В нем не было ни следа обычной дерзости и бахвальства.
Он натянул штаны, застегнул пояс и униженно остановился рядом с девушкой. Ни один из них не мог посмотреть Хэлу в глаза.
— Мисс Каролина, — приказал Хэл, — немедленно возвращайтесь в свою каюту.
— Да, капитан, — прошептала она.
— Могу только сказать, что я изумлен вашим поведением. Не ожидал от девицы вашего происхождения.
Он почувствовал, что его слова звучат нелепо. «Как будто только простолюдины изображают зверя с двумя спинами», — насмешливо подумал он и поискал менее громкие слова.
— Что сделает ваш отец, когда я расскажу ему?
Теперь она посмотрела на него в подлинном ужасе и словно потеряла всю свою миловидность.
— Ну вы же не расскажете? — Неожиданно, к замешательству Хэла, она опустилась на колени и обняла его ноги. — Только не говорите ему. Я все сделаю, только не говорите ему.
— Встаньте, девочка. — Хэл поднял Каролину на ноги, гнев его рассеялся. Потребовались усилия, чтобы вновь разбудить его. — Идите в свою каюту и не выходите, пока я не пошлю за вами.
— Вы не скажете папеньке? — умоляла она. По ее лицу текли слезы.
— Ничего не обещаю, — ответил он. — Вы заслуживаете хорошей порки.
Он выпустил ее и подтолкнул к выходу. Она побежала к лестнице, и чуть погодя он услышал, как открылась и закрылась дверь ее каюты.
Хэл повернулся к Тому и хотел гневно посмотреть на него, но чувствовал, что его негодование идет на убыль. Вопреки собственному желанию он перенесся на много лет в прошлое, когда в этих южных морях встречались в темной корабельной каюте другой парень и другая девушка. Он был одних лет с Томом, а девушка-голландка на пять лет старше, когда перевела его через порог из детства в зрелость. У нее были золотые волосы и лицо невинного ангела, но тело распутницы и нрав дьяволицы.
Он моргнул, возвращаясь от картин двадцатипятилетней давности, и обнаружил, что Том по-прежнему сокрушенно стоит перед ним.
— Мисс Битти — пассажирка на моем корабле и, следовательно, находится под моей опекой, — сказал он. — Ты осрамил нас обоих.
— Мне жаль, отец.
— Не думаю.
Он посмотрел сыну в лицо и увидел, что тот старается говорить искренне.
— Я хочу сказать, мне жаль, что я тебя опозорил, — поправился Том. — Но если о случившемся никто не узнает, никто не узнает и о твоем позоре.
Хэл едва не ахнул от такого нахальства, но вынужден был согласиться с логикой сына.
— Ты варвар, — сказал он сыну и подумал: «Я в твои годы был таким же молодым быком».
— Я постараюсь исправиться, — пообещал Том.
Хэл смотрел на него. Сам он никогда не решился бы так говорить с отцом. Отец всегда наводил на него ужас. Этот мальчишка его не боится, он уважает отца, вероятно, восхищается им, несомненно, любит, но не боится, если может так стоять перед ним лицом к лицу. «Неужели я не выполнил свой долг? Неужели сын должен был бояться меня? — подумал Хэл. — Нет, я рад, что он такой. Я воспитал его мужчиной».
— Отец, я с готовностью приму от тебя любое наказание. Но если ты известишь семью Каролины, ты опозоришь ее и навсегда сломаешь ей жизнь, — заговорил Том с легкой дрожью в голосе. — Она не заслуживает того, чтобы мы так с ней поступили.
— Согласен, — неохотно признал Хэл. — Ты можешь дать слово, что на корабле больше никогда не станешь искать случая остаться с ней наедине?
— Обещаю. — Том поднял правую руку. — Клянусь.
— Тогда мы больше не будем говорить об этом, и я ничего не скажу мистеру Битти.
— Спасибо, сэр.
Хэл почувствовал себя вознагражденным при виде выражения глаз сына, и ему пришлось откашляться, чтобы избавиться от кома в горле. Он подумал, как бы сменить тему.
— Как ты попал в пороховой погреб?
— Взял взаймы ключ из твоего стола, — прямо ответил Том.
— Взаймы? — переспросил Хэл.
— Да, сэр. Я собирался вернуть его, как только покончу с этим делом.
— Заверяю тебя, больше он тебе не понадобится, — мрачно сказал Хэл. Том послушно подошел к двери и достал ключ из ниши.
— Закрой дверь, — приказал Хэл. И, когда Том это сделал, добавил: — Давай сюда. — Том отдал ему ключ. — Думаю, на сегодня с нас более чем достаточно. Возвращайся на свой тюфяк.
— Спокойной ночи, отец. Я искренне сожалею, что огорчил тебя.
