Тимошина проза (сборник) - Олег Зайончковский 7 стр.

Улицы города, малолюдные еще вчера, сегодня казались совсем пустыми. То ли попрятались бобровчане, то ли ушли на митинги. Редкие пешеходы показывались вдали, но сворачивали куда-то, словно бы не желая встречаться с Тимошей. Он и сам избегал людей после увиденного на площади. Тимоша скрывался в сквериках, где были одни только голуби, но они при его появлении разбегались прочь. Когда он решил пообедать и зашел в кафе, официантка выронила поднос. Чувствовалось, что город выталкивает Тимошу, что все тут, до голубей включительно, желают избавиться от его присутствия. Он и сам избывал мучительно время, оставшееся до отъезда. Тимоше хотелось скорее юркнуть в поезд и затаиться в вагонных глухих потемках.

Последние два часа он провел на вокзале, бегая от служительницы со шваброй, которая повсюду его преследовала. Наконец он нашел себе безопасный угол и чуть было не заснул от нервного перенапряжения. Объявление о посадке вывело его из транса. Выйдя к поезду, он отсчитал свой вагон и нашел свой отсек в вагоне и в отсеке место. Сбылось то, о чем Тимоша мечтал весь день, и казалось, он мог расслабиться. Только соседи его по отсеку странно помалкивали при нем и отворачивались к окну.

Как бы то ни было, всё закончилось. Как и с Аленой, Тимоша с Бобрами не попрощался. Он сделал вид, что дремлет, а сам слушал, когда отстучат под вагоном последние городские стрелки. Лишь после того, как дорога выгладилась и зазвенела ровно, после того, как соседи, которых он даже не рассмотрел, улеглись, завернувшись в простыни, – только тогда Тимоша открыл глаза. Он поглядел в окно, а там не было ничего, кроме мрака и редких во мраке волчьих глаз безымянных селений.

Глава четвертая: Надежда

Он отправлялся в Бобры налегке, а вернулся отягощенный. Разобрать рюкзачок было делом минутным, но выгрузить из души досаду Тимоша не мог еще долго. Родители, проявляя чуткость, не донимали его расспросами. Мама только сказала папе:

– Похоже, там не сложилось.

И папа ответил:

– Похоже. Значит, конец истории.

Но как бы не так; Тимошу эта история не отпускала. Он думал, что никогда не избавится от позора, которым себя покрыл в Бобрах. Впрочем, Тимоша преувеличивал. Чувство вины и стыда проходят со временем, вопрос только, как человек это время переживет и не случится ли у него депрессия. Внешне Тимоша не выделялся среди своих душевно здоровых коллег и москвичей вообще, а внутреннее его состояние мало кого заботило. Возможно, ему всё же стоило показаться специалисту, такому, который бы научил, как унять муки совести. В Москве их не меньше, чем массажистов, – аналитиков и психологов всех степеней маститости. Но Тимоша ни с кем откровенничать бы не стал – если он что-нибудь анализировал, то только самостоятельно. А может быть, он был прав, обойдясь без специалиста. Потому что его депрессия или расстройство совести постепенно сошло на нет. К Тимоше вернулись аппетит и сон и охота к литературному творчеству. Возобновилась массажная практика.

Экономическая ситуация тоже улучшилась, по крайней мере в пределах Проектной организации. Начальник сумел заключить договор с очень денежной добывающей корпорацией на проектирование кое-чего за полярным кругом. Совершив этот подвиг, он улетел во Францию поправлять здоровье, а сотрудники принялись освежать свои навыки в автокаде и архикаде.

Изнуряющая жара из Москвы ушла, а с ней и фантазии насчет провинции. Лишь иногда затуманивался Тимошин взгляд, и эта черточка в нем импонировала посетительницам.

Но всё же поездка в Бобры не прошла для него без последствий. Тимоша стал опасаться включенного телевизора. Его расстраивали сюжеты о митингах и протестах, даже происходивших где-нибудь в арабском мире. Воспаленные гневом люди повсюду свергали своих кундяевых и бомбилы разных национальностей скалились и грозились, чиркая себя рукой по шее. Прежде Тимоша был равнодушен к политике, но теперь этот жест принимал отчасти и на свой счет.

В отношении к женщинам у него тоже произошла внутренняя перемена. Женщины приходили к нему в рабочем порядке, в качестве посетительниц, но самая мысль о сердечном знакомстве стала ему неприятна. После Бобров Тимоша удалил из «облака» всех до единой провинциалок. Теперь его ум и эмоции сосредоточились на скандинавском кинематографе и собственной прозе – обстоятельной и неяркой.

