Анатолий Тоболяк Папа уехал
Меня зовут Лешка Малышев. Я родился в Свердловске. Папа тоже. И Юлька. А мама в Ташкенте. Там живут ее родители и две сестры. А институт мама закончила в Свердловске. И здесь на втором курсе познакомилась с папой. Он тоже учился в институте, только не в экономическом, а в архитектурном. Они поженились, и мама осталась на Урале. Для нее Свердловск хоть и не родной город, но все-таки столько лет прожила! Поэтому ей не хотелось уезжать. Но надо было. Так получилось. Так уж получилось, понимаете? И вот мы прощались.
Бабушка плакала. Папа курил одну сигарету за другой. Бабушка обняла меня так крепко, что больно стало — и ну целовать куда попало, даже в глаза. Потом — Юльку. Потом целовались мама с бабушкой, папа с дядей Костей (его братом), мама с тетей Леной (женой дяди Кости). Уже все на посадку прошли, а мы никак не могли распрощаться.
— Смотрите, Поля, пишите чаще! — Это бабушка маме. А мама:
— Хорошо… хорошо… — И всхлипывает.
— Возьмись за ум, я тебя прошу, Леня! — Это бабушка папе. А он:
— Да, мама, да. Хватит об этом. — И быстро-быстро докуривает сигарету, как будто последнюю в своей жизни.
— Детей берегите! — Это значит — Юльку и меня.
Я не выдержал, закричал:
— Опоздаем же!
Еще немного — и опоздали бы. Пассажиры уже стали садиться в автобус, а мы только билеты показываем на контроле. Тут еще сумки стали проверять. А потом папа пошел через магнит — и как зазвенит! И лампочка замигала.
Милиционер ему: вернитесь, гражданин, назад, выложите все из карманов и пройдите снова. Подумал, наверно, что у папы бомба или револьвер припрятаны. А у папы на джинсах ремень с огромной пряжкой, вот эта пряжка и наделала звону.
Все-таки не опоздали, уселись в самолет (мы на ИЛ-18 летели). Я сразу прилип к иллюминатору. У Юльки своего места нет (ей еще не полагается, недоросла), так она полезла ко мне и заявила:
— Я тоже хочу смотреть!
А чего смотреть, когда ничего не понимает? Вот я ей и ответил:
— Сиди где сидишь! — То есть у мамы на коленях.
Папа около прохода возился с сумками, устраивал их себе под ноги и чертыхался. Потому что сумки большие, бабушка в них еды наложила — курица, яйца там, термос с бульоном — всякая ерунда, и даже Юлькин горшок.
Папа нервничал, а мама — еще больше. Шлепнула Юльку ни за что ни про что. Та заревела. А мама папе: «Места у самых турбин. Шуму не оберешься!» — не понимает, как нам повезло.
Я уже три раза летал, не новичок, и все равно, когда винты раскрутились и заревели, у меня дух захватило и в животе появился такой холодок, как будто мороженым объелся. А потом взлетели, и я закричал во все горло:
— Глядите!
Как раз крыло поползло вниз — и все как на ладони: весь наш город, огромный такой, в дымах. Заводы, заводы, автодороги, перелески на окраинах… и где-то там в нашем дворе пацаны, наверно, гоняли мяч. У меня глаза защипало. И глотать стало трудно. Это же мой город! Я родился тут. А мы улетаем. И вернемся ли когда — неизвестно. Вообще неизвестно, как наша жизнь сложится. Все зависит от папы.
Я покосился на него: как он? А он весь сморщился и горлом сглатывает, как я. А мама закрыла глаза, будто ей страшно смотреть вниз. А Юлька захныкала: «Мама! Писать хочу» — не нашла другого места.
«Здравствуйте, дорогая мама! Ну вот мы и на месте. Прилетели неделю назад (Леня сразу дал Вам телеграмму), но живем на чемоданах. Бывалые люди говорят, что контейнер придет не раньше чем через месяц — и то хорошо, если через месяц. Пока устроились по-походному: взяли напрокат две раскладушки для ребят (постельное белье я привезла с собой, Вы знаете), а мы с Леней спим… в спальных мешках на полу. Это его идея. Мешки тоже взяли напрокат. Не хватает только палатки!
