Плюхаюсь на валежину. И только тут замечаю, что сильно вспотел. Снял шапку, а подкладка у нее мокрая, хоть выжимай. Мокро и на плечах под стеганой фуфайкой. Сижу, а от меня идет пар, как от раскрытого котла над огнем.
Ну и косыга, как он меня упарил!
Сижу так-то, поглядываю вокруг. И лес будто не тот, стоит мрачный, почерневший, голые осинки и липки выглядят зябкими, сиротливыми. И небо над головой, над лесом какое-то грязно-серое, низкое. Снег под рябинкой, увешанной гроздьями ягод, кажется розовато-бледным, тусклым. Словом, невесело!
Внизу, откуда я только что пришел к облюбованной валежине, слышу, раздался щелчок, будто кто-то сломал тонкий сук. Ну, понятно, устремил туда взор. Гляжу - и глазам не верю. За дальней, довольно приметной елкой с раздвоенной вершинкой - заяц. Приподнялся на задние лапы, вытянул шею, поводит ушами и смотрит на меня. Неужели это тот самый, за которым я гнался?
Сейчас проверим! Встаю, надеваю холодную мокрую шапку и трогаюсь дальше по следу. Иду, не оглядываюсь. Миновал лесную поляну, зашел за густую елку и за нею притаился. А сам сквозь ветки наблюдаю за противоположной опушкой поляны, через которую прошел, оставив четкие следы.
Стою, смотрю, затаил дыхание. Вскоре показался и заяц. Подошел к опушке. Оглядел елань. Увидел, конечно, на ней мой след. Встал на задние лапы, уши торчком, вертит головой из стороны в сторону. Потом присел. Сидит, словно прирос к месту.
Я стоял, ждал, полагая, что заяц и дальше пойдет за мной. А как выйдет на открытое место, я его угощу свинцовым горохом.
Прошло минут пятнадцать, двадцать. Мое терпение подходит к концу. А заяц скусил под корень торчавшую из снега метличку и не спеша жует ее, постепенно упрятывая в рот, и словно помахивает мне метелочкой. И тут меня взорвало:
- Хватит играть в прятки!
Выстрелил в его сторону, плюнул и пошел домой.
Давно я мечтаю о гончей собаке. Одному-то без нее больно плохо.
КАЧКАНАРСКИЙ ПРОКАЗНИК
Про Качканар теперь какая слава пошла! Народищу съехалось к горе. Ветку железнодорожную подвели. Комбинат строят, громадные корпуса, дома в несколько этажей, как в большом городе. А все из-за руды. Гора-то магнитная. На сотню лет хватит нашим уральским домнам.
Под Качканаром я вырос и состарился. Глухое, гиблое было место. От прииска Косья до горы рукой подать. Стоит в полнеба, как туча, высокая, синяя. Чуть не до полдня загораживает солнце.
Как-то на воскресенье собрались мы на гору. Закоперщик похода, вожак приисковых ребят Ванька Вехтев и говорит мне:
- Эх, Евлашка, живем мы тут, как в яме. Роемся в земле, добываем золото и платину графу Шувалову, а сами света не видим. На Качканаре хоть отдохнем, взберемся под самое солнце. С горы-то весь Урал, как на ладони. А какой простор! А воздух! Крикнешь, а он звенит, будто стеклянный.
Ваньку я понимал и без слов. Работали мы с ним на конях гонщиками. Подвозили на таратайках3 золотоносные пески к вашгердам. Это такие приспособления, на которых пески промывают и улавливают драгоценный металл. Подростками были, а чертомелили по двенадцать часов. За день до того наломаешься в забое, что ничему на свете не рад. А Качканар для нас, ребят, был вроде отдушины, где можно было легко вздохнуть, взглянуть на большой светлый мир, ну и вдоволь наесться малины, брусники. Ягод было полно. В ином месте гора от них красной кажется. И даже зимой в рябинниках, будто флаги развешаны.
Ну, значит, собрались на гору. Человек пять-шесть. Все в лаптях. В сапогах-то опасно было. Можно без подметок остаться. Магниты в горе сильные, большими кусками. Гвозди или скобки, особенно на старой обуви, будто гвоздодером повытаскивают. Честное слово!