Хэл смотрел ему вслед и печально улыбался. «Может, следовало вести себя с большим апломбом, — подумал он, — но пусть дьявол скажет, как».
Гай с нетерпением ждал вспышки отцовского гнева, которая последует за разоблачением греховной пары. Он ждал, что отец разбранит Каролину, может, даже прибьет ее, как кухонную девку, уличенную в воровстве, потом ее будут оскорблять мать и сестры, и, всеми отверженная, только у него она сможет обрести утешение.
Он представлял себе, как Каролина придет к нему и будет умолять простить ее за то, что она предала его чистую искреннюю любовь. Она попросит его о милосердии и пообещает, что, если он ее простит, она всю жизнь будет искупать перед ним свою вину. Эта мысль согревала его, приносила облегчение после ужасных страданий той ночи, когда он впервые прокрался за Томом на нижнюю палубу и обнаружил грязь, в которую тот погрузился.
Он надеялся также, что отец отчитает Тома перед всем экипажем, прикажет привязать его к мачте и публично высечь, хотя в глубине души понимал, что рассчитывать на это не стоит. Но по крайней мере Тома заставят извиниться перед мистером и миссис Битти и запретят разговаривать с Каролиной и остальными членами ее семьи.
Том станет на корабле парией. Быть может, когда они придут на мыс Доброй Надежды, отец удалит его с «Серафима», даже с позором отошлет в Англию — пусть страдает в Хай-Уэлде от тирании Черного Билли.
Гай с нетерпением ждал, когда все это произойдет. Но с каждым днем его досада росла — ничего не происходило, словно его смятение чувств и страдания ничего не значили.
Правда, несколько следующих дней Каролина была молчаливой и отчужденной; она вздрагивала, когда за стеной каюты, где они вместе сидели за книгами, слышались шаги; пугалась, когда на палубе раздавался голос ее отца; вовсе не смотрела на Тома и не поднимала головы от книг. Гай с удовлетворением заметил, что стоило Тому показаться на палубе, когда там находились Каролина с матерью и сестрами, девушка сразу находила какой-нибудь предлог, чтобы вернуться в свою маленькую каюту, и часами не выходила оттуда.
Но так продолжалось меньше недели, после чего к Каролине вернулись самообладание и привлекательные манеры. На ее щеках вновь расцвели розы, она смеялась и шутила с мастером Уэлшем и красиво пела дуэтом с Дорианом на концертах. Некоторое время Гай отказывался принимать участие в вечерних развлечениях, жалуясь на головную боль, и, лежа на своем тюфяке на орудийной палубе, слушал слабые отголоски пения и смеха, доносившиеся сверху. В конце концов он позволил мастеру Уэлшу уговорить себя и вернулся со своей цитрой, хотя играл на ней всегда с героически-трагическим выражением.
Что касается Тома, то он не проявлял никакого раскаяния в своем предательстве и обмане. Правда, он на время оставил всякие попытки поговорить с Каролиной или хотя бы привлечь ее внимание, но в этом не было ничего нового. Просто одна из его вероломных штучек. Потом, во время одного из уроков, Гай заметил общение этой пары.
Каролина уронила мел и, прежде чем Гай успел что-либо предпринять, наклонилась и пошарила под столом.
Корабль качнуло, и мел покатился по палубе к Тому, который поднял его и с галантным поклоном протянул ей, в то же время воспользовавшись возможностью заглянуть в вырез ее платья.
Каролина, глядя лукаво, повернулась так, что ее не мог видеть мастер Уэлш, и показала Тому язык. Это был не детский жест, он предлагал и приглашал, он был насыщен чувственным подтекстом.
Том усмехнулся и подмигнул, Каролина зарделась, а Гая словно ударили кулаком в лицо.
Остаток дня он думал об этом, но нашел лишь один способ показать Каролине, как она его обидела, как уничтожила его веру в нее и сломала ему жизнь. Он без разрешения пересел на другое место в классной комнате. На следующий день он без объяснений покинул свое место рядом с Каролиной, выбрав низкий неудобный стул в углу подальше от нее.
Эта тактика принесла непредвиденные и нежелательные плоды.
Мастер Уэлш сразу заметил перемену в классе и посмотрел на Гая.
— Почему вы пересели?
— Мне здесь удобней, — мрачно ответил Гай, не глядя на него или на Каролину.
— В таком случае, — Уэлш посмотрел на Тома, — думаю, будет лучше, если рядом с мисс Каролиной сядет Том. Тогда я смогу все время видеть его.
Тому не понадобилось второе приглашение, и остаток утра Гай вынужден был наблюдать игру этих двоих. Глядя на грифельную доску, Том под столом незаметно подвинул ногу в большом башмаке с деревянной подошвой и коснулся элегантной атласной туфельки девушки.
