– И что, крепкая была у них любовь? – спросила Ольга нетерпеливо. Почему-то ей очень захотелось это знать.
– Ну, любовь – она для молодых, – небрежно пожала плечами Василина. – Однако жили Варька с Никитой в ладу, согласии и держались друг за дружку крепко. Детей-то у них не было, вот они и были каждому – свет в окошке. Варька, конечно, кремень, по ней никогда не видно, что у нее на уме, а все ж, когда Никиту забирали, лежала как мертвая… Не голосила, нет, слезы не обронила, но как упала на пороге, так и не вставала. Мы ее в дом перенесли, в постель положили, она только через сутки очухалась. С тех пор и вовсе чужая всем стала. От прочих еще дальше держится. С нами только на колхозных работах, а так живет сущей бирючихой. Мы и то удивились, когда она со всем миром ринулась раненых ваших спасать, думали, и тут в хате своей отсидится. Нет, вишь ты, лезла в воду как ошалелая, вон, всех вас к себе взяла, да как переживала, когда тот страдалец помер… А второй, он как, поправляется?
– Поправляется, – кивнула Ольга. – У него ожоги сильные, причем как раз около раневых отверстий, долго будет заживать.
– Ладно, хоть выжил, – рассудила Василина.
– Верно.
Своего соседа по житью-бытью в доме Варвары Савельевны Ольга знала мало, видела нечасто. Был он молчалив, насторожен, и выражение мучительного страдания не сходило с его лица. Ни в какие пустые разговоры Славин не пускался, на боль особо не жаловался, хотя ожоги вокруг ран причиняли ему, конечно, большие страдания. Меняя повязки, Ольга иногда ловила на себе его напряженный взгляд, понять который не могла. Чудилось, Петр присматривается к ней. Словно хочет что-то сказать, да не решается.
Ощущая его взгляд, Ольга тоже исподлобья посматривала на Петра, но тот сразу отводил глаза.
С Варварой Савельевной он был куда более откровенен. Вообще с ней он держался гораздо свободнее, чем с Ольгой. За стенкой, в той комнатушке, где лежал Петр, порой слышалось жужжание их голосов. Они говорили и говорили до глубокой ночи, но ни слова было не разобрать. Да Ольга и не прислушивалась, просто удивлялась: о чем могут столько времени болтать незнакомые люди?
* * *
Встречи связного и Контролера нельзя было допустить. Ведь присутствовать при ней невозможно. Узнать, о чем пойдет речь, какие указания даст связной Пантюхину относительно Проводника, тоже нереально. Брать их – вместе или поодиночке?
Поляков лихорадочно размышлял. Брать нельзя до тех пор, пока связной не встретится с Проводником. Ведь оставалась неприятная вероятность, что этот человек вовсе не долгожданный гость из Варшавы, а некое случайное лицо. По описанию он вроде бы похож на Рыболова – одного из «однокашников» Проводника по разведшколе, – однако слишком уж типичная, незапоминающаяся внешность. К тому же Рыболов сам был радистом, вряд ли его использовали бы в качестве обычного связника – это ведь расходный материал, передаточное звено… Неужели ошибка таки? С другой стороны, он интересовался Босяковым… Но ведь и Коноплев интересовался им! Предположим, Коноплев побывал в больнице по просьбе Пантюхина. Так ведь неизвестный мог отправиться туда тоже по чьей-то просьбе, и вполне вероятно, что тот, кто просил его, сейчас издалека, неприметно сопровождает его. Может быть, на этого невзрачного человечка со смазанными чертами лица, как на живца, настоящий связной хочет поймать оперативников, которые следят за ним?
Поймать – и просигналить в Варшаву?
Ну да, рация связного по-прежнему зарыта в лесу, ждет его возвращения, однако кто знает, какой способ связи, какой сигнал придуман его хозяевами на случай провала или возможных подозрений.
Это была страшная мысль, от которой Полякова бросило в дрожь. Ему захотелось посоветоваться с кем-нибудь, спросить, как поступить. «Дядя Гриша, ну что же ты натворил?! – обиженно подумал он, как думал уже не раз за последнее время. – Ты мне так нужен, ну почему ты меня бросил?!»
Ответа, понятно, не было и быть не могло. Приходилось надеяться только на себя – как обычно.
Посоветоваться с Храмовым? И речи быть не может! Во-первых, времени нет. Во-вторых, Храмов – человек, безусловно, порядочный, но все же человек НКВД со всеми вытекающими отсюда последствиями. Он побоится ответственности и запросит начальство. А начальство запросит Москву…
«Как несовершенна еще наша телефонная связь!» – со злостью думал Поляков.
