапочек, появившуюся не так давно под вешалкой.
При чем тут домработница? О чем-то она не о том думает, что-то ускользнуло, пока она пыль искала на мебели.
Ах да! Она же решила никуда не ехать. Никаких вещей первой необходимости не собирать, поскольку необходимым для себя считала весь свой гардероб. А были еще и украшения. К тому же она решила, что не виновата ни в чем и вполне может продолжать жить так, как жила до недавнего времени: весело и беззаботно.
И пускай все катится куда подальше! Она сейчас сварит себе кашки, выпьет кофе и поедет к своей маникюрше, а потом к стоматологу. А о своем решении она никому сообщать не станет. И на назначенную встречу просто не явится. Никто ей ничего за это не сделает! Подумаешь, командиры какие! Она сама себе режиссер. И жить станет по своему сценарию.
Кашка получилась изумительной. Воздушной, в меру жиденькой, в меру сладкой. Наташа покрошила в нее еще два абрикоса, шмякнула кусочек масла, все взболтала, вылила в красивую мисочку из тонкого фарфора и села к столу спиной к двери, чтобы можно было видеть, что творится за окном.
Окно выходило на соседний дом с огромными лоджиями. И вот на одной из них происходили невероятные вещи, которые ее забавляли.
То там мужчина с женщиной отношения выясняли. И проделывали это бурно, с рукоприкладством и слезами. Хозяева они или нет, было непонятно, потому что на смену им являлась другая пара, чуть моложе, потом и еще одна.
Может, там притон, решила как-то Наташа, рассматривая в театральный бинокль процесс совокупления одной из парочек. Или коммуналка. Почему народу там так много живет? И почему-то всем надо непременно ссориться именно на лоджии и сексом заниматься там же.
Она находила это забавным, и если на улице бывало светло, всегда наблюдала.
Сегодня на лоджии было пустынно. Может, работали. Может, устали скандалить. Развлечь себя было нечем, и Наташа потянулась к телефону.
Она сейчас возьмет и все скажет! Что не явится на встречу. Что устала играть по чужим правилам. Что вообще не желает больше ничего! И даже… Даже тапки сейчас, которые по-хозяйски под вешалкой расположились, выбросит. Назло выбросит, хотя и не покупала их! У нее другая линия жизни, ею она и двинется. А если ее не пожелают понять, то…
Ей очень долго не отвечали. Потом тревожным шепотом спросили:
– Кто это?
– Совсем крышу снесло, да?
Наташа заерзала на стуле. Не нужно, наверное, было звонить. Тем более что на лоджии появились первые персонажи забавного действа. Было чем занять утреннее пустое время. А то объясняйся сейчас или даже скандаль. А не хотелось.
– Наташа?
– Она самая! Пить надо меньше! – пошутила она.
– Знаешь же, что не пью.
– Да знаю… – она вздохнула. – Короче, тут такое дело…
– Что случилось?!
– Ничего пока. И надеюсь, что не случится. Потому что я… Потому что я никуда не поеду.
– Ох, господи! А страху-то, страху напустила! Не поедешь, и не надо. Язык только за зубами держи, и все.
– В каком смысле язык держать за зубами? – Наташа насторожилась.
– В том самом, если тебя кто-то спросит, то ты ничего не знаешь и не знала вообще.
– А кто может спросить? – продолжала она настырничать, потому что ей совсем не понравились инструкции.
Ничего такого раньше не обговаривалось. Все вообще затевалось как игра. Чего теперь?
– Да мало ли кто может спросить! Менты, например.
– Мен… кто?!
Она так дернулась, что перевернула ложку с кашей на стол, и та поплыла липкой кляксой во все стороны.
– Я не ослышалась, речь идет о милиции?!
– Нет, ты не ослышалась. Милиция наверняка станет задавать тебе вопросы.
– С какой стати?! Что я такого сделала, что они станут говорить со мной?!
– Да ничего ты не сделала! Просто… Просто могут вызвать и спросить. А ты молчи и дергай плечиками, как ты это умеешь. Не знаю, не видела, и все.
– И все… – эхом отозвалась Наташа, немигающим взглядом наблюдая за своими пальцами, пытающимися собрать вязкую овсянку со стола. – Но… Но такого уговора не было!
– Какого?! Какого, Наташа, уговора не было?
С ней говорили очень терпеливо, почти снисходительно, ни тени угрозы в голосе не было, но именно поэтому ей и сделалось вдруг страшно.
А что вообще она знает о человеке, с которым теперь разговаривает, что? Да ничего, по сути. То, что знакомы давно, ели-пили с одной ложки, улыбались друг другу в глаза, ничего еще не значит. Почему ее не стали уговаривать уехать? Они же решили вчера, что уедут вместе. Решили. Сегодня она вдруг передумала и отказалась. А ее не стали уговаривать, не стали убеждать, не стали говорить, что оставаться опасно. Почему?!