Тому не понадобилось второе приглашение, и остаток утра Гай вынужден был наблюдать игру этих двоих. Глядя на грифельную доску, Том под столом незаметно подвинул ногу в большом башмаке с деревянной подошвой и коснулся элегантной атласной туфельки девушки.
Каролина улыбнулась, словно прочла что-то забавное, но и не подумала отстраниться.
Немного погодя Том что-то написал на доске и, когда Уэлш занялся арифметической задачей Дориана, повернул доску так, чтобы Каролина смогла прочесть. Каролина покосилась на надпись, покраснела и мотнула головой, словно в досаде, но ее глаза танцевали. Потом она что-то написала на своей доске и дала Тому прочесть. Он осклабился, как мужлан. Да он и есть мужлан, подумал Гай.
Гая пожирали гнев и ревность, но он был бессилен. Он вынужден был смотреть, как они флиртуют, дразнят друг друга, и ненависть кипела в нем. Наконец он почувствовал, что больше не выдержит. Его преследовали жуткие картины, которые он подсмотрел в пороховом погребе.
Фигура отца заслонила от него большую часть ужаса той ночи, да и освещение было слабым, но перед его глазами все время вставало ее белое тело, его мягкие округлости. Гай одновременно ненавидел Каролину и тосковал по ней. Потом он видел брата и его отвратительные деяния, осквернявшие эти чистые, прекрасные формы.
Том был как свинья, как грязный боров, чавкающий и фыркающий у кормушки. Гай пытался найти самые страшные слова, чтобы выразить свое отвращение, но они не могли выразить его чувств. «Я ненавижу его, — свирепо думал он. А потом: — Я его убью».
При этой мысли он ощутил укол вины, но почти сразу вину сменила свирепая радость.
«Да. Я убью его». Теперь для него это единственный возможный путь.
И Гай стал искать случая. На следующий день в полдень он прогуливался по палубе с мистером Битти, а вахтенные офицеры, в том числе отец и Том, с помощью своих бэкстафов замеряли положение солнца.
Мистер Битти подробно объяснял, как Компания ведет свои дела на Востоке.
— У нас две фактории на Карнатическом побережье. Вы знаете, где это, Кортни?
— Да, сэр. — Гай прочитал гору книг и документов, которые дал ему мистер Битти. — Карнатик — это территория на юго-востоке Индии, между Восточными Гатами и Коромандельским берегом. Один из богатейших торговых районов Индии, — послушно процитировал он.
Мистер Битти кивнул:
— Вижу, вы ответственно относитесь к своим обязанностям.
Гай пытался следить за разговором, но его внимание все время привлекали люди на юте. Он видел, как офицеры разговаривали, глядя на навигационную доску, затем Том написал что-то на своей доске и показал результат отцу.
— Отличная работа, парень. Прикажу отметить на карте.
Голос отца был слышен, несмотря на ветер. Эта похвала резанула Гая и укрепила его решимость осуществить свой план.
Отец в последний раз обошел палубу, поглядывая на паруса и на курс на нактоузе. Внушительная фигура: высокий, с широкими плечами, с красивым обветренным лицом и густыми черными волосами, забранными сзади в конский хвост. При мысли о разговоре с отцом Гай испытывал страх. Наконец Хэл передал палубу вахтенному офицеру и спустился по трапу в свою каюту.
— Сэр, — повернулся Гай к мистеру Битти. — Прошу меня извинить. Мне нужно обсудить с отцом кое-что очень важное.
— Конечно. — Мистер Битти жестом отпустил его. — Я буду здесь, когда вы вернетесь. Тогда и продолжим нашу беседу. Я нахожу ее очень интересной.
Гай постучал в дверь каюты на корме и, услышав голос отца: «Войдите», открыл ее. Отец поднял голову от судового журнала, в котором записывал положение в полдень; перо в его руке еще нависало над страницей.
— Да, парень, в чем дело?
Гай набрал в грудь побольше воздуха.
— Я хочу вызвать Тома на дуэль.
Хэл аккуратно опустил перо в чернильницу и задумчиво потер подбородок, прежде чем снова посмотрел на сына.
— Почему?
— Ты знаешь, отец, ты там был. Это так отвратительно, что я не могу заставить себя говорить об этом, но Том нанес глубокое оскорбление мисс Каролине.
— Ага! — сказал Хэл. — Так вот оно что.
Молча глядя на Гая, он думал: «Если эта маленькая шлюха восприняла то, что ее уложили на спину, как оскорбление, она очень своеобразно выражала это». А вслух спросил:
— Кто она для тебя?
— Я люблю ее, отец, — ответил Гай с простым достоинством, которое тронуло Хэла. Он сдержал улыбку, уже готовую появиться на губах.
— А леди известно о твоих чувствах?
— Не знаю, — ответил Гай.
— Ты не объяснился? Ты не обручен? Ты не просил у мистера Битти руки его дочери?
