«А-ах ты ж, твою мать! Ну, что за люди?! Они решили, что перелома нет!!» – завелся Степан и приказал голосом, звенящим металлом:
– Так. Сейчас она отправится в ближайший травмпункт и сделает рентген. Я туда подъеду. Где он у вас находится?
Пока Больших добирался, Ольга Львовна успела высидеть очередь и сделать снимок руки, Степан большим потревоженным зверем прошагал мимо больных прямиком в кабинет к врачу. Извинился за вторжение, представился тоном министра, посмотрел мокрый еще снимок, поговорил с безразличным ко всему районным травматологом, посочувствовал коллеге, перегруженному количеством больных, отказался от «по пять грамм спиртику» и повез Ольгу Львовну домой.
Вера не вышла в прихожую их встретить, как обычно, лежала на диване, до подбородка укрытая пледом, и улыбалась тихой страдальческой христианской улыбкой.
– Перелома нет, трещин – тоже. Повезло, – по-деловому объяснял Больших. – Сильный ушиб. Руку на перевязь, беречь, ничего не делать недели две-три. Завтра в поликлинику, встать на учет и начать ходить на физиопроцедуры.
Он присел на край дивана, возле Веры, и, не выходя из роли врача, требовательно спросил:
– Что у тебя болит?
– Да так. Ничего серьезного. Поясница.
– Перевернись, я посмотрю!
– Не надо! – неожиданно твердо отвергла его помощь она.
– Вера! – предупреждающе призвал Больших.
– Степан, на самом деле не надо! Она у меня часто болит, я но-шпу выпила, пройдет!
– Ты к врачу обращалась?
– Да что ты! Зачем? Просто просквозило. У нас на работе страшные сквозняки.
Он пощупал ее лоб. Температура была. И немаленькая.
Ему хотелось послать все к черту! И этих двух баб с их каким-то идиотским упорным нежеланием обращаться к докторам, но врач преобладал в нем всегда, в любой ситуации.
Первым и главным был врач, а потом Степан Больших.
Он молча вышел из квартиры, взял из джипа медицинский чемодан и, игнорируя Верины отказы, просьбы, перерастающие в требования не трогать ее и не беспокоиться, померил давление, температуру, пульс. Прикрикнул на нее разок, перевернул на живот, задрал футболку, приспустил домашние штанцы и внимательно, вдумчиво прощупал чуткими пальцами спину, перевернул назад и прикрыл пледом.
– Вера, ты когда мочишься, тебе больно? Есть неприятные щиплющие ощущения внизу живота? Как часто у тебя позывы в туалет?
– Я не буду тебе отвечать на такие вопросы!! – зло, громко отрезала она.
В глазах сверкнула слеза и что-то напоминающее фанатический огонь, или ему показалось от усталости и непонимания ее праведного гнева.
– Ольга Львовна!! – рявкнул Больших.
– Да-а, – перепуганно отозвалась женщина, входя в комнату.
– Вы слышали, что я спрашивал?!
– Да-да.
– Отвечайте!!
У Ольги Львовны тоже засверкали слезами глаза, правда, без фанатизма, она неуверенно посмотрела на Веру, но ослушаться Степана, невзирая на протестующий жест дочери, не осмелилась.
Кишка тонка у Веры со всей ее упертой глупостью тягаться с Больших!
– Ну да, Верочка жаловалась, что часто хочет в туалет, а сходить не может, и что щиплет и больно…
– Мама!! – взревела Вера, осуждающе.
– Давно это у нее? – проигнорировал ее выкрики Степан.
– Месяца два, может, три, но не так чтобы сильно. Но она но-шпы выпьет, в ванной горячей полежит, ее и отпускает. Последнее время вот прихватило всерьез, и вставать и ходить больно.
Он бы их с удовольствием придушил, как в милицейском протоколе: «застрелен при попытке суицида»!
– Вы же обе взрослые женщины! С высшим образованием!! Вы ж не бабки деревенские, где до врача, как до Бога, не добраться!! Что за идиотизм?! Но-шпы она выпьет! Врачу надо было показаться, и сразу, как только прихватило, еще два месяца назад! Почему ты мне не сказала, я бы сам тебя отвез!
– Потому и не сказала!! – в ответ повысила голос она. – Не надо мне никаких больниц и врачей, само пройдет!
Он посмотрел на этих двух женщин – лежавшую на диване и стоявшую рядом, успокаивающе поглаживающую дочь по голове широкой ладонью, на прибежавшего из своей комнаты на громкие крики взрослых Ёжика, привалившегося к маме бочком, и словно отрезвление какое на него снизошло.