Подъем в гору от самого прииска начинается. Сначала пологий, а потом глянешь кверху - фуражка свалится. Идем так-то по тропе. Дело к ночи. Солнышко вот-вот закатится. Все небо над лесом возле него пылает пожаром. А три вершины Качканара - шиханы, особенно Рог Полуденный, самый высокий утес, словно весь в крови. Даже как-то жутко.
Наконец, подошли к россыпям камней перед подъемом на вершину. Ночевать решили на макушке горы. Там безопаснее. Внизу, в камнях, полно змей. Даже, сказывают, полозы водятся. Дескать, вроде удавов, саженной длины.
Стали взбираться вверх, с камня на камень, с глыбы на глыбу. Лезем друг за дружкой, молчим, пыхтим. Вдруг с кручи перед Рогом Полуденным на нас полетели палки, камни. Мы опешили, остановились, притаились за скалой. А с горы, смотрим, с отвесной высоты полетели уже огромные глыбы. Летят, грохочут, как гром, и высекают искры-молнии.
У нас мурашки забегали по спине. Вначале мы подумали, что кто-то раньше нас пришел на гору по ягоды и вот пугает. А тут видим, понимаем, не человеческих рук дело. Кто-то из ребят шепнул:
- Это леший камни ворочает, хозяин горы. Рассердился, что мы его потревожили.
У нас и вовсе сердце в пятки ускочило. Стоим под скалой, ни живые ни мертвые. И белые, как полотно. Простояли так час, может, полтора. Кругом стало темно и тихо. Только тут мы начали приходить в себя. А Ванька Вехтев вспомнил, что у него в кармане лежит пугач, заряженный пробкой, вытащил его и выпалил в воздух.
- Эй, кто там балует - кричит. - Сейчас застрелю. - И опять грохнул из пугача.
Ему ответило только эхо в камнях.
Подыматься дальше в гору мы не посмели. Вдобавок к нашим страхам где-то в стороне от Рога Полуденного закричал филин: сердито, приглушенно. Потом ни с того ни с сего поднялся, зашумел ветер. Застонал, заскрипел лес. И тут мы не устояли. Как по команде начали пятиться назад с камня на камень, а как вышли на тропу - дай бог ноги. Кинулись обратно на прииск. Бежим, спотыкаемся, падаем. Впереди всех нас вожак Ванька Вехтев.
На прииске всполошили народ. Дескать, встретили на Качканаре лешего, хозяина горы. Он чуть не убил, швырялся камнями, кричал страшным голосом, а потом напустил ветер, бурю.
Среди старателей на прииске жил тогда Потап Зимогор. Старый уже. Седой. Ни в бога, ни в черта не верил. Его даже шуваловские казаки-стражники побаивались. Услышал он про лешего и говорит нам:
- Ну-те ведите меня на гору. Посмотрю я, что за хозяин на Качканаре объявился.
А сам голенище сапога пощупал. За голенищем-то он нож носил. За одним голенищем нож, хлеб резать, за другим - ложка деревянная хлебальная, под лаковой краской.
На другой день, при светле, при солнце, и нам стало интересно сходить снова на Качканар. Любопытно, кто же швырял в нас камнями с Рога Полуденного? Если люди, так Зимогор в обиду нас не даст. Да и лешему дорогу не уступит. Это такой человек, завсегда стоял за справедливость.
Опять идем на Качканар, к Рогу Полуденному. Только на этот раз поднимаемся к шихану не в лоб, а от седловины горы. Впереди - Потап. Суровый, серьезный, А мы за ним, ниточкой. Не шумим, не разговариваем. Крадемся, будто кошки.
Но вот и южная вершина горы. Огромные камни, утесы с многоэтажные дома. Под Качканаром стелются сплошные дремучие леса, стоят невысокие горки, словно островки. Вдали виднеются дымки от заводских труб Кушвы, Нижнего Тагила и от поездов, проходящих по Горнозаводской дороге. Зимогор присел под скалой на камне, покрытом толстым слоем серого лишайника, и начал закручивать цигарку. Мы расселись возле него. Ждем, что он дальше будет делать.