Голос Гая дрогнул.
— Нет, отец, еще нет. Мне только семнадцать и…
— Боюсь, ты несколько запоздал с объяснениями. — Хэл говорил мягко, он хорошо помнил боль первой любви. — Что в данных обстоятельствах, пожалуй, даже к лучшему.
— Не понимаю вас, сэр.
Гай напряженно распрямился.
«Теперь придется объясняться с этим маленьким занудой», — с тайной улыбкой подумал Хэл.
— Говоря проще, теперь, когда ты знаешь о, выразимся так, наклонностях мисс Битти, ты можешь пересмотреть свое мнение о ней. Достойна ли она такой благородной любви, как твоя? Возможно, брат оказал тебе услугу, раскрыв перед тобой ее истинную природу, пусть даже насильно?
Хэл собирался добавить: «Кажется, совершенно ясно, что мисс Битти маленькая распутница», но сдержался, подумав: «Еще не хватало драться на дуэли с родным сыном».
— Том заставил ее, — с мрачной решимостью заявил Гай. — Поэтому я должен бросить ему вызов.
— Он утащил ее в погреб против ее воли?
— Может быть, нет, но он соблазнил ее.
— Если ты вызовешь Тома, весь экипаж узнает, что произошло между ними. Хочешь, чтобы ее отец узнал об этой небольшой нескромности? Чтобы она испытала всю силу отцовского гнева?
Гай явно смутился, и Хэл стал развивать свой успех.
— Единственная причина, по которой я не стал строго наказывать твоего брата, — стремление спасти репутацию и будущее молодой леди. Ты хочешь выдать ее?
— Я никому не скажу, почему это делаю, но хочу с ним сразиться.
— Что ж, — сдался Хэл. — если ты принял решение и я не могу тебя переубедить, сразись. Я устрою борцовский поединок между вами…
— Нет, отец, — перебил Гай, — ты не понял. Я хочу вызвать его на дуэль на пистолетах.
Лицо Хэла мгновенно стало жестким.
— Что за вздор, Гай? Том твой брат.
— Я его ненавижу, — ответил Гай, и его голос задрожал от страсти.
— А ты подумал о том, что, если вызовешь его, у Тома будет право выбора оружия? Он определенно выберет сабли. Ты хочешь выйти против Тома с саблей? Я бы не хотел. Аболи превратил его в фехтовальщика, который справится с любым противником. Ты и минуты против него не выстоишь. Он унизит тебя или даже убьет, — жестко и прямо говорил Хэл.
— Мне все равно, я хочу с ним сразиться.
Хэл потерял терпение. Он с такой силой ударил ладонью по столу, что чернила из чернильницы выплеснулись на страницы судового журнала.
— Хватит! Я пытался говорить с тобой разумно. Я запрещаю тебе осуществлять твое желание. На этом корабле не будет дуэлей, тем более между моими сыновьями. Если услышу от тебя еще хоть слово об этом, прикажу посадить тебя на цепь в трюме, и, как только мы достигнем мыса Доброй Надежды, ты перейдешь на другой корабль, отправляющийся в Англию. Ты меня слышал?
Гай пошатнулся от силы отцовского гнева. Он редко видел его таким. Однако он попытался настоять на своем.
— Но, отец…
— Довольно! — рявкнул Хэл. — Я все сказал, раз и навсегда. Отправляйся исполнять свои обязанности к мистеру Битти. Не желаю больше слушать этот вздор.
«Серафим» двигался зигзагами вперед и назад, упорно пробиваясь на восток, и море постепенно меняло цвет и нрав. Беспорядочная мешанина океанских волн сменилась большими зубчатыми рядами, словно армия великанов в боевом порядке двигалась к суше, все еще скрытой за горизонтом.
— Это волны у мыса, — сказал Нед Тайлер Тому и Дориану и показал вперед, на туманный горизонт. — Холодные воды встречаются там с теплым африканским воздухом. Некоторые называют его мысом Доброй Надежды, но другие — Морем Туманов, а еще мысом Бурь.
С каждым днем экипаж, который очень давно не видел суши, все больше охватывало возбуждение. С далекого континента навстречу летели птицы: длинные ряды бакланов, с черными пятнами на желтом горле; хрипло кричащие черные чайки с белоснежной грудью; буревестники бороздили поверхность воды своими перепончатыми лапками.
Потом показались первые темные клочья плывущих водорослей, сорванных бурным морем со скал и унесенных течением, они размахивали длинными стеблями и пучками листьев, как растерзанные осьминоги щупальцами. Под поверхностью холодной зеленой воды кишели огромные косяки небольших рыб, похожих на сардин; легионы скользких блестящих тюленей резвились в воде и кормились этим изобилием. Когда корабль приближался, они поднимали головы и смотрели на людей большими блестящими глазами над жесткими кошачьими усами.