Тимошина проза (сборник) - Олег Зайончковский 11 стр.

– Не знаю я никакую женщину, – ответил голос. – И говорите, пожалуйста, в микрофон. Не хватало мне только от вас заразиться.

Кассирша, сидевшая за стеклом, открывала рот, но слова ее приходили откуда-то из другого места.

Тимоша в тревожной растерянности отошел от кассы. Через окно, похожее на половинку большого иллюминатора, он снова на всякий случай осмотрел тротуар перед входом в кинотеатр, а потом и всю улицу. Нади, конечно, не было там. Только прохожие в буром, японские автомобили и забегаловка через дорогу. Можно было теперь прочесть, что забегаловка называлась «Тундра».

Голос из кассы заставил Тимошу вздрогнуть.

– Мужчина! Если пришли погреться, купите билет.

– Билет? – растерялся Тимоша. – Я не хочу, я ищу человека.

Голос настаивал:

– Очень рекомендую: у нас сегодня «Смурфики-три» в показе.

– Что в показе?.. Какие смурфики?

Тимоша почувствовал, что диалог его с кассой начинал отдавать безумием. В состоянии, близком к панике, он бежал из «Европы» прочь.

Тем временем в Великосибирске уже намечались сумерки – по-зимнему ранние, по-городскому бескрасочные. Природа отнюдь не давала вечернего представления; просто она сберегала энергию. Над городом сократилась централизованная подача света и солнечного тепла. Мороз до костей пробирал Тимошу, но, кроме того, его пробирало необъяснимым страхом. Встречные люди в бурых одеждах посматривали на него из-под накинутых капюшонов. Что означали эти недружелюбные взгляды? Неужто он провинился тем, что не пошел на «Смурфиков»? Тимоша догадывался, что допустил оплошность, но не мог уловить какую. Ему очень хотелось спрятаться от мороза и от людей; его знобило.

Тимоша не помнил, как оказался в гостиничном номере. Здесь он нашел тепло, но не уединение. Селиверстов как раз потягивался, проснувшись.

– Как погулял? – поинтересовался он.

Тимоша насторожился:

– Что ты имеешь в виду?

– Ничего. – Селиверстов зевнул. – В принципе, мне накакать.

Озноб у Тимоши не проходил. Кое-как избавившись от одежды, он забрался в постель под толстое одеяло. Селиверстов обеспокоился:

– Ты это что? Еще рано спать.

– Я заболел, – сообщил Тимоша, накрывая подушкой голову.

– Только не это! – маркетолог взвыл. – Как это так, заболел! Ко мне же путанка придет, я при тебе договаривался.

– Мне накакать, – Тимоша отозвался глухо.

Под синтепоном он чувствовал лишь себя, и чувствовал себя плохо. Того, что происходило снаружи, Тимоша почти не чувствовал. Там расстроенный Селиверстов матерился и причитал, не зная, как быть ему с проституткой. Но, по всей вероятности, эту проблему сама проститутка и разрешила. Тимоша не слышал из-под подушки, как она появилась, как шушукалась с Селиверстовым и как они оба вышли из номера. Просто в какой-то момент подушка стала не нужна Тимоше; он обнаружил, что вокруг него сделалось темно и тихо. Но тишина оказалась обманчива. Скоро Тимоша почувствовал чье-то присутствие рядом – деликатное и почти невидимое. «Нет покоя!» – подумал он, вмысливаясь в темноту. С некоторым усилием, постепенно, ему удалось опознать гостей – это были китайцы, которых он видел давеча на ресепшене. «Наверное, ошиблись номером», – решил Тимоша. После разоблачения гости сделались как бы контрастнее. Но вслед за китайцами стали приходить другие, чье появление было необъяснимо. Пришли и кассирша, боявшаяся заразиться, и подавальщица из забегаловки, и сутенер Серега. Некоторых из гостей Тимоша даже впервые видел. Но всё это были ему совершенно ненужные персонажи. И терпел он их потому только, что дожидался Надю.

А Надя не приходила. Остальные, непрошенные, явно маялись, то растворяясь, то снова конкретизируясь в темноте. Чего они все хотели? Если анализа, то напрасно; Тимоша на тот момент чувствовал себя не в форме. Безотносительно ко всему у него возникла кое-какая естественная потребность. По мере ее нарастания гости начали пропадать.

Что может быть хуже, чем разболеться вдали от дома. Однако Тимоше неожиданно стало лучше. Тело его исходило потом, но это был пот соматического облегчения. Сознание полностью прояснилось. Теперь он и мог, и хотел мыслить критически и объективно. Материал для анализа был: китайцы и прочие гости пропали, но живо рисовались в памяти. Пережитое им непрошенное нашествие Тимоша определил как температурный бред. Но оставался вопрос: почему у него в мозгу, временно вышедшем из-под контроля, сыгралась именно эта, а не другая сцена? Будучи правильно истолкован, бред человеческий приобретает смысл. Нигде, как в бреду, люди не проговариваются сами и не бывают так восприимчивы к проговоркам свыше. То, что Тимоше привиделось, было, конечно, такой проговоркой, которую требовалось расшифровать.