Запрос о действиях по цепочке «Храмов – начальство в Энске – начальство в Москве» может затянуться на целый день. Между тем времени не было не то что ни дня – ни часу. Счет шел на минуты, это Полякову было совершенно ясно. Точно так же ему ясно было, что нельзя допустить встречу Пантюхина и незнакомца, кто бы он ни был – настоящий связной из Варшавы или его посланник. Связной связного, так сказать. Агент агента, черт его дери…
«Надо спровоцировать связника на немедленную встречу с Проводником, вот что надо делать. Надо заставить его уехать с Автозавода и отправиться на Мызу, к Проводнику!»
А как его заставить? Издать приказ?
Смешно. Нет, не смешно!
Поляков почти в отчаянии посмотрел на телефон. Он в раздумье даже зачем-то снял трубку и поднес к уху, словно надеялся, что из нее раздастся чей-то голос и подскажет ему, как действовать.
Голос в самом деле раздался, но не из трубки. Черная пластмассовая тарелка радиорепродуктора приятным женским голосом сообщила, что начинается концерт для фронтовиков. И вслед за тем Лидия Русланова запела про свои знаменитые неподшитые старенькие валенки.
Поляков пожал плечами. Нелепость какая. Есть время у фронтовиков сейчас слушать концерт! У них обстрелы, артподготовки, вылазки, тревоги, бомбежки…
Бомбежки? Тревоги?
Да, тревоги! Да!
Поляков вскочил и схватился за телефон. Теперь он точно знал, что делать. Он нашел единственный выход.
Спустя несколько минут в райсовет Автозаводского района прибыл начальник штаба противовоздушной обороны и объявил учебную тревогу – «угроза химической атаки». Это была совершенно обычная вещь. Хотя ни один из городов Советского Союза химической атаке еще не подвергался, исключать такую вероятность не следовало, оттого тренировочные тревоги в учреждениях проводились довольно часто. Именно поэтому всем следовало на всякий случай носить с собой сумки с противогазами.
Даже не заходя в здание райсовета, Поляков знал, что там сейчас происходит: десятки людей в противогазах торопливо спускаются в убежище, готовые просидеть там час, два, три – сколько будет нужно по плану штаба ПВО. Поскольку ему (Полякову, а не штабу!) нужно было задержать Пантюхина в здании райсовета елико возможно долго, он приказал распустить слух, что учебная тревога может продлиться до утра.
Никому из сотрудников райсовета не возбранялось позвонить домой и предупредить семью о том, что задерживается и, возможно, не придет ночевать. Такие вещи тоже случались нередко и ни у кого подозрений не вызывали. Война, что делать…
Под видом сотрудника штаба ПВО в райсовете появился один из агентов Полякова. Он видел, что Пантюхин прошел к телефону, и постарался оказаться рядом с ним. Пантюхин звонил жене и предупреждал, что прочно застрял на рабочем месте – учебная тревога: «Ужинать точно не приду, хорошо, если до утра отпустят!»
Поляков, по-прежнему сидевший у телефона в райотделе милиции, принял сообщение агента и нервно стиснул руки.
Где сейчас предполагаемый связной? Что делает?
Где он будет ждать Пантюхина? Что предпримет, не дождавшись его?
Прошел час. Полтора часа.
Поляков сидел неподвижно, глядя на телефон.
Открылась дверь, ворвался агент, который следил за связным.
…Незнакомец чуть не час бродил около дома Пантюхина, нетерпеливо поглядывая по сторонам. Видимо, ожидал, когда тот вернется с работы. Не дождавшись, решился и вошел в дом. Сотрудник Полякова, выждав несколько минут, прокрался в подъезд следом и притаился внизу у лестницы. Слышно было, что незнакомец поднимается на второй этаж (квартира Пантюхина находилась как раз на втором этаже). Незнакомец постучал. Дверь открылась. Лейтенант Пестряков напряг слух. До него отчетливо долетало каждое слово – жена Пантюхина, на счастье, оказалась громкоголосой и словоохотливой особой. Она негодующе сообщила, что повидать Федора Федоровича никак нельзя, вернется он не скоро – звонил и предупредил, что в райсовете объявлена учебная тревога, которая может продлиться до утра.
Связной начал спускаться – Пестряков вылетел из подъезда и вскочил в поджидающий его автомобиль, который немедленно выехал со двора.
Остановились у соседнего дома.
Связник вышел на улицу и постоял несколько минут в явной растерянности. Потом так же нерешительно двинулся было вновь к зданию райсовета, но тотчас махнул рукой и пошел к остановке автобуса, который направлялся в верхнюю часть города. Агент, который его вел, слышал, как он спрашивал людей, ожидающих автобуса, каким номером можно проехать на Мызу.
