Тимошина проза (сборник) - Олег Зайончковский 15 стр.


– Муж, – говорила Надя, – что-то подозревает. Вздумал устраивать мне сцены ревности. И на работе тоже напряженная ситуация: я уже третий месяц подсиживаю свою главную.

– Сочувствую, – пробормотал Тимоша.

– Ничего ты мне не сочувствуешь. Ты ведь меня никогда не спрашивал, как у меня дела. А я не хочу воевать сразу на всех фронтах, ужас как надоело.

– Ну извини, что не спрашивал.

– Можешь не извиняться. Просто, как все графоманы, ты законченный эгоцентрик.

– Кстати, о графомании, – оживился он.

– И даже совсем некстати, – возразила она. – Я о другом тебе говорю. Кажется, ты не слышишь: я говорю, что нам надо расстаться.

– Расстаться? – Он ненадолго ушел в себя. – Да, «расстаться», я слышу… Но что это значит, «как все графоманы»?

– Ты всё о своем! – Гримаска досады мелькнула на ее лице. – Что ты хочешь? Чтобы я твоим опусам сделала полноценный разбор? Чтобы дала рецензию? Ты пишешь и пишешь, и ни о чем – никакой актуальной темы.

Тимоша вдруг ощутил странное отвращение – не к чему-то, а вообще.

– Нет, не надо разбора, – ответил он через силу. – И ничего не надо. И давай больше не продолжать.

– Да, конечно, – согласилась Надя. – Ты отвлекись и не переживай.

Остаток прогулки прошел в молчании. Тимоша смотрел, как изящно ступают Надины полусапожки. Надя, наверное, отмеряла число шагов, положенное из приличия.

– Ну всё, мне пора, – сказала она наконец. – А то очень холодно, да и муж, думаю, уже бесится.

Так они насовсем распрощались. Надя поцеловала Тимошу, осторожно, как целуют покойников, и пошла налаживать отношения с мужем. А Тимоша вернулся на берег канала и продолжил смотреть на уток. Птицы покачивались на волнах вместе с пластмассовыми бутылками. Вода колебалась в канале даже не равнодушная, потому что была неживая и не имела души. Просто она была жидкая и поэтому колебалась.

А потом у Тимоши произошел первый провал в памяти. Он совершенно не помнил, как вернулся домой в тот вечер, что говорил родителям, ужинал или нет. Очнулся он поздно ночью, вдруг осознав, что стоит и курит, а на него откуда-то веет холодом. На миг ему показалось, что он по-прежнему на берегу канала, но в следующую секунду Тимоша сообразил, что находится на балконе своей квартиры. Но холодом веяло, как от канала.

12. Первый провал в памяти

Память к нему возвращалась как бы в обратной последовательности: сначала на сердце легло чувство тяжелой утраты, а потом уже само событие, вызвавшее это чувство, восстановилось в сознании. Словно на его, Тимошиной, странице жизни проявился текст, написанный симпатическими чернилами. И текст этот был не Тимошин, а вписан чужой рукой. Тимоше бы так хотелось вырвать испорченную страницу, впасть опять в амнезию, но теперь уже не получалось. Включился анализ и заработал, а скоро выдал единственно возможный вывод: этим вечером Надя себе не принадлежала. Не по своей, не по доброй воле она порвала с Тимошей и, разумеется, не была искренней, называя его графоманом. Да она ведь и не сказала: «Ты пишешь плохо», а только: «Ты пишешь и пишешь». Кто-то ее заставил так поступить. Тот же, кто не позволил им встретиться в кинотеатре в Великосибирске, тот и решил погубить их любовь окончательно и безвозвратно.

В глубокой печали стоял и курил Тимоша. В этот момент позади него скрипнула балконная дверь. Это пришла его мама.

– Ты совершенно не думаешь о своем здоровье, – сказала она, накидывая ему на плечи куртку.

Мама была сама завернута в папин плащ – стало быть, вышла поговорить.