Говоря по-научному, у Тимоши слегка повредился душевный код. Но иногда повреждения приносят пользу. Помидор с измененным геном хотя и теряет вкус, но становится лежким и транспортабельным. Тимошино существование потеряло вкус, но упростилось и упорядочилось. В образе генно-модифицированного помидора Тимоша и оставался, пока, так сказать, не понадобился в салат.

Это случилось однажды вечером, в тот относительно поздний час, когда большинство москвичей уже вставили в двери цепочки. К Тимоше явилась незваная посетительница. Это было с ее стороны нарушением всяких правил, а со стороны Тимоши было глупостью ее впустить. Но, видимо, так и приходит к человеку его судьба.

Женщина, которую Тимоша впервые видел, поздоровалась без смущения с ним и с папиной головой. Не оставалось ничего другого, кроме как пригласить ее к себе в комнату. Надо было узнать, как она прорвалась к Тимоше без протекции и предварительного звонка. Однако, начав проявлять галантность, он вынужден был и продолжить. Тем более что посетительница оказалась чрезвычайно хороша собой. Прежде чем приступить к допросу, Тимоша предложил ей чаю.

– Я пью только кофе, – сказала она. – Но теперь уже слишком поздно.

– Что правда, то правда, – заметил Тимоша. – И все-таки я заварю.

Он вышел, чтобы приготовить кофе и чтобы собраться с мыслями. Время действительно было позднее, предназначенное для другого. Вообще незаписанным соискательница его услуг Тимоша отказывал по телефону – аппарат этот удобен тем, что не видишь глаза собеседника. Как поступить с нежданной очаровательной посетительницей, он понятия не имел.

– Ну-с, давайте поговорим о деле, – сказал он, вернувшись с подносом. – Обстоятельства таковы, что ввиду моей занятости…

– Да, я слышала, – перебила гостья, – и про занятость, и про то, что вы не берете новеньких. Я сама не хотела обращаться к частнику.

– Что же вас побудило?

– Не знаю. Я мониторила, мониторила и решила, что вы мне подходите как никто.

Она улыбнулась, что называется, обезоруживающей улыбкой:

– Мне сказали, что вы порядочный человек и не станете распускать руки.

– Нет, буду, – в ответ улыбнулся Тимоша. – Это моя работа. Но вообще-то я безопасен, если меня специально не провоцировать.

Гостья, закинувши ногу на ногу, обещала не провоцировать. В эту минуту они уже оба не сомневались в его решении. Оставалось немного еще полюбезничать и совершить небольшую бюрократическую процедуру. Новую посетительницу полагалось внести в Тимошино расписание. Он присел за компьютер, а женщина подошла, любопытствуя через его плечо. Тимоша спросил ее имя и номер мобильного телефона. Ответы звучали у самого его уха. Звали ее Надеждой, а для Тимоши – Надей; имя было какое-то немосковское.

Кофе Надежда-Надя так и не стала пить. Покончив с формальностями, Тимоша проводил ее к выходу из квартиры. На прощанье она сделала ручкой папе, который от удивления даже показался полностью. Дверь за нею закрылась. Тимоша без комментариев ушел к себе. В непонятном волнении он выпил две чашки кофе – свою и вторую, сваренную напрасно. Этой ночью он долго не мог заснуть оттого, что напился кофе, и потому, что, конечно, был заинтригован и спровоцирован.

Если первое Надино появление было нежданным-негаданным, то второму предшествовало слишком долгое ожидание. Премьера ее на массажном столе должна была состояться только через неделю. Обычная астрономическая неделя состоит из астрономических суток, которые состоят из ночей и дней. Но в Тимошином внутреннем космосе всё перепуталось из-за Нади. Здесь условные дни и ночи менялись за сутки по многу раз; смена душевных фаз напоминала качели. Снова и снова Тимоше виделась пирамидальная стройная композиция сложенных друг на дружку ног. Снова он чувствовал в ухе щекотание от выдыхаемых ею слов. Немосковское имя Надя и телефонный номер всплывали в его мозгу, словно вирусная реклама. Тимоша взлетал на волне романтических предвкушений, а минутой спустя низвергался в бездну критической меланхолии. Как ни крути, романтический опыт был у него отрицательный.

При том что Тимоша не знал ничегошеньки об этой Наде, кроме имени, телефонного номера и внешних данных. Бесспорно, она умела красиво складывать ноги и у нее был приятный голос. Что же еще? Очень рискованно было увлечься женщиной, не изучив ее резюме. Кстати, об имени – Надя могла оказаться приезжей покорительницей столицы, а это опаснейшие существа. Намакияженные пираньи, объедающие своих жертв до костей, агрессивные карьеристки, шагающие по трупам. В Проектной организации была такая. Говорили, что секретарша Маечка съела уже двух мужей и теперь примеривалась к начальнику.