Связной начал спускаться – Пестряков вылетел из подъезда и вскочил в поджидающий его автомобиль, который немедленно выехал со двора.
Остановились у соседнего дома.
Связник вышел на улицу и постоял несколько минут в явной растерянности. Потом так же нерешительно двинулся было вновь к зданию райсовета, но тотчас махнул рукой и пошел к остановке автобуса, который направлялся в верхнюю часть города. Агент, который его вел, слышал, как он спрашивал людей, ожидающих автобуса, каким номером можно проехать на Мызу.
Лейтенант Пестряков помчался в райотдел милиции, к Полякову…
Тот стиснул кулаки и торжествующе бабахнул по столу. Итак, связной ехал на Мызу. К Проводнику!
– Нам нужно торопиться и перехватить его там! – возбужденно сказал Пестряков.
– Не надо торопиться, – усмехнулся Поляков. – Скоро он до Мызы не доберется. Ведь прямого автобуса туда нет. Пока связной поднимется в верхнюю часть города, пока пересядет на трамвай, которым только и можно добраться до Мызы… И еще не факт, что он сразу пойдет к Проводнику. Может быть, сначала походит вокруг да около, присматриваясь к его дому. Поэтому нам раньше времени мелькать там никак нельзя.
– Его надо брать! – нетерпеливо воскликнул Пестряков. – Это же фашист, связной!
– Мы должны взять его во время встречи с Проводником. Он должен сообщить все те сведения, которые нам нужны. Пароли, новые радиокоды, сведения о других группах.
– Возьмем – и сообщит. Мы из него выбьем информацию! – Пестряков стиснул кулаки.
Поляков отвернулся.
Методы были старые, проверенные, которыми он раньше тоже пользовался без зазрения совести. Причем выбивали не только подлинную, в самом деле существующую, тщательно скрываемую информацию, но и всякую чушь, вроде, например, той, которую пытались выбить в свое время из Шурки Русанова, – о попытке покушения на Сталина. Вот-вот… именно после встречи с Шуркой Русановым и перестал Егор Поляков, Георгий Смольников тож, выбивать из кого бы то ни было информацию. Ни разу с тех пор не поднял он руку на человека. Не сказать, что это здорово облегчало жизнь, скорее наоборот, да и совесть, его перегруженную совесть, тоже не облегчало… Он просто не мог.
Но сейчас дело было, конечно, в другом.
– Мы его попытаемся взять, а он возьмет и покончит с собой. Такое вы допускаете? – спросил он холодно, и Пестряков, немного подумав, угрюмо кивнул.
Такое не только допускалось – такое происходило несколько раз. И в Энске, и в других городах, именно поэтому Центр предписывал крайнюю осторожность при задержании связных и агентов. Брать их следовало лишь тогда, когда не было другого выхода или когда их действия представляли несомненную опасность. Но при малейшей возможности слежки, а особенно разработки игры следовало следить, разрабатывать, играть – чтобы добыть максимум точной информации. Ведь даже на допросах агенты говорили не все, утаивали многое… и часто то, о чем они умалчивали, имело последствия катастрофические. А вот последили бы за ними…
– Подождем, – сказал Поляков. – Вести связного до Мызы необходимо, это факт, но только крайне осторожно. Крайне! Ну а если он пойдет на контакт с Проводником, в управление поступит сигнал. Значит, нужно ехать в управление и ждать этого сигнала. Но сначала…
Поляков позвонил начальнику штаба ПВО и позволил распустить по домам заключенных в бомбоубежище сотрудников райсовета не к утру, а вечером, еще до наступления комендантского часа.
– Угроза химической атаки миновала, – сказал он, с трудом сдерживая улыбку.
Пестряков пожал плечами, дивясь спокойствию майора. Тут в любой момент враги сговориться между собой могут (он не слишком-то верил в искренность Проводника, новый же связной вообще был для него воплощением предательства), а майор благодушествует. Эх, если бы операцией руководил сам Пестряков, все уже были бы повязаны по рукам и ногам!
– В управление. Быстро, – сказал майор водителю, словно чувствуя нетерпение лейтенанта.
