Вероятно, то же можно сказать и о других частях тела, несмотря на ощутимые боли. Раз руки слушаются и ноги держат, значит, еще поживем. Ободренный этой мыслью, я ополаскиваю лицо, вытираюсь тряпкой, висящей на гвозде рядом с умывальником, и в сопровождении рослого детины поднимаюсь по бетонной лестнице.
- Продолжайте в том же духе, - приказывает Ал, когда я нерешительно останавливаюсь на площадке первого этажа.
Я поднимаюсь на второй этаж.
- Стойте здесь! Ждите!
В узкой прихожей, освещенной старинной бронзовой люстрой, всего две двери. Ал приоткрывает одну из них, просовывает голову внутрь и что-то говорит. Потом распахивает дверь пошире и бросает мне:
- Входите!
Я вступаю в обширное помещение, уют которого не вяжется с убожеством лестницы и прихожей. Тяжелая викторианская мебель, диван и кресла, обитые плюшем табачного цвета, шелковые обои им в тон, огромный персидский ковер и прочее в этом роде. Однако меня интересуют не детали обстановки, а хозяин кабинета, который стоит возле мраморного камина, где пламенеют куски искусственного угля, - скучная пластмассовая имитация, подсвеченная изнутри обыкновенной лампочкой.
Камин служит прекрасным дополнением к стоящему возле господину, или, если угодно, тот сам служит счастливым дополнением к камину. Его голова пылает жаром: рыжие со ржавчиной кудри, в которых белые нити, рыжие со ржавчиной лохматые бакенбарды и красное лицо, в середине которого кто-то приклеил небольшой, но уж вовсе алый уголек носа. На фоне этого знойного пейзажа резко выделяются холодной голубизной небольшие живые глазки, которые испытующе ощупывают меня.
- Значит, вы все-таки воскресли! - заявляет этот человек, покончив с осмотром.
Тон у него добродушный - настолько, насколько может быть добродушен львиный рык.
- Кажется, это вас я должен благодарить.
- Пожалуй. Хотя я не жажду благодарности. Надо сказать, из вас сделали хорошую отбивную.
Очевидно, хозяин кабинета поддерживает свой накал довольно банальным горючим: он берет с письменного стола высокий хрустальный стакан, в который налито на два пальца золотистой жидкости, отпивает глоток и только после этого спрашивает:
- А что, собственно, с вами случилось?
Я пожимаю плечами.
- Ничего особенного. Насколько я разбираюсь в проститутках, меня заманили в простейшую ловушку. Приманка для дураков, и этим дураком оказался я. Меня избили, обобрали и вышвырнули на улицу.
- Это неприятно, - кивает мой хозяин. Он достает из кармашка жилета длинную сигару и начинает аккуратно разворачивать целлофановую обертку.
- Ничего страшного, - пренебрежительно буркаю я. - Единственное, о чем я жалею, - это паспорт.
Рыжий отрывает взгляд от сигары.
- У вас взяли и паспорт?
Я киваю.
- Кому он мог понадобиться?
- Понятия не имею. Короткими пухлыми пальцами он лезет в кармашек жилета, достает миниатюрные ножницы и заботливо обрезает кончик сигары. Потом убирает ножницы, берет со стола тяжелую серебряную зажигалку и сосредоточенно раскуривает сигару. После чего направляет мне в лицо густую струю дыма вместе с вопросом:
- А что написано у вас в паспорте?
- Имя - Петр Колев, национальность - болгарин, род занятий заведующий хозяйственной частью судна и прочее. Номер я, кажется, забыл.
- Номер не так важен. - Рыжий небрежно поводит в воздухе дымящейся сигарой. - Ведь вы не номер, друг мой, вы - человек!
И после этого заявления спохватывается:
- Да садитесь же!
Я сажусь в большое кресло, чувствуя, как дрожат у меня ноги, а рыжий предлагает:
- Глоток виски для бодрости духа? Наверное, при этом он нажимает какую-то кнопку на столе, потому что в кабинет тут же врываются Ал и Боб. Похоже, эти молодчики решили, что застанут смертельную схватку хозяина с чужаком, но в комнате царит мир и тишина, и они хмуро застывают у дверей, со сжатыми кулаками.
- Принесите чего-нибудь выпить! - велит рыжий. - Обо всем приходится напоминать!
Ал вкатывает в кабинет передвижной бар на колесиках, хозяин делает небрежный жест, означающий "проваливай!", поудобнее устраивается в кресле и берется за бутылку.
- Обычно я позволяю себе не больше двух пальцев виски в час, поясняет он. - Стараюсь выполнять предписания этой нудной породы - врачей. Но не могу же я пренебречь гостем ради каких-то предписаний! Что поделаешь, характер!
Я принимаю стакан, в который мой хозяин собственноручно бросил два кубика льда, делаю для храбрости большой глоток и чувствую: мне чего-то страшно не хватает.