– Как-то не спится, – вздохнула она. – Дай, пожалуйста, сигаретку.

Что-то ее, очевидно, тревожило, иначе бы мама не закурила. И эту свою тревогу она не удерживала в себе.

– Очень меня беспокоит, – сказала мама, – то, что у нас происходит. Что они делают со страной! Как так могут раскачивать лодку? Твой отец совершенно слетел с катушек. Ты представляешь, он написал в фейсбуке такое, что хоть стой, хоть падай.

Мама искала его сочувствия, но Тимоша безмолвствовал; это ее дополнительно огорчало.

– А ты! – воскликнула она в сердцах. – Ну хоть бы поддакнул. Знаешь, я поражаюсь твоему безразличию к происходящему. Правильно бабушка говорит: ты склонен к растительному существованию.

– Никчемность, пустое место, – глухо отозвался Тимоша. – Это я и без бабушки знаю.

Мама не стала разубеждать его. Она докурила и ушла с балкона. Тимоша тоже вернулся к себе и какое-то время просто сидел на диване. Потом взял с полки портрет своего кота и долго его рассматривал. Он испытывал состояние потрясения, какое, например, случается после серьезной аварии, когда человек понимает уже, что жив, но не знает, насколько цел. Кроме этого человека, все остальные погибли; он уже видит это, но осознать не может. Кости Тимошины были целы, но что-то сломалось внутри него.

13. От себя не скроешься

Впрочем, наутро, когда он проснулся, память была при нем. Горькая память о том, как он одновременно потерял и любовь, и творческие надежды. Взять бы ему больничный по такой причине, но никто бы ему не дал больничного. В том, что произошло с Тимошей, медицина не усмотрела бы страхового случая. Завтракать он не стал, но через силу умылся, оделся и отправился на работу.

Понурый вошел Тимоша в Проектную организацию, а там застал неожиданно праздничную атмосферу. Шеф Розкинд, тот просто выглядел именинником. Завидев Тимошу, он подскочил и потряс его за плечо:

– Поздравляю! Маечку-секретаршу уволили!

Забыв о приличии, Розкинд радовался чужой беде. Тимоша отреагировал кислой улыбкой.

– Замечательно… – пробормотал он. – А меня тоже вчера уволили – в некотором отношении.

Но Розкинд его не слушал; он от души веселился, хлопая себя по ляжкам:

– Ты подумай! Ну, каково! Думала, она нас, а ее саму!

Когда он слегка успокоился, то приблизился и, понизив голос, поведал причину Маечкиного увольнения. Оказалось, прогнать секретаршу велела жена начальника, та самая мама Марика, которую Тимоша видел.

– Вот тебе лишнее доказательство, – резюмировал Розкинд. – Этим миром управляют женщины!

Тимоша не улыбнулся и ничего ему не ответил. Он-то знал, кто в действительности управляет миром. Скорее всего, думал он, версия с женой начальника была для отвода глаз. На деле же Маечка поплатились за неудачу с Тимошей, за то, что не получилось завербовать его. Он сел за свой стол, включил макинтош, но никак не мог сосредоточиться на работе. Правда, сегодня в Проектной организации не работалось никому. Маечкины приятельницы помалкивали, скукожившись, как цветы без полива; большинство же сотрудников торжествовало, подобно Розкинду. Макинтоши эмоций не выражали и не испытывали, но были активны. Они сообщались в локальной сети, обмениваясь какими-то данными, и очень возможно, что эти данные касались вовсе не Маечки. Сегодня Тимоша подозревал, что компьютеры сообщаются на его счет. Внезапно ему стало трудно дышать – так же, как это случилось в Новом Бурыме на совещании. Казалось, из комнаты откачали воздух; Тимоша почувствовал, что ни минуты не может оставаться здесь – в этой комнате и в этом здании. С трудом подбирая слова, он стал отпрашиваться у Розкинда. Тот, продолжая праздновать, не сразу его расслышал:

– Что такое?.. – Он повернулся к Тимоше веселым лицом. – Что у тебя за срочность? Ладно, не объясняй. Хочешь уйти – ступай. Сегодня мы все гуляем.