В бреду, как в художественном произведении, ничего не бывает случайного. Если к Тимоше пришли китайцы, то это что-нибудь значило. Но были еще другие, на первый взгляд не имевшие ничего общего ни с китайцами, ни между собой. Лишь кассирша и подавальщица были, возможно, женщины одного круга. И всё же их что-то связывало. Может быть, все они состояли в каком-нибудь тайном обществе, были членами неизвестной организации или сети. Это предположение, если не цепляться к терминам, выглядело не так уж глупо. Оно объясняло многое. Например, их безмолвно-красноречивое переглядывание, пока они толпились в номере. Тимоша проигрывал в памяти обстоятельства, при которых встречался с ними – уже не в бреду, а в реальности. И разрозненные случайности – странные умолчания и обмолвки и брошенные мельком взгляды – укладывались, как кирпичики, в стены выстраиваемой концепции. Из пучин осязаемой им действительности всплывало нечто угаданное в бреду на пределе чувствительности.

Тимоша на терминах не зацикливался; пусть их придумывают сочинители боевиков и диванные конспирологи. Но если анализировать по существу, то становилось ясно: вокруг Тимоши происходила какая-то тайная деятельность. И началось это, видимо, после того, как он послал свои тексты Наде. Факты, вылущиваемые анализом, были неумолимы. Надино длительное молчание и сегодняшнее ее внезапное появление в Великосибирске доказывали, что Тимоша был вовлечен в большую игру, только не знал, в какую. Если всё же прибегнуть к термину, он был задействован «втемную», то есть являлся не игроком, а фишкой. Правда, фишкой, должно быть, важной – иначе зачем бы такая организация прислала своих агентов освидетельствовать его в бреду.

Тимоша, однако, мог анализировать только наружные факты, доступные наблюдению. Смысла в их совокупности он по-прежнему не понимал. Это было неудивительно – так и случается, если кто-то становится частью игры, правил которой не знает. Вероятно, футбольный мяч понятия не имеет, зачем двадцать два человека гоняют его по полю, а может лишь констатировать получаемые пинки.

Но Тимоша был все-таки не футбольный мяч. Он мыслил, пытаясь в происходящем найти закономерности и пружины. Снова и снова припоминал он события минувших суток. Вот взревел самолет, разбежался и взмыл. Небо тогда над Москвой было цвета густого какао. Стюардесса на время взлета выключила улыбку; в откидном своем креслице она сидела лицом в салон. Теперь-то Тимоша вспомнил ее непроницаемый взгляд, наставленный на него. Не мог этот взгляд ничего не значить. Когда самолет набрал высоту и скорость, Селиверстов достал бутылку и вылил ее в себя, ни от кого не прячась. Стюардесса, конечно, видела, но не сделала замечания. Почему? Да по той причине, что они были заодно. Дальнейшая цепь событий была хорошо спланирована. Селиверстов надрался в стельку и выгнал Тимошу из номера своим нестерпимым храпом. Кто-то знал, разумеется, что когда Тимоше прискучит слоняться по городу, на его пути окажется забегаловка. Из забегаловки не было другого вида, кроме как на «Европу», где давали «Смурфиков». Даже Надю они использовали для приманки. Он вспомнил фигурку в красном пуховичке, и сердце его защемило. Что ж! Эта сложная многоходовка удалась бы, купи Тимоша билет. Но он не пошел на «Смурфиков» и до конца не исполнил назначенную ему роль. Дальше Тимоша не знал, что будет. Наверное, он был в опасности.

Игра с непонятными целями, неназываемая организация – трудно было в такое поверить. Но, с другой стороны, известно, что всякое тайное тем легче скрыть, чем оно кажется невероятней. Так Тимоша раздумывал, параллельно потея и выздоравливая от простуды. А потом он обсох и заснул.

Неверно сказать, что он спал спокойно, – Тимоша совсем ничего не чувствовал. Можно было назвать это гибернацией или мертвецким сном. «Гости» Тимошу больше не посещали вплоть до того момента, когда пришел Селиверстов. Но то был не гость, его сосед. И был он такая свинья, что разбудил бы и мертвого. Селиверстов не мог не шуметь ни в каком из своих проявлений. Могло показаться, что в номер явилось сразу несколько Селиверстовых. Один из них кашлял, другой напевал, третий чем-то шуршал, а четвертый разговаривал с тремя первыми. Тимоша лежал не двигаясь, хотя, конечно, уже проснулся. Вдруг Селиверстовы замолчали. Тимоша услышал над головой приближающееся сопение. Он шевельнулся и открыл глаза.