Сидим так-то. Словно воды в рот набрали. Вдруг слышим: где-то камешек-плитнячок сбрякал. Зимогор насторожился и дал нам знак: дескать, не шевелитесь, молчок. А сам быстро спрятал кисет в карман и опять пощупал голенище. Прошло сколько-то времени, Потом неподалеку от нас под кручей горы загремел камень, где-то упал и будто взорвался. Наш Потап поднялся на цыпочки и стал выглядывать из-за скалы. А мы следим за ним. Затем он повернулся к нам и пальцем поманил к себе: мол, идите-ка сюда. Смотрим мы из-за его спины и видим: на краю обрыва медведь. Большущий, рыжий, лохматый. Топчется возле каменной глыбы, облапил ее и старается столкнуть под утес. Вскоре глыба чуть сдвинулась с места. Медведь нажал на нее плечом, и она свалилась под гору, запрыгала по камням, загремела, будто гору начали взрывать динамитом. Потом все стихло. Медведь с любопытством поглядел вниз и принялся сталкивать следующую глыбу, раза в два-три большую, чем сам.
Медведь забавлялся. Мы наблюдали за ним с раскрытыми ртами. И страха у нас почему-то не было. Будто это не грозный зверь, а теленок, разыгравшийся бычок. Зимогор тоже спокойно стоял и улыбался в бороду. Затем он достал кисет и начал закуривать. Ожили и мы, начали перешептываться. Ванька Вехтев вытянул из кармана пугач и показал Потапу. Тот одобрительно кивнул головой:
- Пальни!
Выстрел шарахнулся между скал, расплескался эхом. Медведь прекратил свое занятие и повернулся в нашу сторону. Глаза маленькие, круглые, злые. Увидел нас под скалой, разинул пасть и рявкнул. Да так рявкнул, что не знаю, как у других, а у меня волосы на голове поднялись.
Зимогор вытащил из-за голенища нож, показал его медведю и грозно приказал:
Зимогор вытащил из-за голенища нож, показал его медведю и грозно приказал:
- А ну-ка, Михаил Потапыч, улепетывай отсюда, пока я тебе брюхо не распорол. Хватит безобразничать, угланов да баб пугать. Ишь ты, нашелся проказник!
И вдобавок свистнул, вложив в рот два заскорузлых пальца. Медведь припал на лапы и, косясь на нас, пошел наутек вдоль отвесных скал, прыгая с камня на камень.
Тут и мы на него заорали все, припоминая ему вчерашнее. А потом вдоволь наелись малины. Да еще домой в фуражках принесли.
Нынче-то на Качканаре спокойно. Народу вокруг, как в муравейнике. От графов Шуваловых и духу не осталось. Пришли новые люди, советские. Боевые. Веселые. Обогатительный комбинат строят, жилые дома, магазины. Гору рвут аммоналом. Руду из нее выбирают. Новый, настоящий хозяин на гору пришел.
НА РОЖОН
Почти двести километров от стойбища Бахари шел старый охотник Родя со своим сыном Степаном к промысловой избушке. Шел и радовался. Богатая должна быть нынче охота. А как же. На кедраче уродилось много орехов. От рябиновых ягод красно в глазах. Ого! Все звери, все птицы пожалуют в промысловые угодья Роди. Председатель колхоза потом скажет:
- Молодец Родион! Ты у нас лучший добытчик. А на этот раз ты самый самейший. Получай обещанную премию - ружье-тройник.
Шутка ли? Два ствола гладких, третий витой. Из витого ствола пулей бей сохатого наповал, медведя бей. Не бегай по пятам за лисой, за песцом. Не жди, пока попадут в капкан. Увидел вдалеке и бери на мушку. Плохо ли?
Степан вместе с лайками, Цыльмой и Щугором, тянул узкие на высоких копыльях тяжело нагруженные нарты. На них в мешках сухари, крупа, мука, сливочное и топленое масло, боеприпасы и два меховых одеяла.