Малое время спустя Тимоша уже был на улице. Он стоял на крыльце Проектной организации в незастегнутой куртке и рефлекторно хлопал себя по карманам.

– Эй, чувак, тебе закурить?

Это спросили какие-то маркетологи, уже дымившие с утра пораньше.

Тимоша им не ответил. Он наконец достал свои сигареты и кое-как закурил. А маркетологи продолжали его рассматривать. Кто-то предположил, что ему «накрутило хвоста» начальство; другой заметил: «Вот мы смеемся, а завтра будем на его месте». Тимоша отлично их слышал; слух у него опять обострился. Маркетологи досаждали ему, но не более. Если были они членами тайного общества, то незначительными, неопасными.

Что-то, свалившись сверху, погасило его сигарету. Начался снегопад, неожиданный и неестественный. Снежинки, огромные, как плевки, шлепались на асфальт и исчезали быстрее, чем голуби успевали их клюнуть. Уличную перспективу завесило белой мглой. Тимоша выстрелил зонтиком. Ему захотелось туда, в эту мглу, чтобы в ней раствориться, спрятаться от наблюдения. Спустившись с крыльца, он пошел направо по улице, и маркетологи потеряли его из виду. Но от себя человеку не скрыться. Куда бы ни шел Тимоша, в какие бы улицы ни сворачивал, всякий раз он оказывался в центре происходящего. Его обступали шумы и запахи. Всё обращалось вокруг него – снежные хлопья, прохожие, автомобили. Это кружение становилось всё опаснее для Тимоши. Наконец черный «ауди» стукнул его боковым зеркалом. Тимоша хотел извиниться, но из окошка «ауди» высунулась матерящаяся голова и рука с травматическим пистолетом. Раствориться не получалось. Уличное сообщество автомобилей и пешеходов выдавливало Тимошу, не принимало в себя.

Многоголос мегаполис. В любую погоду наперекор стихиям он поет свою песню войны и труда, песню жизни и смерти. Здесь не счесть чрезвычайных поводов – спецмашины, не умолкая, кричат сиренами. Здесь во дворах не могут разъехаться свадебные лимузины с неприметными труповозами. Здесь производятся горы мусора, которые, скрежеща, пожирают оранжевые машины, сзади снабженные челюстями наподобие тараканьих. Песню города исполняет многомиллионный хор механизмов, и матерящихся автовладельцев, и школьниц, дерущихся ранцами, и гастарбайтеров, разгоняющих лужи метлами, и полезных идиотов, пикетирующих с плакатами, и идиотов просто, которым плакатов не дали. В эпическом этом хоре не слышно только голосов птиц. Пешеходы, привычные к гаму и грому, прокладывают себе дорогу жесткими взглядами. Женщины строчат уверенно на высоченнейших каблуках, а мужчинам незачем быть любезными. Захромавшего, ослабевшего здесь выталкивают на обочину. Не добивают его потому, что некогда. Впрочем, очисткой города занимаются соответствующие службы. Всё сущее здесь относится к чьей-нибудь компетенции. Светофор управляет движением: открывает и закрывает окно возможностей. Люди включаются и выключаются, но лица их остаются бесстрастными и безмысленными. Город шлет командные импульсы непосредственно в мозжечок, и человек совершает действия, тысячи действий в течение дня. Городская диспетчерская контролирует миллионы людей, миллиарды действий, применяя самые современные технологии. Город без человека существовать не может – без мозолистых рук и умственных выделений и регулярно вносимой платы. Люди городу очень нужны и полезны, поэтому он их разводит, ловит на стороне и обращает в жителей. И непрестанно пасет при помощи технологий. Правильный житель должен всегда находиться в тренде, поэтому городская диспетчерская формирует гражданскую модную точку зрения и возбуждает покупательский спрос на предметы необходимости. Это она, диспетчерская, вручает кому-то плакаты, а кому-то метлы; это она снабжает своих подопечных средствами производства, средствами нападения и защиты – всеми средствами к существованию. Ну а если какому-то жителю вдруг покажется, что он несчастлив – кто-то скажет ему, или сам подумает, что он ничтожество, – город станет ему утешителем. Несчастливцу достаточно оглядеться, чтобы удостовериться – все кругом таковы. Едут, идут, перебегают улицу, телефонируют, чистят нос, почесывают смартфоны – очевиднейшие ничтожества. Некрасивые, нездоровые, неудачливые в любви и безнадежно бездарные – все, однако, исправные жители.