– Да ты живой! – обрадовался Селиверстов. – А то мне почудилось, что ты не дышишь.

Сам маркетолог был полон жизни, бодр и доволен собой. Тимоше он всё простил. Оказалось, они с проституткой здесь же в гостинице сняли на ночь свободный номер.

– Так что ты, если что, не переживай. У меня всё ништяк. Веришь ли, даже кондомы кончились.

Тимоша молчал, натянув одеяло на нос. Он наблюдал, как старательно Селиверстов разыгрывает свою роль, и не верил ему ни в едином слове. Теперь самому Тимоше следовало обдумывать тактику поведения. Осторожность подсказывала ему тоже принять свой обычный вид, словно бы он ни о чем не догадывался. Пусть Селиверстов и те, кто стоит за ним, продолжают играть с Тимошей. Он же за их маневрами станет наблюдать исподволь. «Надо учиться танцевать с дьяволом», – сказал сам себе Тимоша. Следуя принятой установке, он выбрался из постели, сделал утренние дела и оделся. С Селиверстовым вместе они спустились в гостиничный ресторан позавтракать. С утра в ресторане был шведский стол. Тимоша взял себе круассан и кофе, а Селиверстов сожрал остальное.

Водитель Серега за ними прибыл без опоздания. Он, конечно, осведомился, довольны ли москвичи проведенным временем. Селиверстов пожал ему руку и рассказал про закончившиеся кондомы. В аэропорт они ехали тем же маршрутом, что и вчера, только теперь на переднем сиденье восседал Селиверстов. Снова Серега упомянул драмтеатр, и снова Тимоша не смог его рассмотреть. Тем не менее он был уверен, что никогда не забудет город Великосибирск.

Следующим этапом командировки был перелет за полярный круг. У Тимоши предощущенье экстрима возникло еще до взлета. Низкопольный автобус, задом цепляя наледи, долго петлял по бетонным просторам аэродрома. Он привез их в какой-то отстойник, где с приставленным трапом ждал смельчаков самолет местной авиалинии. Поземка мела ему на колеса. Снабженный двумя винтовыми моторами, летательный аппарат был, очевидно, уже в том возрасте, когда помирать не страшно. Крыло, расположенное над фюзеляжем сверху, делало его немного похожим на чучело птицы. При виде такого воздушного судна Тимоша почувствовал фаталистическое возбуждение, а Селиверстов, наоборот, пал духом.

– Ты как хочешь, а я нажрусь, – с дрожью в голосе объявил он. – Дай только сесть в эту колымагу.

Кроме него, однако, труса никто не праздновал. Вместе с Тимошей и Селиверстовым оправлялись в небо еще человек сорок. Это были привычные к испытаниям и опасностям вахтовики-бурильщики и ненцы-оленеводы, которые других самолетов вообще не знали. Ненцы были утомлены встречей с цивилизацией, но выглядели довольными: они возвращались к стойбищам после шопинга в Великосибирске. Вахтовики же, наоборот, летели от дома прочь. За брутальными внешностью и манерами они хоронили свою печаль.

В маленьком самолете иллюминатор оказался большой и круглый. Через него хорошо просматривались крыло со всем оперением, двигатель и шасси. Это были важнейшие механизмы, поэтому возле них до последнего колдовали аэродромные техники. Работать на ледяном ветру удовольствие небольшое, но техники с большим усердием проверяли всевозможные соединения. Хотя лететь предстояло не им, лица их были серьезны. Техники понимали, что в случае катастрофы они окажутся крайними. Хорошо, что Тимоша сидел у окна, – Селиверстову лучше было не видеть этих приготовлений к полету.