Ясное, незамутненное видение…
Это посторонние ему люди!
Семья со своими правилами, законами, убеждениями, с какими-то не доступными его пониманию принципами, а он здесь случайный, неведомо, как попавший к ним и чего ради задержавшийся человек.
Они так живут, они уверены в правильности выстроенной ими жизни, в своих поступках и принципах, в том, что достойно, а что нет, что морально и нравственно, а что греховно, и имеют на это полное право, и наверняка это правильно, что каждый живет соответственно своим установкам.
Вот только ничего из их жизни, энергетики, фанатичной уверенности в истинности своих правил, восприятия мира, характеров не совпадает с миром Степана Больших.
Совершенно чужая ему женщина – уступающая во всем, принимающая его, но так и не понявшая и не ставшая близкой – хронически не его женщина!
Такими вот тропами водит его жизнь за страх вляпаться в серьезные отношения и боязнь переживать еще раз предательство, за строгую охрану своей свободы, моральной, душевной, физической – любой!
И Ванечка, такой замечательный мальчишка, которого Степану постоянно хочется защитить от всего на свете, чужой ребенок, и это его жизнь! Это его мама и бабушка, он родился именно в этой семье, и это его жизненный путь. И никакой дядя Степан ни улучшить, ни сделать эту жизнь другой не сможет, особенно если женится на его матери, которую не любит и, по большому счету, не уважает.
Твою мать!
Как он дошел до такой жизни?
«Страх – сильнейшее боевое оружие! – говорил древний римский полководец. – Страх корежит и ломает людей! Испугайте своего врага – и вы победили!»
Больших достал их медицинского чемодана пухлую записную книжку, которую все собирался и никак руки не доходили переписать на мобильный, полистал странички в поисках нужной фамилии, нашел, набрал номер и вышел в кухню.
Поговорить.
Вернувшись в комнату, застал ту же живописную картинку с участием трех человек, не изменивших позы, настороженно смотрящих на него в три пары глаз.
– Значит так. Сейчас мы поедем в больницу к моему хорошему знакомому. Тебе сделают обследование.
– Нет, сегодня я не могу! – холодно отрезала Вера.
Такое поведение пациентов кротости характера и так уже тихо сатанеющему доктору Больших не прибавляло никогда!
– Или ты сейчас встанешь и соберешься, или я сгребу тебя в чем есть и затолкаю в машину! – предупредительным низким рычанием изложил варианты развития событий Больших.
Предупреждение, высказанное таким тоном, не оставляло возможности для споров, сопротивления и глупого упорства.
– Мама… – обратилась Вера к последней инстанции за помощью.
– Степан Сергеевич! Мы сегодня никак не можем! – собираясь заплакать, умоляюще вступилась Ольга Львовна. – Сегодня придет папа Ёжика, им с Верой надо обсудить очень важные вопросы, они так долго договаривались об этой встрече!
– Я подозреваю, что у Веры серьезное заболевание. Вы это понимаете?
– Да, да, раз вы говорите! Только давайте завтра! Ведь можно завтра? Мы съездим, съездим! Можно с этим доктором на завтра договориться? – как о пощаде просила Ольга Львовна.
– Хорошо, – согласился Степан, остывая в один миг.
Он позвонил, передоговорился на завтра, написал на листке координаты, к кому и куда ехать и как найти, на другом листке написал несколько названий лекарственных препаратов для облегчения болей и сразу ушел.
Он не забыл про Стаську, но передумал ехать к ней – не сегодня!
Не в таком состоянии раздражения, усталости, злости на себя, по большей части, а заодно и на баб этих неразумных!
Как только он отъехал от Вериного дома, позвонила сестричка.
– Ты в Москве еще?
– Да, в ней, – вздохнул Степан.
– Ты занят?
– Уже нет.
– Степочка, приезжай ко мне, если тебе не совсем уж трудно, а? Так мне тоскливо, ужасно! Приезжай, поговори со мной!
– Тоскливо – что-то нынче актуально, – разворачиваясь, слегка пожаловался он.
Они проговорили полночи. Почему-то про Стаську он Ане не рассказал. Про Веру и ее проблемы со здоровьем, про свое решение расстаться с ней и понимание их полной чуждости, про работу свою – легко и с чувством освобождения.
А про самое важное – нет!
Да потому что знал прекрасно, что Анька живым его не выпустит – такого наговорит! И отчитает по полной программе, устроив моральную порку, за то, что упускает свой шанс, за то, что обидел единственную свою женщину…
Найдет слова и поводы для прочищения мозгов, можно не сомневаться и, что особенно неприятно, выскажет все то, что он сам себе уже сказал мысленно сто раз!