Но быстро не получится. По пути сначала спустит колесо, потом, уже в управлении, Полякова перехватит начальство и заставит информировать о ходе операции. Пока он вместе с Храмовым будет находиться в кабинете генерала, раздастся звонок от квартирной хозяйки Проводника. Тот самый сигнал! И лейтенант Пестряков, боясь упустить связного, решит сам ехать на задержание, не дожидаясь майора Полякова и даже не поставив его в известность о звонке…
* * *Накануне Ольге снова приснилась мама. На сей раз это была уже не юная Сашенька Русанова, а Александра Константиновна Аксакова. Такой Ольга никогда ее не видела. В черном ватнике, наброшенном на белый сестринский халат, она стояла на сильном-пресильном ветру – вокруг была тьма, сугробы и тьма, – одной рукой сжимала у горла ватник, другой придерживала на голове белую косынку и что-то шептала. Ольга не могла понять, что она шепчет: страшный вой ветра заглушал мамин голос! У Ольги даже уши заболели от этого воя! Потом почему-то появился Поляков, взял маму за руку и увел.
Поляков! Еще и во сне его видеть! Он-то тут при чем?!
Ольга проснулась, но еще долго лежала с зажмуренными глазами, отчаянно пытаясь прогнать мысли о Полякове и вернуть сон про маму.
День прошел как обычно, а под вечер под окном раздался цокот копыт, потом хрипловатый мужской голос:
– Варвара! Варвара, выйди!
Ольга встрепенулась. Мало ли что могло стрястись на свете, но ее почему-то охватила тревога. Завтра «новоселы», как называли в Мазуровке спасенных с парохода, должны были ехать на станцию, ждать поезда, который должен был отвезти их всех в Камышин. Ольга уже знала, что это небольшой состав с плохонькими вагончиками – да и ладно, и ничего, как-нибудь доедут!
– Кто там? – окликнула гостя Варвара Савельевна. – Ты, Тимур? Что стряслось?
Ольга встрепенулась. Тимуром звали начальника милиции станции, фамилия его была Казбегов. Его жена Фрося работала телефонисткой, она и помогала Светлане Федоровне соединиться с начальством. Фрося дружила с Варварой Савельевной, хотя была гораздо моложе ее: часто забегала в пропахший лавандой домик, и как-то раз Ольга слышала, что Фрося о чем-то шушукалась и смеялась с Петром. Ну надо же, всех-то он сумел расположить к себе, а такой с виду простецкий, невзрачный.
Заскрипели ворота. Ольга подбежала к окну и увидела при свете закатного солнца, что у ворот пляшет вороной конь. В седле сидел человек в милицейской форме и фуражке. В руках у него была нагайка – ременная плеть. Вороной нервно перебирал ногами и косил взглядом на всадника – видно, досталось на скаку по крутым бокам.
С крыльца торопливо спустилась Варвара Савельевна.
– Новости, Варвара, – быстро проговорил Казбегов, спрыгивая с коня и накидывая повод на воротину. – Есть новости.
У него было странное выражение лица – и возбужденное, и растерянное.
– Успокойся, Тимур Асланович, – сказала Варвара Савельевна, беря его за руку, на которой болталась на темляке нагайка. – Что за новости? Плохие?
Он кивнул.
– Что такое?
– Передали по телефону, что узкоколейка наша разбомблена. Слышали, ночью самолеты шли над нами со страшным гулом?
Ольга вспомнила вой приснившегося ветра, который заглушал мамин голос. Никакой это был не ветер – это летели самолеты бомбить узкоколейку.
Бомбить узкоколейку? Но ведь тогда, значит…
Она побоялась додумать свою мысль, но Казбегов мрачно закончил как бы за нее:
– Теперь до Камышина не доехать.
Варвара Савельевна откинула голову назад, словно от удара. Помолчала несколько мгновений, а потом низким голосом проговорила:
– Ну, все… дождались…
– Да уж, – пробормотал Казбегов, глядя то на нее, то на Ольгу, застывшую в окне. – Надо было им сразу уезжать, так ведь пока начальство раскачается… Жди теперь того обещанного состава! Хоть всю жизнь жди, а не дождешься!
– Ты кому-нибудь из них, из врачей, сказал уже? – деловито спросила Варвара Савельевна. Она удивительно быстро пришла в себя. А Ольга все еще стояла столбом, переводя взгляд с нее на Казбегова и тупо твердя: «Не может быть!»
Нет, в самом деле – не может… Ведь слова Казбегова означают, что путь к спасению перерезан. Они что, останутся в Мазуровке? Но ведь ясно, что фашисты могут сюда добраться! И доберутся. Как быть тогда?
– Никому я ничего не говорил, – долетел до нее голос Казбегова. – Как такое скажешь? Да их начальница небось на месте умрет, когда услышит.
Да уж, бедная Светлана Федоровна… Но все равно, она должна узнать. Надо что-то делать! Надо дозвониться в Камышин или даже в Самару. Надо помощи просить. Надо…
– Скорей скачите к Светлане Федоровне, – вступила в разговор Ольга. – А потом – на станцию. Давайте звонить в Камышин, давайте…