Наконец завершились наземные процедуры. Трап отделился от дверного люка, сложился и укатил на своих колесах. Техники, сделавшие что могли, отступили от самолета. Жребий был брошен; машина осталась одна в чистом поле между землей и небом. Двигатель через заднее свое отверстие выпустил сгусток бурого дыма, затем голубого. На переднем его конце замахал лопастями пропеллер и растворился в воздухе, образовав мутноватый круг. Внутри самолета всё завибрировало; в салон проникло гудение разгоняющихся турбин; оно повышалось в тоне, переходя в равномерный вой. Эти моторы с винтами звучали несовременно, а раньше, в Тимошином детстве, довольно часто так пело небо. Самолет понатужился и поехал, мелко попрыгивая на ледяных кочках и устраивая позади себя искусственные бураны. Минут через пять он добрался до взлетно-посадочной полосы и замер, удерживаясь на тормозах. Вой моторов его перешел в громовой ошеломляющий рев. Селиверстов перекрестился, к Тимошиному удивлению. Самолет, опустив тормоза, побежал, ускоряясь. Взлет состоялся благополучно. Продолжая набор высоты, самолет произвел несколько головокружительных припаданий то на одно крыло, то на другое, будто решая, куда направиться. В Тимошин иллюминатор заглядывали городские дома-доминошки и какие-то фабрики с трубами, а потом проваливались, уступая место быстробегущему небу, подбитому облаками. Потом виражи закончились, и самолет утвердился в курсе, нацелив свой нос на север. Летчикам было несложно ориентироваться, потому что маршрут проходил над большой рекой. Это была одна из тех рек, что, подобно морщинам скорби, залегли на челе Сибири. Впрочем, зимой она не текла и больше напоминала несшитый шрам, зарубцевавшийся льдами. По обоим ее берегам, докуда хватало видимости, простиралась тайга, знаменитые «легкие нашей планеты». Сейчас эти легкие не дышали; леса стояли в анабиозе и кислорода не делали. Тайга была не густая; смотрелась она, как щетина, проросшая сквозь белый грим, например, у актера или покойника. И кроме необозримой однообразной тайги, не было ничего другого. Тимоше пора было осознать, что напрасно он набивает лоб, глядя в иллюминатор. Их полет проходил в непрерывной болтанке, на высоте, неудобной для самолета и пассажиров. Атмосфера была полна невидимых уплотнений и турбулентных потоков. В иллюминатор Тимоша мог наблюдать, как нервно крыло пошевеливает элероном, как оно, пробивая воздушные сгустки, трепещет и выгибается. Селиверстов в соседнем кресле тоже нервничал и трепетал. Бедняга даже не в состоянии был напиться, потому что его без того мутило.

Полет продолжался в штатном режиме. Тимоша привык к болтанке и вою двигателей. Эти реалии постепенно перестали его отвлекать; он углубился в свои размышления. Надо было обдумать одно происшествие, случившееся в аэропорту прямо перед отлетом. В толпе пассажиров Тимоша снова увидел красный пуховичок. Надя, кажется, регистрировалась на московский рейс. Наученный вчерашним опытом, он не бросился к ней, а, напротив, спрятался за людскими спинами. Наблюдать, ни во что не вмешиваясь, – это была его новая тактика. Тем не менее он незаметно сфотографировал Надю на свой смартфон. Ему нелегко было в ту минуту победить в себе искушение просто набрать ее номер. Но звонок его, без сомнения, был бы немедленно зафиксирован и отслежен. Тимоша ни в коем случае не должен был подставлять ни себя, ни Надю. Теперь ему очень хотелось втайне от Селиверстова посмотреть фотографии, но смартфон был в полете выключен.

За бортом среди дня наступали сумерки – чувствовалось Приполярье. Зима, владелица этих мест, экономила на освещении необжитых территорий. Естественный свет убывал с неестественной быстротой, а искусственного под крылом не было видно ни огонька. Тимоша поглядывал в иллюминатор в надежде увидеть хотя бы северное сияние, но оно не показывалось. Дальнее небо затянуто было бесцветной непроницаемой мглой, а ближнее только мерцало красным в такт самолетному маячку. Когда у Тимоши стало закладывать уши, он догадался, что самолет приступил к снижению. Вой моторов сменился расслабленным воркованием; они лишь слегка подгребали винтами, помогая машине планировать. Селиверстов заерзал в кресле, проверяя под животом ремень безопасности. Он тоже оглох от перепада давления и потому матерился неприлично громко. Вскоре к моторному гулу прибавились другие звуки: жужжание разных внутренних механизмов, какие-то стуки и даже скрежет. Эта деятельность предвещала скорую встречу с землей. Пассажиры, пристегнутые ремнями, не влияли на ход событий. В эти минуты они сознавали полную свою зависимость от независящих от них причин. Стать хозяином своей судьбы пассажир надеется после успешного приземления, когда разрядится в положенных рукоплесканиях и отстегнется от кресла. Но ему следует быть осторожным: случалось, что люди получали травмы, скатившись с трапа при высадке из самолета.

Однако на этот раз обошлось без аплодисментов, хотя приземление было удачным. Бурильщики были народ суровый, а ненцы, наверное, сдерживались в эмоциях до встречи со своим шаманом. Дверь самолета выделилась из фюзеляжа и отъехала в сторону; в образовавшийся черный проем хлынул морозный пар. Тимоша при выходе задержался, глотнув ледяного воздуха. Сзади его по спине хлопнул какой-то бурильщик:

– Город Бурым, приехали!

– Где же город? – пробормотал Тимоша, осторожно спускаясь по трапу.

Не было видно не только города, но даже нормального аэровокзала. Лишь вдалеке фонари освещали кучку аэродромных служб.