– Так какого уговора не было, Наташ? – И снова голос полон снисходительной усталости.
– Ну… Про милицию!
– Что про милицию? – И снова само терпение.
– Ну… Что милиция может начать задавать мне вопросы и…
– Так и в дом они не должны были явиться и рыскать по нему, переворачивая все вверх дном! – фыркнули ей в самое ухо.
– В дом?! В какой дом?!
Она увидела, отчетливо увидела, как мужская ладонь с силой хлестнула женскую щеку на той самой лоджии, где вечно что-то происходило. И Наташа вздрогнула. Будто это ее ударили. Она даже, кажется, щелчок этой оплеухи слышала и услышала, кажется, как зарыдала женщина, закрывая голову руками.
Странно, что ее это раньше забавляло. Это же… больно. Больно и страшно, когда тебя так унижают, бьют. Почему же ее это раньше развлекало? Потому что была сторонним наблюдателем? А теперь вдруг прониклась чужой болью, оттого что у самой защемило там, где не щемило никогда?
Может быть, может быть…
– По какому дому рыскает милиция? – повторила она вопрос более внятно.
– По тому самому, в котором ты когда-то жила хозяйкой, Наташа, – охотно объяснили ей, попросили извинения, сослались на занятость и повесили трубку.
А она как сидела с телефонной трубкой в одной руке и с липкой овсяной кучкой в другой, так и просидела час, кажется.
Окаменела, окостенела, замерзла, умерла, что еще? Да предостаточно, чтобы оценить ее состояние. Она действительно каменным бездумным идолом просидела час за обеденным столом, перемешивая в ладони липкую кашу.
Милиция в доме? В доме Сетина милиция?! Почему?! Что она там делает?! С какой стати рыскает по его дому, переворачивая все вверх дном?! Что?! Что могло там произойти, случиться, стрястись?
Все ведь так невинно задумывалось, все должно было стать игрой! Милой шалостью, не более. Да, кому-то было бы больно. Кто-то мог оказаться наказанным, кто-то мог просто остаться с носом. Но и только! Никаких пострадавших! Никакой милиции!
А потом все пошло как-то не так.
Убили Машу. Но там, как ей объяснили, нашли убийцу. Кажется, он промышлял квартирными кражами, вдруг пленился Машкиной красотой и… убил ее.
Только теперь поняла, насколько глупо и неправильно это звучит.
Зачем квартирному вору убивать Машку, если он в нее влюбился?! И… и вообще убить ее мог кто-то другой. Кто?!
Ответ вдруг всплыл с такой ясностью, так отчетливо сделался единственно верным, что Наташа истерично всхлипнула:
– Не может быть! Этого не может быть!
И тут же в голове застучало: может, может, еще как может. И ты не могла не догадываться. Не такая уж ты и дура, какой тебя многие видят. И теперь, когда в доме Сетина милиция, ясно и понятно, что там что-то случилось. Что-то страшное и непоправимое. А там ведь… Там ведь Александра поселилась. Господи, нет! Только не это! Не хватало ей еще один грех на душу взять! Не простится это ей ни за что, никакими добрыми делами не спишется!
Она медленно выползла из-за стола. Вымыла миску, долго полоскала ладонь под струей горячей воды. Бесконечно долго терла стол. И все косилась на окно, на ту самую лоджию, где почти ежедневно разыгрывались межличностные драмы.
Сейчас там никого не было, это не очень сильно, но успокаивало. Хоть там-то, бог даст, все наладится. Подрались. Помирятся. А вот у нее теперь…
У нее теперь, кажется, все рухнет. Все ее благополучие, весь милый обжитой уют, стойкая репутация в обществе светской львицы и красавицы, все может молниеносно быть раздавлено, скомкано, уничтожено кованым милицейским сапогом. Господи, какой ужас!
Наташа не знала точно, во что обуваются теперь милиционеры. Она, тьфу-тьфу, с ними тесно не общалась. Запомнила из какого-то старого сериала, что на них были сапоги с опасно цокающими каблуками. И ей казалось, что именно такими вот сапожищами пройдутся по ее судьбе эти ужасные люди. Они ни за что не станут ее слушать, и уж точно не поверят ей.
Да расскажи ей кто, и она бы не поверила во весь этот бред.
Так вот и они не поверят ей и наверняка арестуют. А тюремной камеры – она тоже видела в сериале каком-то – Наташа боялась пуще смерти самой.
Что же делать?! Кому звонить?! У кого просить помощи?!
Да расскажи ей кто, и она бы не поверила во весь этот бред.