Квартира неплохая — две комнаты, одна побольше, другая поменьше с балконом, изолированные. Туалет и ванная раздельные. Кухня маленькая и — увы! — газа и горячей воды нет. Но к этому мы были готовы.
Соседи по площадке, узнав, что бывшие хозяева нам ничего не доплачивали, кажется, не поверили, во всяком случае, сказали, что мы спокойно могли бы запросить тысячу или полторы доплаты. Такая, мол, такса при обмене на большие города. Леня им довольно резко ответил, что рвачеством не занимаемся, и, кажется, восстановил против себя.
Городок нам понравился: чистый и новенький, стоит в долине, вокруг сопки, а до океана рукой подать. С продуктами в магазинах неплохо: есть молоко, яйца, куры и, конечно, всякая рыба. Рыбный край.
Ну а теперь о самом главном, мама. Вчера Леня устроился на работу в институт «Гражданпроект». Должность рядовая — проектировщик — и оклад невысокий: 120 рублей плюс 40 процентов местного коэффициента плюс премия, если будет. Но на большее он и не мог рассчитывать. Они ведь тут не слепые, сразу увидели трудовую книжку… Вообще могли не принять, но помог, как и обещал, его бывший сокурсник Жуков. Он начальник отдела. Встретил нас в аэропорту на своей машине, отвез к себе, и мы там переночевали. У него мальчишка, ровесник нашего Лешки, жена — врач, очень гостеприимная женщина. Конечно, они выпили на радостях, что встретились через девять лет после института, но Леня неохотно, чисто символически. По-моему, он настроен серьезно, мама, не так, как раньше. А иначе — боюсь думать.
Теперь о себе. Я тут «закинула удочку» в несколько мест, и везде пожалуйста, всюду экономисты нужны. Но детский сад для Юльки пообещали сразу только на домостроительном комбинате, и я решила устраиваться туда.
Вот так. Ехали, можно сказать, вслепую, а пока все складывается неплохо. Тьфу, тьфу, чтобы не сглазить.
Лешка и Юлька здоровы. Юлька, глупышка, спрашивает, когда мы вернемся к бабе, никак у нее в головенке не укладывается, что Вас нет рядом. Лешку записали в седьмой класс — большой уже парень, прямо не верится.
Леня напишет Вам. Сейчас ему некогда, сами понимаете.
Целуем Вас. Поля».
В первый же выходной мы поехали на океан. И Жуковы с нами. Вернее, мы с Жуковыми, потому что машина-то их. Дядя Юра вел, рядом с ним сидела толстая тетя Вера, а сзади нас пятеро набилось: папа, мама с Юлькой на руках, Сашка и я.
Сначала по долине, по асфальту, а потом грейдерная дорога пошла в сопки. Сопки были лесистые, дикие такие: то еловые, то лиственничные, то березовые. Но вот выехали из-за поворота, и вдруг я увидел… И сразу завопил:
— Море!
А это даже не море было, а настоящий океан, весь в белых бурунах, а на той стороне его — жутко подумать! — Америка.
Дядя Юра съехал с дороги прямо на берег. Я выскочил из машины и задохнулся от ветра. Он был очень сильный. А песок мокрый и твердый. А вверху белые чайки. А волны белые и синие сразу. И вокруг никого, будто необитаемый берег. Здорово так!
Я побежал по отмели, дождался, когда волна накатила, зачерпнул в пригоршню и отхлебнул глоток. Одно дело читать, а другое — самому попробовать, какая она горько-соленая… Я засмеялся и побежал назад.
— Ну-ка, Юлька, лизни! — кричу.
А Юлька стояла в своем плащике с капюшоном, маленькая и очень удивленная, и смотрела на океан, а у самой глаза были голубые, как океан.
— Лизни, лизни, не бойся! — кричу.