Кто же она и какого круга? Замужем ли она? Вопросы вертелись в Тимошиной голове, между тем как в рабочее время были бы не должны вертеться. Ответов на эти вопросы он всё равно получить не мог, но зато мог легко напортачить в проекте. Что и случилось в итоге. Шеф Розкинд схватился за сердце, а когда его отпустило, велел Тимоше «сидеть вечерами и как угодно», только чтобы исправить содеянное. Эта служебная неприятность вынудила Тимошу отменить на неделе все плановые сеансы. Но для него, возможно, так было даже лучше. Заниматься оздоровлением посторонних тел ему уже расхотелось. Теперь его интересовала только одна пациентка.

И всё же она истекла – неделя, что пролегла между Надиными двумя визитами. Наступило число и час, на который назначен был первый ее сеанс. В приближении этого часа Тимоша пытался себя успокоить. «Всё в наших руках, – повторял он мысленно, – всё в наших руках». И руки, доставившие ему известность, Тимошу не подвели. Во время сеанса они не дрожали и не потели. Как всегда, их манипуляции были точными, сильными и одновременно мягкими. К рукам у Тимоши претензий не было; хуже он проявился в интеллектуальном плане. Завязать какой-нибудь разговор у него решительно не получалось. Вся его речь свелась к умягчительному воркованью массажиста, при котором язык выступает вспомогательным инструментом.

Тимоша был словно летчик, попавший в густой туман. Он «пилотировал по приборам», не имея возможности изобразить никакой фигуры. Только после того как сеанс окончился, после того как Надя снова сделала папе ручкой и упорхнула, – только тогда стал возможен разбор «полета». В комнате поразвеялись ароматы, убран был стол, и к Тимоше вернулась способность анализировать. Правда, анализ его был до крайности субъективным. Он размышлял о предметах, в принципе для анализа не подходящих, таких как прелестная ступня ноги, увенчанная живыми пальчиками, или слетевший с прелестных уст звук нечаянного удовольствия. Впрочем, раздумья, сопровождающиеся сердцебиением и выкуриванием нескольких сигарет подряд, правильнее называть не анализом, а переживаниями. Что же с Тимошей произошло? Много раз он ходил на балкон, курил и спрашивал у ночного города.

Тимоша давно не терял сознания в присутствии раздетой женщины. Он повидал их немало – это бы подтвердил верный его товарищ, массажный стол, если бы мог говорить. Однако, работая с Надиным телом, Тимоша чувствовал незнакомый трепет. Наподобие ювелира, в руках которого оказалась редкая драгоценность, он счастлив был потрудиться, обновляя ее совершенства, но при этом страдал оттого, что не был ее обладателем.

Если женщина обнажается перед мужчиной, их отношения делаются короче – это естественно и неизбежно. И особенно неизбежно, когда она пациентка, а он оператор массажа. Потому что массаж по сути – это форма физической близости. Но отношения двух естеств – пациентки и оператора – столь же коротки, как и кратки. Оздоровленная женщина благодарит, поправляет прическу и идет по своим делам, а оператор складывает свой стол и убирает за дверь до следующего сеанса.

И строго по этой схеме проходили сеансы с Надей. Тимоша как будто попал в колею, которую сам же и протоптал. Он и хотел, и боялся выйти за нормативные рамки, памятуя, что кто-то рекомендовал его Наде как порядочного человека. В духе естественного сближения они перешли на «ты», но и то по Надиной инициативе.

И все-таки для Тимоши сеансы с Надей стали абсолютно необходимы. От прихода ее до ухода, в это короткое время, он свою мануальную энергетику обменивал на романтическую. Полученного заряда ему хватало, чтобы в волнении и размышлениях провести несколько дней между уходом ее и приходом. Этот поток анализа, чувствований и желаний переполнял Тимошу и выливался на страницы прозы, смывая и заменяя прохладные умственные ассоциации. Скандинавские фильмы Тимоша смотрел теперь через силу; ему стало скучно есть, общаться с родителями и работать.

Окружающий мир не знал, что происходит внутри Тимоши. Неинтересное человечество, как и прежде, влачило бессмысленно-будничное существование. В Проектной организации люди сплетничали, кокетничали, подсиживали друг друга и ругали власти. И хотя Тимоша преобразился внутренне, он тоже был должен участвовать в этой ежедневной несмешной комедии.