Так вот и они не поверят ей и наверняка арестуют. А тюремной камеры – она тоже видела в сериале каком-то – Наташа боялась пуще смерти самой.
Что же делать?! Кому звонить?! У кого просить помощи?!
Вспомнился тут же неулыбчивый мужик, представившийся ей частным детективом с какой-то рыбьей фамилией. Он, кажется, ей даже свою визитку оставлял. И просил позвонить, если она что-то вспомнит или ей станет что-то известно. Очень просил.
Но нет! Ему она звонить не станет.
Во-первых, он ей не понравился. Хотя одет был хорошо и дорого, но явно чувствовал себя в этой одежде неуютно. Не успел обносить, сообразила она тогда. Стало быть, носил всю жизнь что-то другое. А раз с одеждой не сжился, значит, и манеры его все сплошь наносные и приобретенные. Значит, и верить ему нельзя, и доверять также.
А во-вторых, он совсем не пленился ее красотой. Сколько она ни жеманилась, сколько ни стреляла в его сторону глазами и ноги ни демонстрировала, он оставался сухим и чопорным.
Стало быть, не понравилась она ему, раз он не поплыл. И что, после всего этого будет он ей помогать? Нет, конечно. Позвонит в милицию и сдаст им ее тепленькой.
Звонить было некому, помогать ей никто не станет. Но зато она может помочь себе сама. Она так часто этим занималась прежде, почему теперь не поступить так же?
Наташа засуетилась. Снова метнулась в кладовку, достала два чемодана. Потом подумала и один вернула на место. Ей не нужно много вещей. Она уедет ненадолго. Но далеко! Сейчас она позвонит своей давней знакомой в туристическое агентство, выхватит какой-нибудь горящий тур и умчится отдыхать.
Пусть тут расхлебывают последствия идиотского спектакля, как им вздумается! Ей все равно, как и кто станет оправдываться. Все равно! У нее была крохотная эпизодическая роль всего лишь. Она не была примадонной на этой сцене, и отвечать за то, кем она не была, не являлась и не будет никогда, Наташа не обязана.
– Пошли все к черту! – пропела она, забив чемодан до отказа легкими летними вещами. – Я еду отдыхать!
Глава 20
– Вам надо поесть!
Обнаглевшая до предела секретарша, не забыв покраснеть до кончиков ушей, сдвинула в сторону со стола все его бумаги, поставила поднос с какими-то накрытыми белоснежной салфеткой плошками и снова настырно повторила:
– Вам надо поесть немедленно!
– Почему?!
Сомов поднял на нее самый тяжелый из всех самых его тяжелых взглядов. Он полагал, что она поймет всю красноречивость его взгляда. И ему даже не придется спрашивать: «Почему ты себе позволяешь такое, а?!»
Он не спросил, а она не поняла. Или понимать не хотела. Потому что подергала плечиками под нелепой вязаной кофтой и сказала:
– Потому что лицо у вас уже сизого цвета. Потому что вы не ели уже сутки, не спали столько же. И все курите, курите и курите. И если вы сейчас не поедите, то…
– То что?! – Теперь уже Сомов начал медленно наливаться румянцем.
– То вы умрете!
Да как она!..
Да как она смеет, эта краснощекая нелепица в нелепой кофте, так говорить с ним?! Кто она такая?! Если он не уволил ее, это еще не значит, что он должен жрать ее котлеты или что там она приволокла!
– Что там? – Сомов с невероятно брезгливой гримасой ткнул пальцем в салфетку, укутавшую плошки с едой на подносе, и, издевательски коверкая слово, спросил: – Коклетки?
– И котлетки тоже, – не обиделась она и пошла тут же вон из кабинета. – Немного лапши домашней куриной. Три картошки и три котлеты. Еще салат и три пирожка.
– С чем? – зачем-то спросил он, будто и правда собирался есть всю эту хрень, приготовленную ею.
– Пирожки? – Она качнула хвостиком, чуть поворачивая в его сторону голову. – Пирожки с капустой и грибами. Приятного аппетита, я потом все уберу.
И ушла, дрянь такая!
Совершенно обнаглела в последнее время, совершенно! Как попросил ее не увольняться, как свозил ее к Сетину на место происшествия, как прислушался пару раз к ее советам – все! Распоясалась девка основательно!
Может, уволить ее все-таки, а?
Сомов нарочно не стал сразу залезать под пластиковые крышки контейнеров, в которых она притащила ему еду. Выкурил подряд две сигареты, водички попил, по кабинету походил. Потом не выдержал все же. Кабинет запер, крышки сорвал и чуть не задохнулся от густого аппетитного аромата домашней еды и выпечки. Опустошил все в два счета. И еще попенял втихаря, что пирожков мало положила. Почему-то всего по три. Три картошки в тмине и укропе, три котлеты, три пирожка. Магия, что ли, у нее какая? Может, приворожить его решила краснощекая секретарша?