Шедший налегке Родя тоже впрягся в лямку.
- Поживее, Степашка! Звери-то, птицы-то ждут, поди, нас, а?
- Знамо, ждут,
- Вот-вот. Я тоже думаю. С утра пораньше станем выходить на промысел. Много спать тебе не дам. Будить стану, сразу подымайся. Ты спать ой какой здоровый. Уснешь, медведь под ухо рявкнет - не пробудишься.
- С утра до ночи ходим по лесу, вот и спится.
- Дома будем отсыпаться. Смотри-ка, зима пришла. Выпал снег, нынче немного снега. Шибко хорошо. На снегу про зверей все написано. Не ленись только. Мы с тобой, Степша, обязательство взяли добыть пушнины больше всех.
- Взяли.
- О-о. Тройник-то, премия, кому достанется? Нам?
- Нам. Если все будет хорошо.
- А когда у нас было плохо? В верховьях реки Ильмы угодья всегда добычливые. Вот как!
Безусый, большой, кривоногий, будто рожденный для того, чтобы волочить грузы, сын Роди вначале во всем поддакивал отцу, хотя ему было не до разговора. Ременная лямка резала плечо, нарты то и дело застревали на пнях-колодинах, их приходилось приподнимать, толкать сзади, подбадривать собак. Парень устал, вспотел в меховой одежде. А размечтавшийся старый охотник допекал его разговорами. Потом сын совсем не стал обращать внимания на отцовскую болтовню. И чтобы не обидеть старика, занялся собаками: то упряжь подправит, то вицей шевельнет собаку, которая лениво тянет.
Родя на сына не обиделся. Молодой ведь. Свое на уме. Зазноба в стойбище осталась. Жалко, поди-ка, оставлять было. А у старого душа поет. Иначе-то как. Пошел на Ильму, на промысел. Всю весну и лето околачивался возле дома. Скукота. А в парме, в глухих лесных местах, на водоразделе двух рек, птицы выводили птенцов, звери - зверят. Сколько их теперь там? Много, ох, много, наверное!
Помогая сыну везти поклажу, Родя посматривает по сторонам. Все на глаз попадает и все радует. Вот березка потеряла листочки и оделась в иней. Рябинку чуть не до земли склонили подмороженные, но никем не тронутые ягоды.
Посыпанная снегом, в тулупе до пят, стоит елка. Ей тепло. И пустит она за пазуху, спрячет, пригреет белку, рябка. А кедр! О, добрый, пушистый кедр всех примет, накормит, приютит.
Прежде чем добраться до становища, охотникам четырежды пришлось ночевать в глухом лесу, прикорнув к костру, к тлеющим, поваленным друг на друга сухарам.
Но вот и промысловый стан. Избушка стоит на заснеженном бугре под стеной старого седого, но вечно кудрявого кедрача. Завидев ее, собаки поднатужились и лихо подтащили нарты к дверям, подпертым палкой. Пока Степан выпрягал собак и развязывал воз, Родя деловито оглядел холодное, подернутое куржаком, жилище. В нем все было так же, как оставлено весной. На подоконнике банка с солью, пара деревянных расписных, под лаком, кировских ложек и коробка спичек. В закопченном ведре, подвешенном к потолку, лежала в мешочках остатки круп, сухари. Затем старый охотник проложил след под бугор к незамерзающему, парящему ключу. Ладошкой зачерпнул воды, попил, крякнул, рукавом обтирая бороду:
- Хороша водичка, будто с сахаром!
От живого искристого родника, положившего начало реке Ильме, старик прошел в кедровник к лабазу. Высоко над землей на четырех столбах стоит бревенчатая амбарушка с приставной лестницей. Поднявшись наверх, Родя всунул туловище в узкое отверстие кладовой, потом начал выкидывать на снег потертые лосиные шкуры, старые изношенные одежды, служившие постелью.
Вскоре над крышей избушки тоненькой струйкой взвился сизый дымок. Охотничий стан на Ильме выглядел обжитым.