Она лизнула воду у меня в пригоршне. Я подумал: сейчас заревет. А она засмеялась. Папа и мама тоже попробовали — тоже засмеялись. Папа обнял маму за плечи, этого я давно не видел, чтобы они обнимались. Мама даже зажмурилась. А папа поцеловал ее в ухо. Он был очень молодой, в свитере и джинсах, и мама очень молодая, светловолосая и красивая. Мне так жутко радостно стало, что я встал на руки и пошел на руках по песку.
Потом Сашка Жуков потащил меня показывать свою заветную речку. Пока шли, он объяснял, что она нерестовая, и если повезет, то мы сейчас увидим, как идет горбуша. Я говорил: да, да! понятно! — а сам только и думал о том, как папа обнял маму и поцеловал в ухо, и у меня сердце прыгало.
Мама, тетя Вера и Юлька гуляли далеко на отмели, а папа и дядя Юра сидели на коряге рядом с машиной. Перед ними был расстелен плащ, а на нем — продукты: хлеб там, помидоры, две консервные банки, колбаса. Дядя Юра коленями зажимал бутылку и ввинчивал в пробку штопор. Папа курил и, сощурившись, смотрел, как я подхожу. Дядя Юра тоже увидел меня, заулыбался:
— Рыбачок пришел! А где улов?
— Там! — я махнул рукой. — В речке!
— А! Ну, ясное дело. — Он дернул, и пробка выскочила из горлышка.
Дядя Юра толстый, лысоватый, краснолицый. Трудно поверить, что он папин одногодок. Папа выглядит куда моложе его. Он такой поджарый, сухолицый, голубоглазый и одевается по-молодежному. И маму не сравнишь с тетей Верой. Сашка, между прочим, пошел в родителей — жирный.
Дядя Юра налил полный стакан вина и протянул папе.
— Держи!
Папа посмотрел и сказал:
— Нет, я не буду.
Дядя Юра все равно протягивает.
— Да ладно, брось! Лешка не выдаст. Держи!
— Не буду я, — папа повторил, и даже не смотрит, в сторону глядит. — Не хочу я.
— Да это ж вино! — дядя Юра заудивлялся. — Сушняк! Я за рулем — и то приму. За два часа выветрится. Держи!
У папы даже бровь задергалась. И голос какой-то тонкий стал.
— Ну, не хочу я, честное слово. Давай сам.
— Зарок, что ли, дал? — дядя Юра спросил, помолчав.
— Ну вроде этого. Не важно! — Папа сигарету в песок бросил, придавил ногой. И поднялся. — Пойдем, Лешка, побродим.
Дядя Юра закричал сердито:
— А мне что делать? Одному дуть? Алкаш я, что ли!
Папа засмеялся:
— Женщин дождись. Они помогут. — Обнял меня за плечи, помахал дяде Юре рукой, и мы пошли.
Последний раз мы так ходили… я даже не вспомню когда. И вот идем нога в ногу, папа и я, и он меня крепко так обнимает, будто боится, как бы ветер не унес в океан. А я его тоже крепко обнял за пояс — как бы его ветер не унес в океан. Он в свитере, и я в свитере. Он в джинсах, и я в джинсах. Нога в ногу идем по берегу, а над нами чайки кричат. Папа мой и я!
Он мне в лицо заглянул и спросил:
— Чего улыбаешься?
А я и правда не могу удержаться, губы растягивает — и все.
— Так, — говорю. — Нравится мне здесь.
И хочу нахмуриться, а губы растягивает.
У папы глаза заблестели.
— Мне тоже нравится здесь. И маме. А Юлька совсем ошалела — смотри.
Юлька вдалеке носилась по берегу и визжала, а мама бегала за ней. Я подумал: Юльке-то все равно, где жить, да и мама без Тихого океана проживет, вообще, где угодно проживет, хоть в полярных льдах, хоть в пустыне, и без денег даже проживет, и без обновок, в одном платье и пальтишке, на хлебе и воде, даже не пикнет, лишь бы только папа был такой, как сейчас.