Самому-то признать себя не правым проще, даже некую гордость испытываешь, дескать, вот я какой честный с самим собой, но, когда кто-то называет твои поступки и поведение своими именами, это трудно перевариваемо, вызывает стойкое раздражение и неприятие!
Вот поэтому и не сказал! А может, и по другой причине…
Он остался у сестры ночевать, а утром помчался домой. Ожидался приход сантехников, можно сказать эпохальный, поскольку Степан никак не мог с ними состыковаться долгое время, а необходимость назрела – подтекала ванна на первом этаже, и всерьез.
И сегодня чудо соединения трубы с разводным ключом имело все шансы состояться. Сантехники приехали грамотные, из серьезной фирмы, провозились до глубокого вечера, заодно уж проверив все трубы и соединения в доме.
Часам к шести Степан понял, что сегодня никуда он уже не поедет.
Встреча со Стаськой отложилась в очередной раз.
Он позвонил Вере, проверить исполнение выданных им приказаний.
– Сдала анализы, – неохотно ответила она на вопросы.
– Когда результаты?
– Послезавтра.
Что-то было в ее тоне – отчуждение, раздражение, сомнение?
Степан не стал разбираться и выяснять – неинтересно. Для себя Больших уже все понял и решил: если у нее есть повод обижаться, значит, так тому и быть.
А назавтра его срочно вызвали на работу, на большую аварию на подмосковном заводе. Он вернулся домой глубокой ночью полуживой от усталости и завалился спать.
Рано утром следующего дня начальство отправило Больших на серию новых тренировок на полигон, в казарменный режим.
Весело.
Он все время помнил о Стаське! Думал о ней каждый день – с утра до вечера и ночью. Когда не работал, думал только о ней!
И надо же случиться такой засаде? А?
В тот момент, когда он понял все, решился, набрался смелости, как птица перед полетом, – и такая невезуха глобальная!
Он несколько раз пытался позвонить ей, набирал номер, но в последний момент нажимал «отбой».
Что он ей скажет по телефону?
Все, что Степан хотел, рвался ей сказать, можно говорить, только глядя в глаза! Сказать – и заграбастать ее всю и больше не отпускать от себя!
Вера холодно и отстраненно отчиталась ему, когда он позвонил, что результаты анализов получены, ей поставили диагноз пиелонефрит, назначили лечение и какие-то дополнительные обследования.
– Ничего страшного. Спасибо тебе за заботу и что настоял на посещении врача, – произнесла она чужим ровным тоном.
– Не расстраивайся, – подбодрил Степан, – пиелонефрит – это излечимо, и действительно не так страшно.
– Да, – согласилась тем же тоном она.
И первый раз в своей практике доктор Больших не довел дело до конца – не перезвонил врачу, лично узнать результаты обследования, не съездил и не посмотрел сам.
В конце концов, решил он, Вера взрослая, грамотная женщина, главный бухгалтер солидной фирмы и отдает себе отчет, что отвечает за свое здоровье, да к тому же одна поднимает ребенка.
Что это было?
Нежелание углубляться в ее проблемы, решение поскорей расстаться или оскорбленное «фи» на игнорирование его профессионализма и участия?
Или общий раздрай, непонятный, воцарившийся в его душе?
Что-то непонятное и неприятное происходило с ним и мучило. Он осознал, что прошло десять дней с того момента, когда он прилетел в Москву и готов был бежать, мчаться к Стаське, и не то, что не доехал, даже не позвонил, находя оправдание в невозможности такого разговора по телефону. Однажды, вернувшись с тренингов и стоя в своем доме у окна, Степан спросил самого себя:
– И в чем дело?
И, старавшийся быть честным с самим собой, Степан Больших ответил темноте за окном:
– Не звоню и не еду и оттягиваю этот момент!
А потому что страхи, от которых так легко и просто было очистить душу, как лук от шелухи, в том суровом горном пространстве, где важность и значение имели только настоящие чувства, дела, поступки, неведомым образом прочистившие мозги от неглавного, по возвращении в привычный мир, в общение с людьми с погружением в их проблемы, дела, поступки, незаметно вползли назад и удобно устроились на старом месте!
И так же незаметно вернулось осознание того, что Станислава – это некое неизвестное явление в его жизни, с которым он, Степан Больших, никогда не сталкивался. И никакие полунакалы, получувства с отстраненностью и закрытостью душевной в отношениях с ней не получатся, как ни старайся.
Да ничего из прошлого накопленного опыта общения, проживания с женщинами в отношениях со Стаськой не применимо и не работает. Это не Вера и не Надя, и ни одна из женщин, прошедших через его жизнь!