- У вас не найдется сигареты?
- Разумеется, найдется, мой друг, как это я не подумал...
Он достает с нижней полки бара тяжелую ониксовую шкатулку, полную сигарет, и даже идет к столу за зажигалкой. Я глубоко затягиваюсь и чувствую, как проклятый яд начинает оказывать благотворное воздействие на мой изнуренный организм.
- Значит, болгарин? - рассеянно говорит хозяин, глядя на дымящийся кончик сигары. - Болгарин, - признаюсь я.
- А как оказались в Лондоне?
Приходится коротко рассказать ему о запое.
- М-да-да-а... - рычит рыжий. - Значит, корабль ушел, а вы остались. Почему? Вам так хотелось или?..
- Мне хотелось выпить, - говорю я и беру свой стакан. - Я редко пью, но иногда на меня находит, и... и все тут.
- Вот почему пить надо регулярно, - нравоучительно говорит рыжий. Человек как машина, ему нужен ритм. Иначе, мой друг, случается авария.
- Она уже случилась.
- И что же теперь?
Я молча пожимаю плечами.
- Но вы, наверное, думали о каком-то выходе из положения?
- Когда трещит голова, много не надумаешь.
- И все-таки? - настаивает рыжий и смотрит на меня холодными голубыми глазами.
- Наверное, придется поискать в телефонном указателе адрес посольства и пойти туда.
- Это тоже выход, - кивает рыжий. - Если только вас оттуда не вышвырнут.
- Почему вышвырнут?
- А кто вы, в сущности, такой? Я бы на месте ваших дипломатов обязательно вас вышвырнул. Человек без документов, неизвестно кто...
- Но можно выяснить, кто я такой.
- Да, если кто-нибудь пожелает тратить на вас время. А если выяснят, что тогда? Вами займутся вплотную: не вернулись на корабль, самовольно остались в чужой стране...
- Вы правы, - вздыхаю я. - Но у меня, к сожалению, нет другого выхода. Я думал найти какую-нибудь работу и дождаться возвращения корабля. Но насколько я понял, работу здесь найти нелегко. А идти в подметальщики, честно говоря, не хочется.
- Даже если захотите, ничего не выйдет. Вакантных мест нет.
- Вот видите, - уныло говорю я.
И чтобы отчасти вернуть себе присутствие духа, закуриваю новую сигарету. Хозяин молчит и смотрит то на кончик укоротившейся сигары, то на мою физиономию. При его пламенной внешности сам он, кажется, человек довольно уравновешенный. Лицо его излучает спокойствие, нечто среднее между добродушной сонливостью и добродушной прямотой. На нем традиционная униформа делового британца: черный пиджак и брюки в серую полоску; развалившись в кресле, он задумчиво смотрит на меня, в самом деле похожий на добряка, озабоченного судьбой своего ближнего.
- В сущности, я, пожалуй, могу кое-что вам предложить, - говорит он.
- Это было бы верхом великодушия с вашей стороны. Вы уже спасли меня однажды...
- Здесь поблизости у меня три заведения, - продолжает мой собеседник не торопясь, будто рассуждает вслух. - Ставить вас вышибалой я, разумеется, не собираюсь... какой из вас вышибала, если не вы бьете, а вас бьют... В официанты вы тоже не годитесь. Эту работу у нас поручают другому полу - длинные бедра, высокая грудь и прочее, чем вы, насколько я могу судить, не располагаете...
Он умолкает. Я тоже молчу, потому что возражать неуместно, особенно по последнему пункту.
- Остается место швейцара. Твердого жалованья, конечно, не обещаю... Но у вас будет жилье, к которому вы уже, наверное, привыкли за последние три дня, будет бесплатная еда, форменная одежда за счет фирмы, а если вы сумеете завоевать расположение клиентов, то будут и карманные деньги.
Я терпеливо слушаю и молча курю. Он спрашивает:
- Ну, что вы на это скажете?
- Я тронут вашим великодушием, но, пожалуй, рискну обратиться в посольство.
Рыжий удивленно смотрит на меня и хладнокровно интересуется:
- В сущности, вы что себе воображаете?
- Абсолютно ничего, - поспешно уверяю я. - Не стану отнимать у вас время на интимные подробности, но воображения-то мне как раз всегда не хватало.
- Чего же вы ждете? Что я предложу вам место директора? Или мое собственное?
- Я не настолько требователен. Но швейцаром быть не собираюсь - хотя бы потому, что не хочу смущать душевный мир покойной мамы.
- Вы, кажется, считаете, что эконом куда выше швейцара?
- Именно. Это опять-таки интимные подробности, но позвольте вас поставить в известность, что у меня высшее образование, я знаю три языка и в швейцары не пойду даже к вам, при всей моей признательности.