А он потрепал меня по волосам и сказал:
— Скоро отгуляешься, Лешка.
— Ага. Скоро.
— Полмесяца осталось. Тебя новая школа не пугает?
— А чего пугаться? — удивился я.
— Ну, все-таки новые учителя, новая обстановка… Я вот нелегко на работе осваиваюсь. Люди незнакомые. Приглядываются ко мне. Я — к ним. Своего рода акклиматизация. — Он поморщился. — Болезненная, знаешь.
Я подумал и сказал:
— А ты не обращай внимания — и все.
— Как же не обращать? Это люди.
— А ты делай что надо — и все! Кто поймет — тот поймет. А кто дурак, с тем и разговаривать не стоит. По-моему, так.
— Ну-у, в принципе правильно… — засмеялся папа.
— Ты же не какой-нибудь! — разгорелся я. — Ты же лучше других можешь работать. Ты же талантливый, папа!
Он даже остановился, словно его по лбу стукнули.
— Кто это тебе, Лешка, такую ерунду сказал?
Я ответил: мне эту ерунду мама сказала, да и от других слышал, а если бы не слышал, то я тоже не слепой, сам вижу.
Папа задумался и странно на меня так поглядел, будто это не я, а кто-то другой. Потом пробормотал:
— Здорово получается. Хотел тебя ободрить, а вышло наоборот.
И тут я решил до конца идти, потому что когда еще такой случай будет?
— Меня не нужно ободрять, папа. У меня все нормально, не бойся. Ты лучше маму почаще обнимай, как вот недавно, ладно? А то мне неудобно лизаться, я уже большой… одна Юлька ей и остается, понимаешь? — И сам на себя вызверился: зачем сказал, балда!
А папа… просто что-то ужасное случилось… он… меня… поцеловал! И быстро-быстро пошел вперед. А я стоял, и глаза жутко жгло.
«Дорогая мама, здравствуйте! Ваше письмо получили. Отвечаю сразу.
Погода у нас чудесная: солнечно и морозно. Все вокруг завалено снегом. По выходным город встает на лыжи, и мы тоже. Юлька растет, как медвежья дудка, — на глазах. В детсадике ее все любят — за живой характер, наверно. Не болеет — представляете! — ни разу за эти четыре месяца не чихнула даже. Лешка взрослеет не по дням, а по часам. В смысле учебы с ним забот нет. Дружба его с этой девочкой Светой продолжается. Бегают друг к другу в гости. Водой не разольешь. И иногда он смотрит на нее какими-то очень серьезными глазами.
Мы прибарахлились, мама: купили кухонный гарнитур за 230 руб. и цветной телевизор в кредит. Старый сдали. Ничего себе, да?
Ну а теперь — держитесь, мама! — сообщаю самую главную новость. Месяцев через семь у Вас появится еще внук или внучка.
Ну как? Не упали в обморок?
Сами понимаете, мама, что случись это раньше, в Свердловске, то ни о каких родах не могло быть речи. Но сейчас все у нас так хорошо, я поверила в Леню, как, впрочем, всегда в душе верила, что такое счастливое время наступит, и он сам в себя, по-моему, поверил. В нашем доме даже пивом не пахнет!
Странно все-таки человек устроен: дай ему немного счастья, и все, что было, он вспоминает как кошмарный сон, а не как недавнюю реальность. Может, только я такая?
Сейчас у нас с Леней повторяется наша молодость, наши студенческие годы. Вы знаете, я всегда Леню любила, даже в самые страшные времена, а сейчас сильней, чем прежде. И он, по-моему, испытывает то же чувство. Мы даже внешне стали другие, мама, будто сбросили десяток лет. Мне кажется, наши знакомые — Жуковы, например, — завидуют нам в душе. Хоть мы с Леней и не афишируем свои чувства друг к другу, но все равно ведь видно…
Ох, расписалась! Даже молоко прозевала — сбежало.