Если он придет к ней – то навсегда!
Придет, чтобы не расставаться!
И это вызывало чувства, схожие с теми, когда стоишь на краю бездны – страшно до жути и до жути хочется испытать этот полет!! И только чувство самосохранения останавливает от последнего шага…
И это пугало его до смерти – что никак по-другому у них не получится!
Доктора Больших пугало и останавливало от того самого последнего шага невозможность компромисса и привычной необремененности чувствами.
Все он понимал и имел смелость признаваться себе без поблажек, стоя у темного окна, а также то, что вариантов-то всего два – либо он с ней, весь, с потрохами и всерьез и навсегда, либо без нее, и тоже навсегда. И это как-то очень фатально.
Мужик в тридцать девять лет – это не мальчишка в двадцать три, и не юноша в тридцать!
Это мужчина, создавший, устроивший свой мир – удобный, комфортный, уютный и оттого безопасный – таким образом, который его устраивает больше всего, и ломать, внедряться в этот обустроенный мир он не позволит никому!
Но и жить без Стаськи теперь не получается!
Как-то исподволь и незаметно эта обыденная, каждодневная жизнь превратилась в серое, утратившее краски и радость бытие. И только воспоминания раскрашивали эту серость в цвета, заставляя мгновенно реагировать тело, когда перед глазами вставало, как у них все было, как она смотрела на него и кричала под ним от счастья!
Вот и выбирай!
Но он пока не выбрал.
Дав себе малоприятные характеристики, честно оценив свою трусость, все сказав себе мысленно – он так и не выбрал!
За него выбрало уставшее подсознание. Само.
А достал потому что!
А может, ангел какой помог…
Степан отвез родителей, сидевших с Дениской, пока Анька была в больнице у мужа, домой, посидел с ними, попил чайку, поговорил. Дела семьи, родных Больших неизменно держал на контроле всегда – помогал, устраивал, решал, созванивался каждый день, если не находился в дальней командировке.
Посещение и уход за Юрой в больнице родственники распределили между собой, согласовав график – его родители, Юрины и Анна. Степана в распорядок не внесли как участвующего в ином непростом рабочем графике. Он и так заезжал при любой возможности в больницу, проверял, как идет процесс восстановления, и развозил всех по домам.
Родители по обыкновению уговаривали остаться переночевать, но он отказался.
Услышав по «Авторадио» об ожидающей его впереди пробке, Степан свернул в объезд и, занятый своими мыслями, автоматически вел машину.
Когда Больших осознал и увидел, КУДА он приехал, холод пробежал у него по позвоночнику – не отдавая себе отчета, не думая о дороге, он оказался у Стаськиного подъезда!
Все возможные места парковки были заняты, в том числе и ее «фордиком». Стиснув зубы, Степан крутанул руль, вскарабкался на тротуар, остановил машину прямехонько под подъездом, выключил двигатель и остался сидеть на месте.
«И что дальше?»
Он пожалел, что не курит. Достал бы сигарету, прикурил, подумал, оправдывая бездействие: «Вот сейчас докурю!»
Ни причин, ни отговорок не находилось, хоть наизнанку вывернись!
«Что ты сидишь?! Делай что-нибудь!! – крикнул он себе. – Заведи машину и уезжай, если боишься до усеру! Или уже выйди и иди к ней!»
Препротивно пропищав, открылась железная подъездная дверь, выпуская на улицу женщину с детской коляской.
Одним движением Степан выскочил из машины, хлопнув на ходу громко дверцей, подлетел к женщине, придержал тяжелую дверь, пока она выкатывала коляску.
– Спасибо, – поблагодарила юная мать.
– Пожалуйста, – ответил автоматически Степан, вытянул руку вперед, нажимая кнопку сигнализации на брелке. Джип отозвался писком, оповестившим о включении охраны от разнообразных посягательств.
Больших шагнул в подъезд, дверь за его спиной медленно и плавно затворилась. Постоял, прикрыл ладонью глаза.
«Стаська…» – подумал он.
И вдруг сорвался с места и понесся, проигнорировав лифт, по лестнице, перемахивая по три ступеньки, не останавливаясь, не раздумывая больше, нажал кнопку звонка в ее квартиру и не отпускал!
Стаська переводила особо замороченный абзац любовной саги из французской жизни. Получалось не очень. Это и по-французски звучало, как графоманская белиберда с ярко выраженным эротическим уклоном, а по-русски все ей какие-то «ланиты» в комплекте с «устами» лезли в голову, и от раздражения тянуло присовокупить «взор горящий со спертым дыханием»!
Господи, какая чушь!