15. Проза как угроза

Снегопад прекратился; небо приподнялось; тучи в нем уварились серыми кусками мяса. Несколько долгих часов Тимоша бродил по городу; джинсы его намокли снизу и до колен. Он вдохнул в себя столько московского сырого воздуха, что весь уже им пропитался. Вдобавок он пропитался спиртным, выпитым в заведениях, попадавшихся по пути. Это было совсем на него не похоже. Что и в каком количестве пил Тимоша, он бы сейчас не вспомнил, да и не пробовал вспоминать. Он даже не пробовал определиться в пространстве. Странным образом он узнавал здания и названия улиц, но пользы от этого узнавания не было никакой. Москва перестала давать подсказки, куда Тимоше держать направление. Впрочем, паники он пока не испытывал, не сомневаясь, что в конечном счете выйдет к какому-нибудь метро. Движимый этой верой, шел он и шел вперед, подражая другим пешеходам, которые знали, куда идут. Однако метро не показывалось. Это уже начинало пугать Тимошу. Москва без метро немыслима. Без него она превращалась в заколдованный лес, из которого не было выхода. Город играл с Тимошей, и притом нечестно – пьяному человеку трудно переиграть город. И всё же Тимоша не хотел сдаваться. Он увидел стоянку такси, и машину с плафоном на крыше, и водителя рядом с машиной, покуривавшего в непринужденной позе. «Вот и способ уехать! – обрадовался Тимоша. – Как же я раньше не догадался».

– Вы свободны? – спросил он, подходя к таксисту.

Тот окинул его оценивающим взглядом.

– Я-то свободен, а тебе чего?

Грубость таксиста Тимошу несколько удивила.

– Ехать, – ответил он.

Таксист, не меняя позы, отряс с сигареты пепел.

– Ну и куда тебе такому ехать?

– Вы спрашиваете, в смысле, адрес?

– А в каком же еще, блин, смысле?

– Как же, конечно. Сейчас скажу…

В эту секунду Тимоша понял, что напрочь забыл свой адрес и даже название своего района. Стало неловко перед таксистом.

– Извините, какой-то бред… – только и вымолвил он, после чего отступил в смятении.

Словно судно, покинутое командой, безвольно и безотчетно дрейфовал Тимоша в уличных людских потоках. Встречные пешеходы увертывались от него, попутные толкали сзади. Наконец его вынесло в какой-то скверик. Усталость вместе с отчаянием заставили Тимошу сесть на сырую скамейку. Возможно, ему удалось бы все-таки собраться с мыслями или он на какое-то время заснул бы, а потом собрался. Но этому помешало одно незначительное, но ужасное происшествие. Проезжавший сквериком велосипедист не заметил сидевшего на его пути воробья, а воробей отвлекся и не заметил велосипедиста. В результате велосипед переехал птичку. Ни велосипедист, ни, скорее всего, воробей даже не поняли, что случилось. Переживание этого эпизода выпало всё на Тимошину долю. Воробей распластал свои крылышки по асфальту; мозг его вместе с глазом выдавился через раскрытый клюв. Тимоша смотрел на него завороженно, больше не чуя мокрой скамьи под собой. Небывалое происшествие взволновало его, но почему-то не удивило. Слишком точно было всё срежиссировано и разыграно непосредственно для Тимоши. Воробей заплатил своей жизнью, маленькой жизнью в большой игре. Эта жертва, конечно, была предварительная, символическая, как бы послание или знак. Страшно было Тимоше это послание расшифровывать, но и без расшифровывания было тоже страшно.