По утрам, еще до свету, подымался старый охотник, разжигал огонь в каменушке и при красноватом отблеске пламени готовил еду. Промысловикам сразу же повезло. В первый день охоты они добыли матерого сохатого. Вот как! За три поездки на нартах еле приволокли мясо. Теперь можно было не скупиться. Есть досыта. И собак кормить.
Когда по избушке распространялся ароматный запах вареной лосятины, Родя будил сына:
- Степша! Гляди-ко ты, как разоспался. Вставай. Лиса была, в окошко стучала, хвостом вильнула, звала. А ты дрыхнешь. Эх, ма!
Растормошенный Степан поднимался на нарах. Сидел и снова сидя засыпал. Родя зажимал ему нос. Тогда парень раскрывал глаза и окончательно просыпался, выходил за дверь избушки, Умывался снегом. И вместе с отцом принимался за еду.
Уже сытые, накормленные, большие серые собаки лежали у порога и поглядывали на хозяев. Дескать, скоро ли вы? Мы готовы. Берите ружья.
А собаки, Щугор и Цыльма, были отменные лайки. С азартом шли за птицей и зверем. На птицу лаяли настойчиво, но не спеша, на зверя - с приступом, зло. На охоту Цыльма ходила с Родей, Щугор - со Степаном.
Старый охотник промышлял обычно к северу от избушки, молодой - к югу. И оба каждый день возвращались с богатой добычей. В кедровом бору и примыкающих к нему ельниках, осинниках и рябинниках много было белок, куниц, лисиц, зайцев. А в середине зимы нередко попадались и песцы, прикочевавшие из тундры.
Однажды, возвратившись, с охоты, старик сказал:
- Беда пришла, Степша. Росомахи появились в угодье. Два зверя. Спаренные. В Клюквенном болотце разметали пасть, песца, из ловушки выволокли. Погляди-ка.
Родя достал из сумки клочья песцовой шкурки.
- Ова-а! - сказал изумленный Степан. И сделал большие круглые глаза.
- Так-то житья не будет от грабителей, - продолжал Родя. - Что станем делать, парень, а? Вот напасть!
На другой день оба охотника отправились на Клюквенное болотце, нашли развороченную ловушку и пустили собак по следу росомах. Шарьте-ка. Да на деревья заглядывайте. Следы были уже старые, и лайки скоро сошли с них. Вокруг было много горячих следов всяких зверей. Они куда интереснее!
Взяв на поводки Цыльму и Щугора, охотники продолжали идти по следу. Раз росомахи появились в кедраче, нашли поживу, скоро отсюда не уйдут. Спаренный след петлял возле еланок, кустов и пней, где звери доставали мышей, по местам жировок зайцев и кормежек птиц на рябинниках.
Исходив десятка два километров, охотники уже впотьмах ни с чем вернулись на стан. А когда старик полез на лабаз за мясом, ахнул:
- Степашка, эй! Неси скорее бересту.
Когда в ночи загорел дымный факел, обнаружилось, что амбарушка на высоких столбах разграблена. Росомахи расшвыряли крышу, добрались до лосятины, до специально заготовленных и замороженных глухарей и рябчиков.
В этот вечер отец и сын не жгли в каменушке большого яркого огня. Молча сидели в полутьме и медленно, нехотя, жевали плохо проваренное мясо. До еды ли? На-ко вот тебе и тройник - премия! Все может пойти прахом.
- Караулить надо грабителей у лабаза,- первым заговорил Степан.
- Укараулишь ли? Не скоро придут. Смекают тоже. Дескать, ждать будут хозяева с ружьем.
- Где теперь мясо прятать? Куда девать дичину, заготовленную пушнину? Где возьмем управу на разбойников?
- Найдем, Степша, есть управа и на росомах. Пусть-ка слазят на рожон.
Целый день потом ушел на устройство ловушек для росомах. Неподалеку от лабаза охотники с лестницы наполовину спилили несколько нестарых кедров, гладко обтесали их, а вершины пней-столбов сплющили и заострили тремя зубцами, ребрами один к другому вроде ножей. На средний зубец, самый высокий, торчащий пикой, насадили куски лосятины. То ли не приманка! Приходи, зверь, доставай.