- Чего же вы ждете? Что я предложу вам место директора? Или мое собственное?
- Я не настолько требователен. Но швейцаром быть не собираюсь - хотя бы потому, что не хочу смущать душевный мир покойной мамы.
- Вы, кажется, считаете, что эконом куда выше швейцара?
- Именно. Это опять-таки интимные подробности, но позвольте вас поставить в известность, что у меня высшее образование, я знаю три языка и в швейцары не пойду даже к вам, при всей моей признательности.
- Бросьте лицемерить, - все так же спокойно говорит рыжий, - я уже сказал, что не нуждаюсь в благодарности. Но апломб у вас не по рангу.
- Вы упорно толкаете меня на путь исповеди. Если я стал каптенармусом, то потому, что толковый человек на такой должности может иметь доход побольше, чем какой-нибудь профессор или, скажем, директор кабаре.
- Понимаю, друг мой, понимаю, - кивает хозяин. - Откровенно говоря, я сразу понял, что хотя драться вы и не умеете, зато не лишены иных талантов. Но я не могу предложить вам место, где можно воровать с большой прибылью. Не то что не хочу, а не могу. У меня таких мест просто нет.
Я апатично молчу, будто не слышу, и он добродушно осведомляется:
- Надеюсь, я вас не огорчил?
- Вовсе нет. Но и вы вряд ли огорчены моим отказом. При нынешнем уровне безработицы место швейцара будет пустовать недолго.
- Вы угадали. Если меня что-то беспокоит, то только ваша участь.
Надо бы поинтересоваться, с каких пор моя скромная персона занимает такое место, мало ему других забот, что ли, но вопрос кажется мне нетактичным, и я замечаю:
- Мою участь будет решать посольство.
- Да, конечно, - энергично отзывается рыжий, будто он только теперь сообразил, что существует посольство. - Но я должен вас предупредить, что до него не так просто добраться...
- Вы знаете адрес?
- Примерно... Но это неважно. Важно другое: путь от моей конторы до вашего посольства не близкий, и на этом пути всякое может случиться с человеком, у которого нет даже паспорта...
- И все-таки я готов рискнуть.
Он лениво встает с кресла и отходит к столу.
- Вы хорошо представляете себе размеры этого риска?
- Может быть, не совсем, - признаюсь я. - Но стоит ли раньше времени дрожать от страха, если другого выхода у меня все равно нет?
И поскольку аудиенция явно окончена, я тоже поднимаюсь с удобного кресла.
- В таком случае ступайте в посольство, - добродушно советует хозяин. - Да-да, ступайте! И да хранит вас бог!
В знак прощанья он поднимает руку, я вежливо киваю и направляюсь к двери, отмечая на ходу, что чувствую себя куда лучше. Порция виски, пара сигарет и отдых в удобном кресле заметно подняли мое настроение. Уверенным шагом я покидаю кабинет. И попадаю в лапы горилл. Наверное, они предупреждены звонком шефа, потому что поджидают меня в коридоре и подхватывают под руки.
- Вниз, ребятки, вниз! - добродушно рычит шеф за моей спиной. - Чтобы на лестнице не было крови!
Снова вакса, еще гуще и чернее, чем прежде. Она такая липкая, что мне уже не выплыть на поверхность.
И снова боли всех разновидностей по всему телу, с головы до пят, будто меня превратили в кашу, а потом эту кашу нарезали на куски. Куски боли, сплетение боли, энциклопедия боли, - вот во что превратили меня гориллы Ал и Боб. Две гориллы, глядя на которых легко увериться в том, что, во-первых, человек произошел от обезьяны, а во-вторых, что обезьяна тоже может произойти от человека.
Наверное, все было бы не так страшно, если бы я не сопротивлялся. Но я отбивался зверски и, кажется, нанес противнику немалый, хотя и частичный, урон, несмотря на его численное превосходство, и заплатил за это с лихвой.
Два сломанных носа, расцарапанная щека, растоптанный живот и еще пара очков в мою пользу - отнюдь не плод увлечения спортом и не стихийная жажда мести. В моей профессии для такой жажды нет места, она исключается. Если надо, получаешь удары и наносишь удары; тут вопрос не страсти, а чисто деловых отношений. И как раз с точки зрения деловых отношений эта парочка горилл и их добродушный шеф должны понять, что имеют дело не с куском пластилина, а с довольно твердым орешком. И сделать выводы.
Но твердый-то орешек, кажется, раздавили в пыль. Я так прочно увяз в ваксе, что, пожалуй, уже никогда не открою глаз и не увижу света. Единственное свидетельство того, что я еще жив, - страдание.
Вообще признаки жизни, насколько они имеются, сосредоточены внутри меня. Это виды боли. Проходит время, много времени, неделя или год, пока я начинаю различать признаки жизни рядом с собой. Это голоса, раздающиеся где-то в вышине.