Переживая смерть воробья, Тимоша мог бы не обратить внимания на мужчину в военной куртке, шедшего тем же сквериком. Но мужчина обратил внимание на Тимошу и вздумал составить ему компанию на скамейке.

– Здесь мокро, – предупредил Тимоша, но было поздно. Мужчина плюхнулся рядом с ним и даже притиснул Тимошу боком.

– Ты что, типа, против, чтобы я сел? – с вызовом поинтересовался он.

– Лавочек кругом достаточно, – ответил Тимоша мрачно.

– Значит, против, – констатировал мужчина в куртке. Он достал из-за пазухи пистолет и приставил его к Тимошиному виску. – А теперь? Скажи теперь, что ты против.

Второй уже раз сегодня Тимоше грозили оружием. Он замер, пытаясь соображать. Наемный убийца стреляет, не спрашивая, – значит, это опять послание.

– Я против, – сказал он твердо.

Выругавшись, мужчина убрал пистолет.

– Ну почему ты такой козел?! – воскликнул он с горечью. – Почему вы, московские, все козлы? Может, я просто хотел пообщаться.

Если бы даже Тимоша что-то ему ответил, мужчина бы не услышал. Он откинулся на скамейке и захрапел. Эта сцена с вооруженным пьяницей лишь дополнила череду сегодняшних происшествий, внешне абсурдных и как бы не связанных между собой. Однако Тимоша уже был способен видеть одно, думать другое, а выводы делать совершенно третьи. Если требовалась увязка, он находил ее с помощью интуиции, которая, как известно, есть высшая форма мышления. Интуитивно Тимоша почувствовал, что на него началась охота. Хозяева технологий больше с ним не шутили. Но почему, по какой причине они перешли в наступление? Ответ подсказывала ему та же обострившаяся интуиция. Скорее всего, хозяева технологий смогли раскодировать его тексты. Конечно, Тимошина проза грозила разоблачением хозяевам технологий, но кто дал им ключ к пониманию? Кто предал Тимошу? Некоторые свои опусы Тимоша показывал бабушке, но она хотела читать только дедушкины воспоминания и поэтому была не в счет. Значит, оставалась Надя. Как ни горько было открытие, но сомневаться не приходилось: это она сдала Тимошу хозяевам технологий. Бедная Надя! Конечно, в их подлой игре она и сама была жертва. Устрашенная и несчастная, потерявшая даже свою любовь. Теперь только Тимоша понял: Надя пыталась его спасти – в последние их минуты – пыталась спасти его, отвратив от занятия прозой.

Озаренные интуицией, открывались смыслы, истинное значение многих вещей и событий и Тимошиной прозы в широком контексте. Только теперь было слишком поздно. Тимошины ставки сделаны были все, и все они были биты. И не было пути назад. В Москве зажглись уже фонари, а Тимоша запамятовал свой адрес. Пьяный сосед по лавочке повалился набок. Можно было забрать у него пистолет и здесь же, не сходя с места, прибавить свои мозги к воробьиным. Но Тимоша не захотел облегчить задачу хозяевам технологий. Он встал и пошел, чуть пошатываясь, навстречу своей судьбе.

16. Эпилог

Оказавшись на том или на этом свете, первое, что человек увидит, – это именно тот или этот свет. Лампочку или солнце; далекое синее небо или тускло отсвечивающий потолок. А потом он услышит слово. Нежное слово матери или грозное слово Господа или какое-нибудь еще.

Назад Дальше