С деньгами у нас все в порядке, Вы сами можете судить по покупкам. Да, чуть не забыла! Леня стал начальником отдела. Сейчас он по голову занят проектом нового микрорайона, где впервые будут строиться девятиэтажки. Я тоже… гм… расту. Недавно перевели в старшие экономисты.
В Ташкенте все в порядке: мои родители здоровы. Передавайте привет всем.
Целуем Вас. Поля».На улице было солнечно и тепло. Я шел, засунув руки в карманы своего полушубка. Ни на кого не глядел. Прямо и вперед шел. Ни на кого не глядел. Ничего не видел.
Вот продуктовый магазин. Вот магазин электротоваров. Около краеведческого музея я свернул на тропинку и через березовую рощу вышел к пятиэтажному кирпичному дому, где она живет. Второй этаж, пятая квартира. Звонок на двери.
Открыла мне Зинаида Михайловна, ее мать.
— А, Леша! — говорит. — Заходи. Что с тобой?
Увидела, значит, какой я.
— Дома? — спросил.
— Дома, дома. Уроки учит.
Учит уроки! Как ни в чем не бывало учит уроки! Хорошо.
Стащил ботинки и в носках пошел по коридору прямо, а потом налево. Дверь в ее комнату была закрыта. Я постучал и вошел.
Светка ко мне спиной сидела за письменным столом. Оглянулась и вся засияла, как она это умеет, — и ртом, и глазами.
— Лешка пришел! — радостно так сказала и встала из-за стола, белобрысая такая, большеротая, худенькая — до невозможности красивая.
Я стою, смотрю.
— Ты чего? — спрашивает.
Я молчу, а во рту все пересохло.
— Ну, проходи! Чего на пороге застыл? — Она уже сердиться начала.
Я руки на груди скрестил, стою, молчу. Сердце так бьется, что больно.
Тогда она испугалась, попятилась и плюхнулась на тахту. Глаза огромные стали. Коленки голые торчат. Глядит на меня. А я говорю:
— Ты мне скажи, Светка, что ты в нем нашла? Он же придурок. У него вот здесь не хватает. А жмот какой! Что ты в нем нашла?
— Ты про кого это? — испуганно спросила Светка.
— А ты не знаешь, про кого, да? Про Барыгу я.
— А что… Барыга? — Она совсем растерялась, мигает, мигает. А мне так горько стало, все в груди сдавило, дышать трудно.
— Эх, Светка! — у меня вырвалось.
— Лешка, что ты! — Вскочила, подбежала ко мне. — Я ничего не сделала, честное слово! Ему часы новые купили, он показал. Электронные. И все. Больше ничего.
— Эх, Светка! Зачем врать? Ты же его за руки держала и смеялась вместе с ним. Сашка Жуков видел. Он как раз помойное ведро выносил.
— Ну, смеялась! Потому что он дурак. Я одну минуту посмеялась и ушла. И все!
— Эх, Светка! Все было так хорошо. Я в тебя верил. Я тебя так любил, Светка… ты бы только знала. Прощай!
— Как «прощай»?
— Не поминай лихом, — говорю.
Я ведь даже полушубка не снял. Только ботинки надо было надеть у порога, всего-то. А Светка выскочила следом, уцепилась мне за рукав:
— Не уходи, пожалуйста!
— Прощай! — говорю. А у самого горло перехватило. Дверь распахнул и выбежал на лестничную площадку. А Светка мне вслед:
— Дурак! Дурачок! Не приходи никогда!
А я сбежал по лестнице вниз, выскочил во двор — и ничего вокруг не узнал. Другой двор, чужой. И улица чужая, незнакомая. И весь город не тот, что был.
Я зашел за какой-то железный гараж, где валялись пустые бутылки, и здесь долго стоял и глубоко дышал. Мне хотелось драться с Барыгой, жестоко, до крови, содрать с него эти электронные часы и раздавить их каблуком. Барыга получит, ох как он получит! А она? Нашла кого держать за руки, с кем смеяться!
Так я думал, и вот пришел в детсад к Юльке. Они играли на площадке, где всякие там качели, лесенки и песочницы. Юлька меня увидела и побежала навстречу.