- На этот раз не выплывет...
- Выплывет, не бойся. Не сунешь гаду свинцовую пломбу - обязательно выплывет.
- Не выплывет, Ал. Он готов.
- Выплывет, Боб. Что гад, что собака, одинаково живучи.
Через неделю - или через год? - я начинаю понимать, что второй голос был ближе к истине: кажется, я в самом деле возвращаюсь к жизни, потому что ощущения, то есть разновидности боли, становятся отчетливее. Лицо так отекло, что я не могу как следует открыть глаза, но все-таки ясно: глаза пока на месте.
Наверное, я подаю признаки жизни в неподходящий момент, над моей головой тут же разгорается уже знакомый спор: выкинуть меня или дать еще немного разжиреть. А еще через несколько дней наступает следующий этап.
- Это уже нахальство, сэр! - заявляет рослый Ал, появляясь в дверях. - Мы вам не лакеи! Извольте ополоснуть рожу и одеться - вас ждет шеф.
Я подчиняюсь. Но на этот раз операция "подъем" затягивается. У меня так кружится голова, что я не могу встать, а когда все-таки встаю, тут же грохаюсь на пол.
- Не валяйте дурака! - рычит горилла, подхватывая меня мощными лапами. - Слышите, вас требует к себе шеф!
В конце концов мне каким-то образом удается встать на ноги и даже сделать несколько шагов, держась за стенку. Холодная вода освежает меня. Бросив беглый взгляд в зеркало, я вижу обезображенное лицо с потухшим взглядом и жесткой трехнедельной щетиной. Не мое лицо. Возвращаюсь к матрацу и приступаю к мучительной процедуре одевания.
- Ага, значит, второе воскресение из мертвых! - почти радушно восклицает человек с огненным лицом и рыжими волосами, увидев меня на пороге уютного викторианского кабинета.
Он встает из-за стола и делает ко мне несколько шагов, словно хочет удостовериться, что воскресение действительно свершилось.
- Я не буду вашим швейцаром, мистер... мистер... - доносится до меня глухой голос, наверное, мой собственный.
- Мистер Дрейк, - подсказывает хозяин.
Но я уже сказал все, что хотел сказать, и стою, где был, в двух шагах от двери. Стою и молчу, не отрывая глаз от ковра.
- М-да-а... - рычит рыжий. - Вы несколько торопитесь с деловой частью беседы. Сначала сядьте.
- Я не буду вашим швейцаром, мистер Дрейк, - повторяю я, не обращая внимания на его слова.
- Спешите, друг мой, спешите, - добродушно бормочет хозяин. - Если и я стану так торопиться, то, чего доброго, опять передам вас Бобу и Алу для обработки. А вы, наверное, хорошо понимаете, что новой обработки вам не пережить.
- Вы можете меня изничтожить, но вашим швейцаром я не буду, - говорю я в третий раз, не повышая голоса.
- Изничтожить? Верно, такая мысль у меня была. Но это всегда успеется. Препятствий к этому нет. Так что послушайте меня: не будем торопиться. Сначала сядьте, а если придется вас раздавить, то я это сделаю.
В добродушном рыке появилась чуть заметная угрожающая нотка. Льва можно дразнить, но только иногда и в меру. Пожалуй, мне в самом деле лучше сесть, тем более что я еле держусь на ногах.
Я опускаюсь в мягкое плюшевое кресло и жду продолжения. Наверное, мистер Дрейк успел нажать невидимую кнопку, и, наверное, Ал был заранее предупрежден, потому что дверь распахивается, и он торжественно вплывает в кабинет, катя перед собой бар на колесиках. Рыжий небрежно машет ручной горилле - мол, выметайся - и начинает возиться со стаканами и бутылками.
- Знаете, в последнее время я мало пью, не больше двух пальцев в час, - поясняет он между делом. - Но вы понимаете, что когда у меня гости...
Возможно, он забыл, что уже объяснял мне все это; но он не забывает вместе со стаканом предложить мне ониксовую шкатулку с сигаретами.
- Курите... устравайтесь поудобнее... вообще чувствуйте себя как дома, друг мой. Здесь вам ничто не угрожает.
Я закуриваю и отпиваю глоток виски. Потом все также несговорчиво заявляю:
- Угрожает или нет, мне наплевать. Вашим швейцаром я не буду.
Рыжий, достав из кармашка длинную сигару, медленно снимает с нее целлофановую упаковку. Потом все так же медленно обрезает кончик и закуривает.
- Да-да... Это я, кажется, уже слышал... - кивает он и направляет мне в лицо густую струю дыма. Невзирая на все мои грубости, настроение у хозяина явно отличное, что заметно по голосу. Низкому и хриплому - такому хриплому, что при наличии остальных данных мистер Дрейк мог бы стать достойным преемником незабвенного Армстронга.