Нарушился весь баланс Тимошиного существования. Чаша внутренней жизни перегрузилась, а внешняя опустела. Но так не могло продолжаться вечно, природа не терпит подобного неравновесия. Что-то должно было произойти в отношениях между ним и Надей, потому что в них-то и была проблема. Однако Тимоша в ее присутствии снова и снова впадал в непонятное состояние словобоязни и умственной пустоты. В нем усиливался кровоток и одновременно пресекались токи всего нефизического. Он по-прежнему мало о Наде знал – что она из себя представляет в то время, когда бывает одета.

Занимая так много места в душе Тимоши, Надя по-прежнему для него была словно закрытая книга или большой, но нечитаемый файл. Тимошу съедало ревнивое любопытство – ревнивое по отношению к ней самой. Чтобы ее раскодировать, нужно было переходить в наступление, но Тимоша медлил. Он боялся испортить их отношения, то есть то, чего в сущности не было.

Наконец он набрался решимости. После очередного сеанса Тимоша сразу Надю не отпустил, а предложил остаться на чашку кофе. Заранее для такого случая он припас шоколадный тортик с орешками, так что это был не экспромт. Дальше кофе и тортика замыслы его не простирались, поскольку Тимоша не собирался портить имидж порядочного мужчины. Однако и тортик остался без применения. Вместо этого Надя, к его удивлению, предложила пойти куда-нибудь погулять. То ли она не любила шоколадных тортиков, то ли берегла фигуру – как бы то ни было, для Тимоши всё в ней дышало загадкой.

Надино неожиданное предложение привело его в замешательство. Прогулка в Тимошином плане не предусматривалась. К тому же он никогда не гулял «куда-нибудь», а только заведомо зная, куда и зачем и во что ему следовало обуться. Впрочем, «зачем», сегодня он, кажется, понимал – это подсказывало его сердце.

Когда они вышли из дома, Надя взяла его под руку. Пальчики, сжавшие Тимошин бицепс, мешали сосредоточиться в выборе дальнейшего направления. Надя соображала быстрее.

– Если хочешь, – сказала она, – можем пойти к реке.

– Здесь не река, а канал, – поправил Тимоша. – И, наверное, там нечисто.

– Я знаю, – сказала Надя. – Я тоже ведь тут живу.

Между Тимошиным домом и судоходным каналом располагалось то, что местные жители называли парком, а в чиновничьих документах значилось как зеленая зона. Разница в терминах для чиновников была важна: парк полагается благоустраивать, а зеленую зону – как им захочется. Когда-то Тимоша в кустах этой зоны прятался с первой своей сигаретой; здесь на шатающемся турнике развивал в себе силу и ловкость, здесь валялся в траве, прогуливая уроки. Со времен его детства зеленая зона практически не изменилась. Тот же турник, вконец проржавевший, те же кострища от шашлыков и давленные пэт-бутылки.

Тропинка, терявшаяся в сырой траве, была для двоих узка. Надя, боясь оступиться, не отпускала Тимошин локоть, а он своими замшевыми ботинками косил обочину. Ботинки уже промокли и издавали при каждом шаге явственное хлюпанье. Впрочем, и это хлюпанье, и пугающее жужжание насекомых были незначащие пустяки. Рядом с Надей Тимоша готов был терпеть и худшее. Это худшее, кстати, лежало у них под ногами, оставленное многочисленными собаками. Но все эти мелкие неприятности искупил пейзаж, открывшийся им с обрыва.

– Как хорошо! – воскликнула Надя.

Под обрывом лежала вода канала, дрожавшая, будто в приятном ознобе. Она простиралась вплоть до противоположного берега, где тоже росли кусты и деревья, за которыми снова громоздился город. Слева над водами распластался автомобильный мост, справа – мост железнодорожный. Из-под мостов выползали четырехпалубные теплоходы. А надо всем этим в небе взблескивали самолеты, вышивая по темно-синему золотом следов инверсии.

Помогая друг другу, Тимоша с Надей спустились к воде и уселись на бревнышке, выбросившемся на берег случайно, но очень кстати. Тимоша достал сигареты. Он не спешил с разговором, да и Надя тоже. Окружающий мир говорил за них. Слева слышался неумолчный мощный шорох автомобилей, справа гулко бубнили частые поезда, сверху крошечные самолеты слали земле свои запоздалые, несоразмерно тяжелые громы. А над водой вместе с дизельным перегаром разносилась утробная песнь судовых моторов.

– Ты, наверное, часто сюда приходишь, – предположила Надя.

– Нет, – ответил Тимоша, – но, наверное, теперь буду.

Мимо них проплывали, расплескивая канал, морские роскошные яхты. Что эти яхты делали здесь, в глубине евразийского континента? На палубах их веселились пузатые вип-мужчины и большегрудые девушки, а над кормой висели российские триколоры. На волнах возле берега вместе с мусором качались утки, необъяснимо чистенькие и спокойные.