Господи, о чем он думает?! Какая, к хренам собачьим, магия? Совсем мозги на сытый желудок размякли.
Нужен он ей со своим панкреатитом и гадким брюзгливым характером. А то она себе молодого парня не найдет. Такого, которому станет котлеты жарить, лапшу домашнюю варить и пирожки с капустой и грибами стряпать с величайшей любовью и удовольствием. Она же не будет ради Сомова переучиваться. Не станет осваивать азиатскую кухню, к примеру. Или учиться правильно варить спагетти, а к ним делать разные итальянские соусы, которые Сомов полюбил в последнее время.
Он же ведь новыми привычками оброс в детективном своем агентстве, да. У него халат имеется с кисточками, коробка непочатая сигар дорогих, виски и содовая в баре, и пельмени из упаковки он теперь себе не варит, и глазунью редко делает. Он теперь в дорогих кафе барствует и удовольствие в этом находит. Это в последние дни он не позволяет себе ничего подобного.
Права пигалица, он и есть, и спать совсем перестал. А так ведь он по-другому научился жить, пить и есть.
А котлетки были чудо как хороши, не мог не признать Сомов, снова потянувшись за сигаретой. И пирожки, не успел заметить, как съел. И в кафе и рестораны он бы бегать совсем перестал, кабы ему такую лапшу с курятиной на обед подавали.
Господи, ну о чем он снова?! Нужен он ей с сизым лицом своим и разницей в возрасте в полтора десятка лет! А то она не найдет себе молодого, и не такого вредного, как он. Они вон, Валерка и Сережка – сотрудники его, – вокруг нее так и вьются. Раньше не замечал, а в последнее время сильно в глаза стало бросаться. Интересно, а их она прикармливает или нет?
О чем он опять?! Его-то какое дело, с кем и на какой ноге его секретарша? Он вообще ее увольнять собирался. И не уволил лишь из упрямства, потому что она первая об увольнении заговорила. Ну, точно уволил бы. И эта кофта нелепая на ней сегодня какая-то…
– Зайди! – гавкнул он в селектор и лицо сделал сердитое.
Она зашла, без лишних разговоров собрала посуду со стола, смахнула крошки салфеткой и пошла снова к двери.
– Спасибо, – нехотя буркнул он ей в спину, подумал и добавил: – Все было очень вкусно. Сама готовила?
– Да, – кивнула она, смешно качнув хвостиком. – Я рада, что вам понравилось. Какие-то еще указания будут?
«Кофту сними свою нелепую», – хотелось крикнуть Сомову, но промолчал.
Еще чего доброго заподозрит его в домогательстве. А он ничего такого… И вдруг у нее под этой толстой кофтой ничего нет? В чем она тогда останется?
– Что? – вдруг спросила она и не забыла покраснеть.
– Что?
– Вы так смотрите на меня странно, – объяснила она и зачем-то свободной от подноса рукой подтянула воротник кофты повыше.
– Цвет не идет тебе этот… – Сомов почувствовал, что краснеет.
Может, зелье какое в ее котлетах содержалось, что он теперь наперегонки с ней краснеть взялся. Или в числе «три» что-то таилось, и он теперь…
– Это мамина кофта, – призналась она со смущением. – Света дома не было, погладить не успела…
– А готовила как же?! – вытаращился Сомов. – Без света-то?!
– Так плита газовая. И свечи есть, – удивилась она. – Три подсвечника со свечами, светло было. А погладить не смогла. Извините.
– За что? – он спрятал усмешку в ладонь, и снова подумал: а стала бы она для Сереги с Валеркой при свечах еду готовить? – Ты на меня не обижайся, придираюсь к тебе. А ты вон… Пирогов напекла. Ребятам понравились?
– Да, очень, – заулыбалась она и ушла.
А он так разозлился, что глобус хрустальный со стола смахнул. И он хрустнул где-то в углу, как скорлупа яичная.
Не для него, стало быть, для одного старалась. Всех уважила, всех ублажила. Могла бы и не стараться, он бы и в ресторане пообедал. Был бы лишний повод по улице прогуляться и подумать.
Тьфу ты, о чем он все время думает сегодня?! А то ему думать не о чем! Думать-то как раз было о чем, над чем. Только не придумывалось, как на грех, ничего.
Сетина после убийства в его доме бывшей жены Александры задержали. Скоро либо освободят, либо предъявят обвинение. Вот чтобы второго не случилось, Сомов теперь и старается. Только получается плоховато.
– Скажи, что через полчаса совещаемся, – очень строго проговорил в селектор Сомов.
– Хорошо, – испуганно откликнулась она.